Татьяна Устинова

Призрак Канта

Разговаривали двое.

Голоса – тонкий и погуще – звучали взволнованно.

– Если дома не станет, – пищал один, – нас не станет тоже!.. Куда мы денемся? Мы не можем…

– Не можем, не можем! – передразнивал второй. – А что делать?! Что предпринять?..

– Раньше нужно было думать!

– О чем?! Ничего не должно было случиться! Триста лет и три года ничего не менялось, а тут такое!..

– Если бы пораньше, если бы сразу, – сокрушался писклявый, – мы бы подготовились! Что угодно можно отдать, лишь бы время вернуть!

– Пустая болтовня! Что отдать?! Да и что мы можем сделать, отравы ему подмешать?

– Да хоть бы отравы, – воинственно пищал первый. – За этот дом ничего не жалко.

Собеседники помолчали.

– А если не жалко, – осторожно начал второй, – то я тут кое-что измыслил.

– Что, что?..

– Погоди, расскажу. Нам же не просто так!.. Нам надо, чтобы никто, ни одна живая душа не заподозрила, что мы в этом… замешаны.

– Это да, это чистая правда.

– Так вот. Мы сделаем все чужими руками.

– А как, как?..

– Да погоди ты!.. Надобно все обставить так, словно нас нет и не было.

Первый тоненько захихикал:

– Так нас ведь и вправду нет. А были, нет ли… Какая уж теперь разница!

Василий Васильевич Меркурьев из окна машины смотрел, как ноябрьская Балтика катит тяжелые, ртутные, волны – до самого горизонта, до неба. Песчаные пляжи залиты серым дождем. Должно быть, летом этот песок бывает веселым, солнечным, горячим!.. Должно быть, на нем приятно валяться и ходить, загребая его босыми ногами. Сейчас он был весь исхлестан дождем и ветром, и трудно вообразить, что на этих берегах возможны лето и солнце.

Василий Васильевич вздохнул.

Дорога все время шла по берегу моря, лишь иногда разросшиеся деревья скрывали его от глаз, но гул – тревожный, неумолчный гул осеннего моря – никуда не исчезал, заполнял собой весь мир, и в голове у Василия Васильевича тоже шумело море.

– В первый раз у нас? – спросил водитель, поглядывая на пассажира в зеркало заднего вида. – Время уж больно неподходящее для отпускников-то!..

– Не первый, – сказал Меркурьев. – Я каждый год тут.

– И все в ноябре?.. – удивился водитель.

– Осенью, да, – подтвердил пассажир. – Я летом отпуск не беру.

– Чего это?!

Пассажир опять уставился в окно.

– Я работаю в Бухаре на газовой станции. Газопровод через пустыню тянем, – пояснил он. – Так от жары этой окочуриться можно, веришь, нет?.. Как в апреле начинается каждый день сорок градусов, так жарит до октября. И ни одного дождя! В октябре двадцать пять, это уже подарок судьбы! Поэтому я в отпуск только по осени и только на холодное море езжу, отдохнуть малость.

– Да, – сказал водитель с сочувствием, – тогда понятно. Ну, у нас тут дожди каждый день, наслаждайся!..

Бухарец кивнул.

– А чего в глухомань такую? Твоя гостиница – это ж дыра захолустная!.. Полтора часа едем, никак не доедем. Вроде нефтяники – народ небедный, можно себе позволить!..

– Да какой я нефтяник? – возразил бухарец. – Я инженер на газопроводе!

– И чего? Нормальную гостиницу не мог снять, вон хоть в Светлогорске! Там по крайней мере культурно, есть где пивка попить, есть где пройтись с барышней под ручку. Чего тебя в самый глухой угол-то несет?..

Василий Васильевич опять вздохнул. Оправдываться перед водителем ему не хотелось, но он чувствовал, что… должен.

– Я картинки в интернете посмотрел, мне понравилось, – сказал он. – И море прямо под окнами, и маяк, и буковая роща.

– Маяк не действует уже сто лет.

– Так ведь и я не пароход! Какая мне разница, действует, не действует!.. Главное – красиво.

– Красоту, значит, любишь, – заключил водитель.

– Люблю красоту, – покаялся Василий Васильевич. – И пустыня надоела. Хочу, чтоб море и лес. И дождь.

Водитель покрутил головой – чудно!

– Ну, получай свой лес и дождь. Вон гостиница твоя.

Трехэтажный, узкий, как готический собор, старый немецкий дом с двумя круглыми башенками и черепичной крышей почти терялся на фоне буйных красок осеннего леса. К нему вела узкая дорожка, засыпанная красным гравием. Дорожка петляла по лугу, обходя ручей, и у самой решетки пересекала его по горбатому каменному мостику. Ворота стояли настежь, и похоже было, что они никогда не закрываются.

– Поселок с той стороны, – продолжал водитель. – На тот случай, если в лесу сидеть надоест!.. Там и кафешка есть, и ресторан «Беккер» приличный, и продовольственный – водочки взять.

Василий Васильевич смотрел в окно и кивал.

– Остановка автобусная в километре, можно и до Калининграда доехать. А хочешь, меня вызывай, я тебе телефончик оставлю! Слышь, бурильщик?

– Оставь, – согласился Меркурьев.

Шурша шинами по красному гравию, машина подъехала к островерхому дому и остановилась. Водитель заглушил мотор, и сразу стало слышно, как дождь барабанит по крыше, как шумит лес, и гул моря тоже надвинулся, словно расширился.

Василий Васильевич вылез из салона, накинул капюшон и выудил из заднего кармана джинсов кошелек. Водитель уже поставил под чугунный козырек две его сумки.

