Райские дни

 

Какие вдруг сине-зелёные дни

Для нас на земле наступили!

Они самоцветам их блеском сродни.

И нет ещё пуха и пыли.

 

 

И дождики были, хотя и без гроз.

И зелень повсюду полезла.

И светом пронизаны листья берёз.

Газоны узнали зуб лезвий.

 

 

По-летнему жарко. Черёмухи дух

Заполонил палисадник.

И комаров пока мало, и мух,

И прочих довесок досадных,

 

 

Что к лету положены, дабы оне

О бренности напоминали:

Хоть счастливы мы в этом солнечном дне,

Но рай всё ж не здесь, чтобы знали.

 

17 мая 2007 г.

И снова жизнь!

 

Жизнь ворвалась в мои стихи, как вихрь,

Торнадо, все сметающий преграды.

Едва записывать я успеваю их.

Возможно, то за боль мою награда.

 

 

Пишу о том, что было и что есть,

О будущем, как водится, мечтаю,

И это для меня – от жизни честь,

Такое счастье, – и сказать не знаю.

 

 

Об этом и мечтать я не могла:

Давно жила, лицом-душой уныла,

И заволакивала путь мой мгла,

А скорбь и вовсе чернотой покрыла.

 

 

Я думала, что жизнь моя прошла,

Что только эпилог её листаю,

И в обречённость, как в затвор, ушла,

Надежд крылатых выпустила стаю.

 

 

Но снова жизнь! И снова май и цвет!

И эту жизнь в стихах я воспеваю.

Не значит это, что в ней горя нет,

Но счастье есть, – я точно это знаю.

 

9 мая 2007 г.

«Иди и говори»

 

У меня вдруг открылись глаза.

Я от боли проснулась во мраке.

Свора бед, отпустив тормоза,

Погналась по пятам, как собаки.

 

 

Стала жить, округляя глаза,

Ужасаясь, стоная, болея.

Белый свет застилала слеза,

А собаки всё делались злее.

 

 

Я увидела мир, как он есть,

Без привычных романтик и флёра[13].

Были раньше – «ум, совесть и честь»,

А теперь лишь фиглярство актёра.

 

 

Оказалась я в смуте игры.

Окружала меня свора злая.

Я спасенья ждала до поры,

Всей жестокости игр тех не зная.

 

 

Я прошла эту боль, этот мрак.

И я видела смерть не из кресла.

И была бы смертельной игра,

Если б заново я не воскресла.

 

 

Но за это, судьба, не корю,

Что глаза, хоть и с болью, открылись.

Я проснулась: иду, говорю,

Над собой слыша Ангела крылья.

 

9 мая 2007 г.

Портрет с противоречьями

 

По жизни – трусиха и паникёрша,

Не в меру ленива, но в меру добра.

Бываю и мягкой, и колкой, как ёршик,

Терпеть не могу мата, хамства и драк.

 

 

Боюсь я болезней, хандры и старенья,

Но всё же и в старости мыслю пожить.

Люблю шоколадки, торты и варенье.

Искусству и Богу мечтала б служить.

 

 

Люблю и боюсь. Ненавижу, прощаю.

Сквозь слёзы смеюсь. Хоть не верю, но жду.

Несу ерунду. Временами вещаю.

Терплю (без смирения) боль и нужду.

 

 

Се есть человек. Я – от вашего роду.

А племя моё затерялось в веках.

Я двигаюсь в Лету, не ведая броду,

И вечности ветер лелею в руках.

 

9 мая 2007 г.

Возрождение к жизни

 

Как странно: я жила и не жила,

И повседневностью опутана, как тиной,

Я будто в стареньком кино была

И видела не жизнь – с неё картины.

 

 

Они лишь были копией плохой,

Порой вульгарной, реже – романтичной.

Я за своей преподавательской «сохой»

Себе казалась мудрой и практичной.

