Вершина творчества Аксенова или, по крайней мере, одна из вершин. Четко-выверенный, сложно-организованный, стилистически изысканный и гениально написанный бред. Ритмизованная проза со сменой повествовательных инстанций, расщепление главного героя на пять разных человек с одинаковым прошлым, одинаковым будущем, одними и теми же друзьями и любовницами и несущественно отличающимся настоящем – существовании в пограничном состоянии опьянения: между жизнью и смертью, вымыслом и явью, сном и реальностью.
«В основу романа положена немного наивная (Аксенов вообще наивен, и этим он хорош) идея: нарисовать портрет поколения, взяв одного героя и расщепив его на пять самостоятельных индивидов: писателя, ученого, врача, музыканта и скульптора», – поясняет основную идею романа Олег Давыдов с статье об Аксенове «Ожог шестидестничества». Без этого пояснения роман невозможно читать, ибо совершенно непонятно, почему с героями, которые названы по разному (у них, правда, у всех совпадает отчество «Апполинарьевич») , происходит одно и то же. Роман «Ожог» как сад расходящихся тропок, в котором главные герой то расходятся и живут своей обособленной, в целом, понятной читателю жизнью (сюжетные островки романа), то, вдруг, все переворачивается, сдвигается, наслаивается непонятно как, и вот мы уже в Африке, в Румынии, в Америке, в Москве, на Луне или в вытрезвителе какого-то захолустного города, где автор собрал всех героев в одном предложении, условно-сослагательном, будто бы не на самом деле, потому что никакого «самого дела» в романе нет, а есть только вариативная и лоскутная картинка внутренних диалогов героев и самого автора.
“Были там скульптор Радик Хвастищев, может быть, хирург Генка Малькольмов, может быть, писатель Пантелей Пантелей, может быть, саксофонист Самсик Саблер, может быть, секретный ученый Арик Куницер, а может быть, даже были и те, кого действительно не было: та женщина, рыжая, золотистая, с яркой мгновенной улыбкой-вспышкой, женщина, которую я не знал всю жизнь, а только лишь ждал всю жизнь и понимал, что ее зовут Алисой, и юноша из воспоминаний, Толик фон Штейнбок”
или
“При встрече тела в Шереметьевском аэропорту среди деятелей
международного отдела Красного Креста присутствовали безутешные
родственники: Самсон Аполлинариевич Саблер, Радий Аполлинариевич Хвастищев,
Аристарх Аполлинариевич Куницер, Пантелей Аполлинариевич Пантелей и другие
товарищи. Затем все упомянутые были преданы кремации, и память о них вначале
обозначилась над Москвой игривыми завитушками, а потом растворилась в небе”.
Читать роман сложно, слушать практически невозможно, зато можно вслушиваться, включая с любого места (так как в целом сюжет не важен) и сразу же как в транс попадать в плотную сеть авторских ассоциаций, шуток, пьяных диалогов, фантасмагорий, любовных историй и секса. Герои всегда пьяны, влюблены, сексуально голодны и куда-то стремятся, идут, путешествуют по абсурдной советской реальности, давно потерявшей признаки таковой. Роман – одиссея, попытка повторить “Улиса” Джойса в контексте советской действительности. Сложный путь. Простому читателю, любящему ясный сюжетный ход, наверное, не понравится. Зато ценителю: языка, фразы, ритмического рисунка – покажется истинным шедевром писательского мастерства. Игра, пластичность фразы, аллюзии – это бесподобно. Можно цитировать наугад:
“Потом он увидел летящий в лицо кулак товарища, опрокинулся на спину и
неожиданно не умер, а стал просматривать цветной панорамный Сон о недостатках.
В ту ночь в театре на балконе ночи «Севильского цирюльника» давали и НЕДОДАЛИ!
По зеленым шторам я полз наверх, чтоб в книгу предложений вписать мою любовь, любовь к Россини.
Россини милый, юный итальянец, твоя страна, твои ночные блики, твои фонтаны, девушки и флейты обманом мне НЕДОДАНЫ сполна! Меня надули явно с увертюрой, мне недодали партию кларнета, в России мне Россини не хватает, и это подтвердит любой контроль! Милейший Герцен, не буди Россию! Дитя любви, напрасно не старайся! Пускай ее разбудит итальянец, бродяга шалый в рваных кружевах!
Я полз по шторам к вышнему балкону, минуя окна, в коих поэтажно
струилась Австрия и зеленело Осло, мерцала Франция и зиждился Берлин.
Внизу добрейший участковый Ваня гулял, лелея меховой подмышкой массивную, как Гете, книгу жалоб, насвистывал пароли стукачам.
А стукачи, отважная дружина, трясли ушами, словно спаниели, скакали грубошерстным фокстерьером, бульдожками разбрызгивали грязь”.
Добавить нечего.
Отзывы
7