– Ну, бывай, бурильщик! Соскучишься, звони, не стесняйся! Покатаю!..

Василию Васильевичу хотелось, чтоб он поскорее уехал.

– День добрый, – пробасили у него за спиной, и бабахнула тяжелая дверь. – Мы вас ожидаем. Самолет опоздал?

– Ехали долго, – Меркурьев повернулся.

Крепкий краснолицый старик в вельветовых брюках и твидовой куртке с кожаными заплатами на локтях протягивал руку, вид у него был приветливый.

– Виктор Захарович, хозяин гостиницы. Вы, стало быть, мой гость. Добро пожаловать.

– Меркурьев Василий Васильевич. – Гость тоже протянул руку. Твидовая куртка и вельветовые брюки его поразили – хозяин выглядел точь-в-точь как английский помещик. – Из Бухары.

– Живете там?

– Работаю. Уже два года.

– Ну, расскажете, – неожиданно заключил хозяин. – Пойдемте под крышу, холодно сегодня. Того гляди снег пойдет.

И взялся за сумки.

– Да я сам!..

Одну сумку Меркурьев отбил, а вторая осталась у старика, который все повторял, что обслуживание у них на высоте.

Двойная тяжелая дверь открывалась в вестибюль, где было полутемно из-за деревянных стенных панелей и закопченных балок на потолке. Возле единственного узкого и высокого окна с витражом помещались два кресла и столик, на столике лежали какие-то журналы и книжка страницами вниз. Широкая чугунная лестница с поворотом вела на второй этаж, под лестницей стояла цветочная подставка, в ней разноцветный лохматый букет – астры. По левой стене зияла огромная пасть камина с наборной полкой разноцветного мрамора. Василий Васильевич вновь удивился – как и твидовой куртке. Он никогда не видал каминов в прихожих!..

Лестница неожиданно загудела, вздрогнула, и по чугунным ступенькам скатилась девица. И гость, и хозяин, задрав головы, уставились на нее.

Красивая девушка, подумал Меркурьев.

– Виктор Захарович! – закричала девица. – Интернета опять нет! Что такое, а?

– Должен быть, Кристина.

– Должен, а нету!.. Где Стас?

Хозяин подтолкнул Меркурьева к лестнице.

– Познакомьтесь, молодые люди. Кристина, это Василий Меркурьев, приехал к нам погостить из Бухары.

Девица уставилась на гостя. Глаза у нее были темные и любопытные, как у мыши.

– А Кристиночка здесь, в Калининграде, учится в университете. Будущий историк!..

– Фу, как вы скучно говорите, Виктор Захарович! – фыркнула девица и с лестницы протянула Меркурьеву руку, как для поцелуя. Он подошел и осторожно ее пожал, удивившись перстню. На безымянном пальце у девицы было диковинное кольцо с огромным зеленым камнем. – А что вы там делаете, в Бухаре? Работаете в медресе?

– На газопроводе, – сказал Меркурьев и отступил от лестницы на безопасное расстояние. Девица показалась ему очень бойкой.

– Все, кто работает на газопроводе, – провозгласила девица, – должны отдыхать в казино Монте-Карло! А интернета нету, Виктор Захарович! И Стаса тоже нет?

– Я точно не знаю, Кристиночка, но, по-моему, он катается на велосипеде.

– В такую дождину?! – ужаснулась Кристиночка. – Ну, бог ему судья. Тогда я сервер сама посмотрю. Может, его просто перезагрузить надо. А?..

– Сколько хотите, – разрешил хозяин. – Пойдемте, Василий Васильевич, провожу вас в комнату.

Узкий коридор привел их в просторную гостиную, окнами смотревшую на море. Стеклянные двери с чугунными запорами выходили на залитую дождем лужайку. Меркурьев подошел и посмотрел. Слева был мокрый буковый лес, о котором он так мечтал в пустыне, справа, далеко на мысу, старый маяк. Волны подкатывали к самому его подножию, выхлестывали вверх, почти до стен, отступали, собираясь с силами, и снова накатывали.

– Здесь можно выйти к морю, – сказал хозяин и подвигал чугунную задвижку. – Мы двери на зиму не запираем. Да вы не думайте! У нас тоже погодка бывает прекрасная, не то что сейчас.

– Сейчас как раз прекрасно, – пробормотал Меркурьев.

Створка распахнулась, ворвался соленый и плотный ветер, отбросил легкую занавеску, растрепал волосы.

– Шу-уф, – очень близко сказало море. – Шу-уф!..

Меркурьев зажмурился.

– По пляжу променад идет, – продолжал Виктор Захарович, закрывая дверь. – Пять километров, для прогулок отличнейше!.. Мимо маяка и дальше, к поселку. Вы непременно воспользуйтесь, Василий Васильевич. Ну, здесь у нас завтраки, – хозяин распахнул дверь в следующую комнату.

Меркурьев заглянул.

Тут стояли столы, четыре или пять, все разные и потому интересные, старинные кресла, лампы с фарфоровыми пастушками и охотничьими собаками, буфет, на нем тарелки, за резными стеклами бутылки и хрусталь. На отдельном столике – кофемашина, новенькая, сверкающая, самодовольная. Меркурьеву немедленно захотелось кофе.

– Это всегда пожалуйста, – проговорил хозяин. – В смысле кофейку попить!.. Приходите в любой момент, мы за это денег не берем. А завтрак каждый день с семи до одиннадцати часов. Обед с часу до трех, а ужинаем с семи.

– То, что нужно, – одобрил Меркурьев.