 

 

Вдруг оказалось, жизнь совсем не та,

Какой себе я раньше представляла,

И я как следует уже была в летах,

И жизнь меня как следует помяла.

 

 

Но после бед, несчастий, похорóн,

Судьба дала передохнуть все шансы.

Хотя весóм был дней моих урон,

Но понеслась я снова с жизнью в танце.

 

 

И, ощутив в себе восторг и дух стихий,

И вместо журавля увидев в небе цаплю,

Я стала снова петь и сочинять стихи,

Чтоб жизнь продлить, испить её по капле,

 

 

Как марочное пьёт гурман вино,

Писатель и поэт смакуют слово,

Как водолаз, спустившийся на дно

И выплывший из мрака к свету снова.

 

 

Хочу забыть, что забывать нельзя,

Хотя и помнить вроде бесполезно.

Смотрю, как возрождается земля

От холода, как затяжной болезни.

 

 

Земля живёт, надеется, цветёт,

И расцветает моё сердце с нею.

И в ульях жизни зреет новый мёд,

И я о мёде жизни думать смею.

 

9 мая 2007 г.

«Люблю и ненавижу»[14]

 

Стяжать не славу, но – венцы.

Не рвать у вечности мгновенья.

Так учат святости Отцы.

А я пишу стихотворенья.

 

 

Ведь если Слово дал Господь

(надеюсь, я – не графоманка),

Сквозь стынь и мрак, сквозь твердь и водь

Оно прорвётся к жизни танком.

 

 

И как смогу теперь посметь

Предать дарованное Богом?!

Препятствием мне будет смерть,

Но не дорóга, не дорóга.

 

 

Дышу – пою, хриплю – пою, –

Пусть этой песне люди внемлют, –

Как ненавижу и люблю

И эту жизнь, и эту землю!

 

10 мая 2007 г

Грусть Асéевского парка[15]

 

В Асéевском парке «врубают попсу»,

И берег реки тем же вторит.

Народу здесь кинули кость, словно псу,

Теперь особняк – санаторий.

 

 

Потрескались стены в нём и потолки,

Трещит и лепнина фасада.

И лопухом заросли уголки

Старинного барского сада.

 

 

На синей веранде не «дуются» в вист.

Оркестр не сзывает на бáлы.

Осеннего ветра пронзительный свист

Поёт здесь о том, что пропало.

 

 

Пока ещё ели стоят зелены,

Посажены любящим папой,

Пытаются ночью достать до луны

Мохнатой игольчатой лапой.

 

 

И дуб ещё помнит былые года

И предков асéевских деток.

Тоскою зелёной стекает вода

С его исторических веток.

 

 

Когда-то октябрьские злые ветра

По свету гнездо разметали.

Хранит особняк в себе горечь утрат.

И мы все счастливей не стали.

 

 

Теперь для «сердечников» краткий приют

Сей дом, разным хворям обитель.

Утративший роскошь былую, уют,

Обшарпанный, грустно глядит он

 

 

На деток, играющих там, где карет

Следы под асфальт закатали,

На кучки заплёванные сигарет

В беседках, где раньше летали

 

 

Амуры, а нынче прописан комар,

Бутылки, обёртки от свадеб,

На мата под крышей похабный кошмар,

На стройки ближайших усадеб.

 

 

Здесь жалобно совы кричат по ночам,

А днём разудалость гармошки

Частушки торчащим поёт кирпичам,

Да бродят несытые кошки.

 

 

В столовой под расписным потолком

Витает дух каш-макаронов.

С карниза с осыпавшимся уголком

Глядят на больных Маскароны[16].

 

 

И жалок львов-масок беззубый оскал,

И в тёмных подтёках колонны,

Которые осенью дождь полоскал,

Зима не была благосклонной.

 

 

Дух прошлого в доме скорбит, и болит

Душа трёхсотлетнего дуба.

И бодрую песню поёт инвалид

Про Родину, сидя у клуба.

 

6 июня 2007 г.