– Там библиотека, вы сами заглянете. Это дело небыстрое – книги смотреть. Небольшая, но вполне приемлемая. Еще отец мой в свое время начал собирать, а я продолжил. А вам сюда. По этой лестнице на второй этаж.

«Эта» лестница оказалась деревянной, со скрипом, как положено. Истоптанные ступени были широкими, пологими, перила отполированы, начищены медные завитки.

– Нинель Федоровна старается, – заметил Виктор Захарович, когда Меркурьев сказал, что дом у него превосходный. – Ее усилиями и молитвами держимся. Она здесь всем хозяйством управляет, никому спуску не дает!.. Если б не она, давно бы дом развалился.

Меркурьев не понял, всерьез говорит хозяин или нет.

В коридоре на втором этаже было всего три или четыре двери. Виктор Захарович отпер ближайшую, пропустил Меркурьева вперед, зашел и поставил сумку.

Василий Васильевич тоже скинул с плеча надоевшую ношу, вошел и огляделся.

Комната оказалась большой – ничего подобного гость не ожидал. Одним окном она смотрела на лес, а двумя другими – на море. На море выходила и балконная дверь. Пол был деревянный, ничем не застланный, только небольшой коврик перед камином.

– Если совсем похолодает, затопим, – сказал про камин Виктор Захарович. – Вот здесь рукоятка, видите? Это заслонка. На себя – открыть, от себя – закрыть. Если замерзнете, закроете. Дует из него, из камина, сильно. Так раньше строили!..

Меркурьев кивнул.

– Ну, располагайтесь, располагайтесь!.. Народу у нас немного, живем мы дружно, я вас со всеми познакомлю.

Должно быть, Василий Васильевич слегка дрогнул лицом, потому что хозяин засмеялся и похлопал его по плечу.

– Живем, – повторил он, – но друг дружке стараемся не мешать! Вот только сейчас спиритические сеансы практикуем, а так…

– Что такое?..

Хозяин махнул рукой.

– Сами все увидите. Велосипеды, если хотите кататься, в подвале. Скажете, я достану. Отдыхайте.

Вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Василий Васильевич прислушался.

Ничего не было слышно за толстыми стенами старого дома, да и море шумело прямо за окном – шу-уф! Шу-уф!..

Первым делом он в разные стороны отдернул шторы – сразу стало светлее, – открыл дверь на балкон и вышел.

Дождь перешел в мелкую морось, и непонятно было, сыплется эта морось с небес или летит от волн. Ветер немного улегся, и буковый лес шелестел спокойно, легко. Внизу по деревянным доскам настила кто-то шел – в длинном плаще и островерхом капюшоне, Меркурьев подумал рассеянно: должно быть, монах из близлежащего монастыря отправился на пристань встречать рыбацкую лодку. Или таможенную!.. Может, настоятель велел передать письмо для епископа.

И засмеялся с удовольствием.

Монах, епископ, таможенная лодка под дождем, ныряющая носом в волну, – все это так легко и приятно придумывать в старом немецком доме на взморье!

Какие же тут еще гости, о которых Виктор Захарович сказал, что они – дружные?.. Кто еще здесь наслаждается холодом и ненастьем?..

Островерхая тень исчезла из виду, и снова никого.

Нужно будет непременно сходить на маяк. И в лес!.. Наверняка в траве и опавших листьях еще можно разыскать увесистые, крепкие осенние грибы!..

Обеими руками он стряхнул влагу с волос, зашел в комнату и плюхнулся в кресло. Дверь на балкон закрывать не стал, с наслаждением вытянул ноги, одну о другую стащил кроссовки, повозился немного и закрыл глаза.

Перелеты всегда давались ему с трудом. Спать в самолетах он не мог, сильно уставал, мечтал побыстрее добраться.

На паспортном контроле в Бухаре он проторчал часа полтора – среди полосатых тюков, ящиков, замотанных пленкой баулов и громогласных людей, обливающихся потом. Дети и женщины в отдельной очереди – как положено на Востоке – кричали и гомонили, мужчин из его очереди всех пропустили, а Меркурьев застрял. Он всегда застревал на этом проклятом контроле!.. Усатый пограничник сначала в одиночку, а потом, призвав на помощь сотоварищей, все что-то искал в его ноутбуке, телефоне, паспорте.

– Запрэщенное вэзешь? – спрашивал по очереди каждый из стражей, Меркурьев честно отвечал, что ничего запрещенного у него нет, но они не отвязались, пока не открыли и не просмотрели все папки, все файлы с фотографиями и даже книжку Богомолова «Момент истины», скачанную из интернета.

Почему-то книжку смотрели особенно тщательно, чуть не каждую страницу.

Меркурьев знал, что ищут они «порнографию» – сколько раз он летал, столько раз искали!..

От поисков «порнографии» Василий Васильевич совершенно изнемог, но на борту все равно не спал. Попутчики, объединившись с женщинами и детьми, шумели и кричали по-узбекски, хохотали и переговаривались из одного конца салона в другой.

Потом переезд из Внукова в Шереметьево, снова самолет, и вот наконец можно открыть дверь в осень, вытянуть ноги, дремать, никуда не спешить и ни о чем не думать.

Ветер теребил штору, тихонько позвякивали деревянные кольца, море вздыхало, и время от времени шелестели деревья.

Хорошо бы накрыться. На диване лежало свернутое лоскутное одеяло, совершенно здесь неуместное, но Меркурьеву было лень вставать.

Кажется, он заснул и проснулся оттого, что кто-то разговаривал совсем близко.

– …чем меньше, тем лучше, – сердито говорил один. – А они все прибывают!

– Никакой разницы, – возражал второй. – Наоборот, чем их больше, тем удобней! Нам удобней! Никто не должен догадаться.

– Кольцо нужно забрать сразу. Чтоб его не было, и все тут.

– Кольцо заберем. Это я сам сделаю. Поручать никому не буду.

Меркурьев открыл глаза. Ему вдруг показалось, что разговаривают у него в комнате.

Что за ерунда? Никого здесь нет и быть не может.

Сумерки сгустились, окна и распахнутая балконная дверь светлели в предвечерней мгле, будто немного светились.

– Времени мало, – продолжал сердиться первый голос. – А тут и кольцо, и… все остальное! А отсчет уже начался.

– Успеем, – говорил второй. – Вот увидишь.

Меркурьев приподнялся и огляделся с изумлением.

Ну нет никого! Кто здесь может быть?!.

Он встал, нашарил кроссовки и вышел на балкон.

На улице было светлей, чем в комнате, и море почти успокоилось, на нем лежал ровный жемчужный свет. Лес, наоборот, потемнел и надвинулся. Меркурьеву показалось, что в глубине, за деревьями, возится и двигается что-то большое.

По брусчатке со стороны моря поднимался человек. Он вел велосипед и, заметив на балконе Меркурьева, приостановился, поздоровался и прошел дальше, к дому.

– Добрый вечер, – сказал с балкона Василий Васильевич.

А что еще сказать-то?.. Это не вы тут сейчас разговаривали о делах?

Он постоял немного, вернулся в комнату, задернул штору, но дверь закрывать не стал – пусть пахнет дождем и морем!.. Сумки, набитые вещами, стояли одна под дверью, другая возле столика, но Василию Васильевичу скучно было думать о вещах.

Обустраиваться – раскладывать барахло, вытаскивать зарядники, рассовывать их по розеткам, выставлять к двери башмаки – он будет завтра.

Отпуск только начинается, сегодня даже не первый день. Отсчет начнется с завтрашнего!..

Кажется, те двое тоже говорили что-то про отсчет.

Василий Васильевич с трудом выпростал из тугого брюха сумки чистую рубаху и безразмерные полотняные штаны с карманами на всевозможных местах – очень удобная штука! – босиком прошлепал в ванную и долго стоял под душем, отогреваясь. Он и не подозревал, что сильно замерз, пока не влез под горячую воду!..

Потом, пытаясь разглядеть себя в запотевшем зеркале, прикинул, бриться или не бриться. По-хорошему, стоило бы, тем более… девушка Кристина, будущий историк из Калининграда, присутствует!.. Но лень страшно!..

С одной стороны – будущий историк, с другой – лень. И что делать?

Меркурьев решил ничего не делать.

Не буду бриться. Отсчет начинается с завтрашнего дня.

Он сунул босые ноги в кроссовки – холодные и слегка влажные внутри, – и это доставило ему удовольствие.

В пустыне никто не ходит на босу ногу. В пустыне надевают длинные носки и еще заправляют штаны в высокие ботинки, завязывают их и зашнуровывают!.. В пустыне в самую жару сидят в брезентовых куртках и панамах с жесткими полями, непременно прикрывающими шею. Местные умеют наматывать платки и тряпки и так защищаются от зноя, а приезжие европейцы изнемогают, истекают потом, безостановочно пьют воду, и все равно ничего не помогает. Сохнет во рту, сохнут глаза, в уши и в нос набивается мелкий песок и потом долго, месяцами, не вымывается. Меркурьев пробовал принимать какие-то американские таблетки, которые продавали контрабандисты. Таблетки эти вроде бы выдавали морским пехотинцам, воюющим на Ближнем Востоке, для «восстановления водно-солевого баланса», но «баланс» и от таблеток не восстанавливался.

Э-эх, я же в отпуске!.. И мои окна выходят на море, в комнате темно и влажно, блестит под балконом в свете фонарей мокрая брусчатка, что может быть лучше!..

Василий Васильевич пригладил волосы, торчавшие в разные стороны, и, прихорошившись таким образом, вышел в коридор.

Снизу слышалось звяканье посуды и тянуло запахом вкусной еды.

Оказывается, есть хочется!.. И уже давно хочется!.. Что там Виктор Захарович говорил про кофе? Может, выпить до ужина, чтобы с голоду не перекинуться?..

– Вы кто? – спросили из угла.

Меркурьев вздрогнул от неожиданности.

Темнота в углу коридора, куда не доставал свет торшеров, зашевелилась, и из нее выступила темная фигура.

– Вы не из наших, – продолжала фигура, не приближаясь. – Зачем вы приехали?

Василий Васильевич слегка откашлялся.

– Добрый вечер, – сказал он громко.

– Здесь скоро начнутся серьезные события, – продолжала фигура. – Вы хотите был свидетелем?..

– Я поужинать хочу, – признался Василий Васильевич. – Разрешите представиться, Меркурьев. Инженер.

Фигура колыхнулась, темное пятно поплыло ему навстречу.

– Антипия, – произнесла фигура.

– Где? – не понял инженер Меркурьев.

– Перед вами. Антипия – это я. Заклинательница потусторонних сил. Духовная дочь учителя Сантаны, последовательница Пуришты.

– М-м-м, – промычал Василий Васильевич, не зная, как нужно приветствовать последовательниц Пуришты и духовных дочерей Сантаны. – Я рад…

Она выступила на свет и оказалась молодой женщиной, облаченной в яркие шелка. На лбу у нее, разумеется, была точка. Меркурьев посмотрел на точку, перевел взгляд и опять посмотрел, не удержался.

– Вы приглашены на шабаш?

– Нет, – быстро сказал Меркурьев. – Я вообще-то в отпуске.

– Здесь?! – поразилась духовная дочь Сантаны. – Вот в этом месте?

– Я пойду? – полувопросительно сказал Василий Васильевич. – Поужинаю?

И, не дожидаясь ответа, скатился по ступеням.

Может, она уедет, подумал он жалобно. Может, шабаш назначен на завтра, а послезавтра ее уже здесь не будет?.. А завтра я гулять пойду – с самого утра и до самого вечера.

А вдруг их тут… много? Духовных дочерей и сынов самого Сантаны?! Вдруг у них тут гнездо? И шабаш будет происходить в гостиной? Тогда придется искать, куда уехать, и уезжать, а не хочется!.. Меркурьев здесь уже прижился – всего за несколько часов, и ему радостно было, что дом соответствует его настроению и желаниям!..

Из ярко освещенной гостиной слышались голоса, и Василий Васильевич, воровато оглянувшись на лестницу и убедившись, что погони нет, направился туда.

Как только он вошел, все оглянулись, и хозяин воскликнул с излишним энтузиазмом:

– Ну наконец-то! Заждались, заждались. Разрешите представить, Василий Васильевич из Бухары. Сегодня приехал.

– Василий Васильевич – хорошее узбекское имя, – сказала молодая дама в обтягивающих джинсах и с распущенными черными волосами. – Главное, запомнить легко.

Меркурьев обвел взглядом общество.

Кристина, разложив на старинном столе пластмассовые штуки, что-то делала с телефоном, то ли ломала, то ли чинила. Молодой человек с окладистой ухоженной бородой сидел в кресле нога на ногу и смотрел, как она чинит или ломает. Черноволосая и обтянутая пила из высокого бокала какой-то коктейль и усмехалась довольно язвительно. Меркурьев понял, что усмехается она на его счет.

– Ну-с, с Кристиной вы знакомы!.. – бодро продолжал Виктор Захарович. Кристина мельком улыбнулась, не выпуская из рук пластмассок. – Софья, – он показал на брюнетку, – из Москвы, у нас впервые, как и вы, Василий Васильевич. Стас тоже из Москвы, занимается компьютерами, наш постоянный гость.

Бородатый весело пожал плечами, как будто сознаваясь в том, что это странно, конечно, но – да, он постоянный гость.

– Занимается компьютерами, а роутер то и дело висит, – пробормотала Кристина. – В Сеть не выйдешь.

– Нужно вместо воздушки нормальную линию тянуть, – сказал бородатый. – Я Виктору Захаровичу уже десять раз говорил.

– И как оно там, в Бухаре? – спросила черноволосая Софья у Меркурьева. – Абрикосов много?

– Абрикосов много и жарко, – согласился Василий Васильевич. – А где дают то, что вы пьете? Я тоже хочу.

– В буфете! – вскричал Виктор Захарович. – Вот я, голова садовая, даже не предложил!

Василий Васильевич был торжественно и со всяческими извинениями препровожден к буфету, где из множества бутылок можно было выбрать любую и налить из нее. Всевозможные бокалы, фужеры, стаканы и рюмки стояли тут же.

Меркурьев прикинул, чего ему хочется, и вышло, что хочется джина с тоником. В настольном холодильничке были наставлены всякие банки и бутылочки, и тоник среди них нашелся. И лимон был приготовлен, и лед в запотевшем ведерке-термосе.

Таксист сказал про это место – дыра или глухомань, как-то так. Но на дыру вовсе не было похоже!..

Сейчас, когда горел свет и были задернуты шторы, гостиная казалась самым уютным местом на Земле. Цветы в старинных вазах, вышитые салфетки, диван с подушками – все очень мило, но ничего лишнего. Ни нагромождения пыльных безделушек, бессовестно выдающих себя за украшение интерьера, ни полиэстеровых ковров, прикидывающихся натуральными, ни дерматиновых кресел «под кожу».

Меркурьеву здесь нравилось.

Ему даже стаканы в буфете нравились, и он с удовольствием думал о том, что не ошибся с выбором, что Виктор Захарович большой молодец и хорошо бы еще заклинательница потусторонних сил побыстрее выехала на шабаш и больше не возвращалась.

– У нас тут скучновато, ничего не скажешь, – говорил в гостиной Виктор Захарович. Меркурьев, наливая джин, прислушивался. – Специфическое место. Но у каждого свой вкус.

– У меня дело, – объявила Кристина. – Я не просто так приехала. Мне летом диплом писать, а тут рядом форт и замок семнадцатого века! У меня тема как раз «Прусская культура семнадцатого-восемнадцатого веков». Я фотографий поднаберу. Может, с краеведами повстречаюсь. Тут муж и жена Туссен работают. Говорят, они еще из тех немцев, ну, которые настоящие, после войны остались.

– А мне ничего не нужно, – сказал бородатый Стас. – Только на велосипеде кататься и на диване лежать. У меня в Москве работа ответственная, а здесь я отдыхать хочу!..

Меркурьев сделал глоток – вкусно! – и со стаканом в руке вернулся в гостиную.

– Если заскучаю, сразу уеду, – мельком оглянувшись на него, промолвила Софья. – Я никогда не бываю в таких местах!.. Вот первый вопрос, который нужно себе задать, когда в отпуск собираешься: что там делать? И если ответа нет, ехать не стоит. А у вас, дорогой Виктор Захарович, делать, прямо скажем, совсем нечего.

Хозяин картинно развел руками.

– На вкус и цвет, как говорится! Летом у нас не протолкнуться, любители морских купаний и прогулок приезжают и живут подолгу. Море в двух шагах, вокруг ни души, лес и ручей. Тишина опять же!.. Кто веселье любит, а кто тишину, спокойствие.

– Вы что любите? – неожиданно перебила его Софья, обращаясь к Меркурьеву. – Тишину или веселье?

– Веселюсь я на работе, – сказал Меркурьев. – У нас совместный проект с китайцами. Сплошное веселье.

– А что? – заинтересовался Стас.

Василий Васильевич пожал плечами:

– Народ они… своеобразный. И язык у них своеобразный. Там, где разговаривают трое китайцев, находиться невозможно!.. А где десять, вообще!..

– Древняя раса, – заметила Кристина. – Язык тоже древний, тоновый. Нашему уху кажется, что они все время общаются на повышенных тонах, а это совсем не так. Просто особенность такая.

– Нашему уху кажется, что они вот-вот подерутся, – подтвердил Меркурьев и подсел к ней. – Что это такое? Что вы делаете?

– Починяю Виктору Захаровичу телефон, – Кристина снова принялась за свои пластмасски. – У него все время аккумулятор вываливается.

Она соединяла какие-то части, которые то и дело снова разваливались. На левой руке у нее был все тот же перстень – огромный зеленый глаз. У Меркурьева он почему-то вызывал тревогу.

– Выбросить надо телефон вместе с аккумулятором, – высказался Стас. – Я Виктору Захаровичу сто раз говорил. Ты все равно его не починишь, Крис.

– Если телефон произвели китайцы, – сказал Василий Васильевич и поставил стакан с джином на стол, – точно не почините.

– Почему это?!

– Можно я взгляну? Потому что у них все одноразовое, у китайцев. Телефоны одноразовые, ботинки одноразовые, машины и то одноразовые. Починке не подлежат.

– В двадцать первом веке живем, – протянула Софья, пристраиваясь на диван, – и все про какую-то починку разговоры ведем! Уж в новом тысячелетии, наверное, можно со старьем не возиться?! Выбросить его на помойку, а новое купить.

Меркурьев прикладывал друг к другу пластмасски и мельком взглянул на Софью.

– Пробросаемся, – сказал он, – если продолжим выбрасывать.

– В каком смысле?!

– Так ведь мир в тупик зашел, – объяснил Василий Васильевич. Он много раз об этом думал. – Ничего не делается надолго, с гарантией. Все, что приходит в негодность, немедленно выбрасывается! Где разместить свалки, чтобы они вмещали все выброшенное? Где взять ресурсы на новое? Землю, воду, лес, железную руду?.. Мне на день рождения подарили дрель, – тут Меркурьев подумал и добавил: – китайского производства. При первой попытке просверлить дырку дрель сломалась. Я даже подумал, что она нужна, должно быть, не для того, чтобы дырки сверлить, а чтобы она была. Просто у меня есть дрель, а сверлить ею необязательно! Я попытался ее починить, но она так устроена, что из-за пустяка – привод полетел – починить ее нельзя, только выбросить. Весь механизм выбросить, с мотором, со всем металлом, из которого она сделана!..

– Чистую правду говорите, – поддержал его Виктор Захарович. – Как хозяин подтверждаю!

– Мы в наших установках целые секции вырезаем, потому что клапаны летят, но поменять их нельзя, и все тут!.. Выбрасывай весь блок! И так везде. Это называется – стимуляция спроса. Чем больше выбрасывают, тем больше покупают, следовательно, больше производят.

– Скукота какая! – зевнула Софья.

– Есть клей? – спросил Меркурьев у хозяина. – Любой! Сейчас вот сюда капнем, и какое-то время продержится.

– Спасибо, Василий Васильевич!..

– А вы прям разбираетесь, да? Во всех этих штуках?

Меркурьев допил джин, посмотрел в стакан и подумал, что еще хочет. Надо налить.

– Руками умеете работать? Гайки крутить? – Софья непонятно улыбалась.

– Умею, – признался Меркурьев. – И люблю.

– Я-ясненько, – протянула она. – Вы модель прошлого – человек ухватистый. Эта модель была в моде, когда считалось, что работать руками не только полезно, но и необходимо. Женщина должна была уметь шить и вязать, а мужчина ремонтировать машину и менять раковину!.. Сейчас это смешно!

Виктор Захарович сбоку взглянул на нее и спросил осторожно:

– Отчего же… смешно?

– Ну, глупо! – пожала плечами Софья. – Ну кому может понадобиться то, что сшито своими руками?! Или кому придет в голову раковину менять?! Ну, сами-то подумайте! Для этого есть отдельные люди, специалисты, они все за вас сделают.

– Где взять клей? – спросил Меркурьев, которому надоел этот разговор.

Виктор Захарович радостно сказал, что в мастерской, он сейчас принесет, Меркурьев возразил, что лучше сам сходит, и они ушли вместе.

– Нет, вообще он прав, – задумчиво сказала Кристина. – Починить на самом деле ничего нельзя.

Софья махнула рукой.

– Ну и что?.. Это все такая ерунда, подумаешь! Просто он хочет, чтоб его считали умным.

– Кто считал? Мы?! – удивилась Кристина, и Софья покровительственно ей улыбнулась.

– Вы еще девчушка совсем, – и Софья сделала некое движение, словно намеревалась потрепать студентку по щечке, но в последний момент передумала. – Многого не знаете. Особенно про мужчин. А мужчина от всех остальных разумных существ отличается тем, что должен постоянно производить впечатление!

– Это от каких же – остальных разумных? – осведомился Стас лениво. – Ну, женщины, допустим, тоже разумные! Заметьте, я сказал – допустим! А остальные кто?

Софья махнула на него рукой.

– Я недавно прочитала в интернете, что на десять женщин приходится девять мужчин, это научный факт! Из этих девяти трое вполне пригодные в жизни особи, трое страдают интимофобией, и оставшиеся трое непременно алкоголики или еще что… похуже. Так вот эти три особи, которые нормальные, имеют огромный выбор – аж из девяти женщин!

Кристина вздохнула. Ей не нравились рассуждения Софьи, а с Меркурьевым было интересно…

– И на всех нас, на всех, они хотят произвести впечатление! Мы-то, девушки, все подходящие! Вот они и стараются кто во что горазд – кто умного из себя строит, как этот… инженер. Кто красоту наводит, – и она неожиданно подмигнула Стасу, – а некоторые на деньги упор делают. Когда у мужика денег много, он уверен, что может все купить! Не то что гарем, планету Марс! Если ему охота, конечно.

– Планета Марс не продается, – проинформировал Стас, которого слегка задело замечание о наведении красоты.

– Да я не об этом.

Кристина посмотрела на дверь. Что это Виктор Захарович с инженером не возвращаются?..

Ей хорошо и весело жилось в доме на взморье, и все нравились – и старик-хозяин, и ухоженный Стас, и вновь прибывший гость понравился тоже. После Софьиных рассуждений она стала думать… в другую сторону, и эта сторона была ей… неприятна.

Бородатый компьютерщик – симпатичный, но – права столичная штучка – никого не замечает, занимается только собой. Со вчерашнего дня в третий раз меняет наряды и то и дело рассматривает в зеркале собственную бороду. Должно быть, борода была недавним приобретением, и Стас к ней еще не привык – как к любой новой вещи!.. Впрочем, мужчины сейчас почти все такие.

Инженер не такой. Во-первых, без бороды. Во-вторых, одет так, что сразу ясно – в зеркало на себя он не смотрит никогда. В-третьих, не пацан, каких у нее на курсе полно, и не старик, лет около сорока, наверное. И приятный!.. Высокий, поджарый, словно на солнце подсушенный, руки красивые – Кристина смотрела на его руки, когда он ремонтировал телефон. И рассуждает интересно!.. И непохоже, что хвост распустил! Или… распустил, а Кристина просто не догадалась?.. Софья вот сразу догадалась, а она нет?..

– Не расстраивайся, – лукаво сказала Софья, наблюдавшая за девчонкой, – все мужики одним миром мазаны и все сволочи.

– Я думаю вовсе не о мужиках, – резко ответила Кристина. – А об ужине!

– Ну конечно, – окончательно развеселилась Софья.

Она внимательно наблюдала и запоминала каждую мелочь. У нее была тренированная память на мелочи и годами выработанная привычка. Впрочем, здесь, в прибалтийской осенней глуши, наблюдать было несложно – на нее никто не обращал внимания, и люди были простыми и понятными, вон как студентка! Испортить ей настроение ничего не стоит, и Софья даже немного раскаивалась, что испортила. Впрочем, она еще не составила о студентке окончательного мнения, следовательно, нужно продолжать наблюдение, не отвлекаясь на ненужные эмоции.

Не обращать внимания на эмоции, давить и душить их в себе Софья умела с детства.

Пожалуй, пока только хозяин был ей понятен, словно она знала его давным-давно. Знала и ненавидела. Душить эту ненависть не было необходимости, она была холодной и липкой, как забытый на балконе обойный клей. Если все пойдет как запланировано, она вышвырнет ненависть из сознания – поддаст ногой ведерко, и оно – тю! – улетит с балкона!

Вернулись хозяин с инженером, очень довольные друг другом. Меркурьев поискал глазами свой стакан, обрадовался, увидев его, и отправился за новой порцией джина.

Виктор Захарович рассматривал телефон, цокал языком и утверждал, что крышка держится как влитая.

– Вы пока подождите, – сказал Меркурьев, появляясь. – Минут двадцать его не трогайте.

Подошел к двери, откинул штору и потянул чугунную рукоятку.

– Шу-уф, – сказало невидимое в темноте море, – шу-уф!..

Василий Васильевич вышел на каменную террасу, вдохнул полной грудью и посмотрел вверх. Темное небо проглядывало сквозь рваные облака, и даже звезду удалось разглядеть в облачном промельке. Василий Васильевич улыбнулся звезде.

Он был не сентиментален, но тут улыбнулся – соскучился. В Бухаре звезды были яркие, крупные, близкие, будто нарисованные на театральной декорации, изображающей небо. А тут крохотные, едва заметные, дрожащие – свои.

– Вам здесь нравится?

Он оглянулся. Черноволосая Софья стояла справа, облокотившись о балюстраду террасы, и рассматривала его с каким-то, как ему показалось, практическим интересом.

– Нет, просто интересно, – продолжала она, потому что он медлил с ответом. – Здесь же ничего нет! Или у вас тут дама сердца? И вы явились на свидание?

– Я в отпуск.

– И прямо весь отпуск здесь просидите?! Выдержки хватит?

– Я закаленный, – признался Меркурьев. – Могу выдержать многое.

– В той стороне маяк. – Софья показала бокалом в темноту. – Такое романтичное место!

– Да?

Он должен пригласить ее на романтическую прогулку к маяку, а не спрашивать «да» или «нет»! Почему не приглашает?

– К столу! – позвал из дома Виктор Захарович. – Семь часов, время ужина!..

– Пойдемте? – предложил Меркурьев. – Очень есть хочется.

Софья рассердилась и сказала, что она еще «подышит», а этот мужлан неотесанный ушел в дом!.. Перспектива кормежки пересилила романтический интерес.

В столовой гостей встречала озабоченная женщина в темном платье и крохотном кружевном передничке. Василия Васильевича поразило, что на руках у нее были белые шелковые перчатки.

– Наша белочка-хлопотунья, наша хозяйка, наш оберег, наш домашний гений Нинель Федоровна, – и Виктор Захарович поклонился женщине, очень церемонно.

Меркурьев решил, что у них, должно быть, так принято, и на всякий случай тоже поклонился.

– Будет тебе, Виктор Захарович. Проходите и занимайте любой стол, молодой человек. Только вот тот, большой, абонирован.

Виктор Захарович изменился в лице.

– Сегодня? – спросил он, и голос у него дрогнул.

Женщина горестно кивнула и заторопилась:

– Проходите, проходите!.. Мы готовим всего по две-три закуски и несколько горячих блюд, но у нас очень вкусно! Вот карточка, посмотрите, чего вам хочется!

Это действительно была карточка, а никакое не меню – вложенный в фигурного тиснения картон листок тонкой хрусткой бумаги. На листке каллиграфическим почерком выведены названия кушаний.

Меркурьев прочитал все названия и сглотнул голодную слюну.

Гости разместились в столовой следующим образом: к Кристине подсел Стас, Софья устроилась в одиночестве, а потом в дверях зашелестело, появились разноцветные блики, словно провернулся калейдоскоп с цветными стеклышками, и показалась Антипия.

– Приветствую вас, собравшиеся к трапезе, – провозгласила она грудным голосом.

Все смотрели, как она идет к своему столу – разноцветные шелка развевались, высовывался острый носок персидской туфли, расшитой жемчугами и каменьями, летел шлейф. В столовой отчетливо запахло благовониями.

– Мне лапшу с утиной ножкой, – сказал Меркурьев домоправительнице, тоже провожавшей глазами вещунью. – И печень по-берлински с картошкой.

– С пюре, – поправила та, моментально отвлекаясь от сказочного видения. – А на закуску? Не отказывайтесь, попробуйте всего! У нас два повара, мальчик и девочка. Специально из Калининграда ездят по очереди, в училище обучаются, отличники!..

Василий Васильевич развеселился.

– Тогда салат с раковыми шейками, – решил он. – Раз уж отличники!..

– Сейчас все, все подадим!..

Из кухонной двери показался официант, тоже совсем мальчишка, и стал обходить гостей.

– Сегодня, – на всю комнату объявила вещунья, – нас посетит дух Иммануила Канта. Мне было видение.

– Вы не обращайте внимания, Василий Васильевич, – прошептал, усаживаясь рядом, хозяин. – Она смирная! Так, взбредает что-нибудь в голову! Но мы подыгрываем, чтоб уж она на нас не сердилась.

– Вы?

Хозяин вздохнул:

– Я и… все гости. И потом – это забавно! Я вот раньше никогда с духами не общался.

Меркурьев взглянул на хозяина.

– Да не подумайте ничего такого, боже сохрани!.. Это же сейчас модно – гадания разные, духи, экстрасенсы. Вон у них, у магов, даже специальная конференция проходит в Светлогорске. Телевидение приехало, журналисты со всей России. И наша… – Виктор Захарович кивнул в сторону Антипии, – тоже участвует. Она признанный маг и… как бишь… забыл…

– Колдун, – подсказал Меркурьев.

– Да не-ет!..

– Вампир.

– Да ну-у-у!..

– Ведьмак.

– Медиум! – выговорил Виктор Захарович. – Что вы меня сбиваете?! Она маг и медиум! Разговаривает с духами.

– О чем? – поинтересовался инженер.

– Да вы сами все сможете увидеть! – пообещал хозяин с энтузиазмом. – Прямо сегодня! Сеансы у нас в гостиной проходят. Мы там свет гасим, шторы закрываем, достигаем необходимой обстановки.

– Ну, за вас и за духов, – сказал Меркурьев и одним глотком допил оставшийся в стакане джин.

Он как раз доедал салат с раковыми шейками, оказавшийся превосходным, когда произошло неожиданное событие.

Антипия вдруг уронила ложку, которой ковыряла в стакане с чем-то зеленым, вскинула голову, замерла, а потом медленно подняла обе руки к вискам и сдавила голову.

– Он уже здесь, – выговорила она громко.

Меркурьев, заинтересовавшись, перестал жевать и посмотрел на Виктора Захаровича.

– Кто это здесь? – спросил он одними губами. – Дух Канта явился раньше времени?

– Нет, нет, – озабоченно ответил хозяин. – Тут что-то другое.

И поспешно поднялся.

– Он грядет, – продолжала Антипия. – Я слышу шаги. Я вижу тени. Голоса! Сейчас грянут голоса!..

В полной тишине прошла секунда, другая…

– Ну, доброго всем вечера, – грянуло в дверях так, что Василий Васильевич вздрогнул. – А я думаю, чего это нас никто не встречает?! А в тюряге ужин по расписанию!..

Два мужика, поразительно похожие друг на друга, в абсолютно одинаковых костюмах и галстуках, ввалились в столовую, где моментально стало тесно и нечем дышать.

– А где хозяин-то?

– Приветствую! – Виктор Захарович пошел им навстречу, вид у него был растерянный. – Как раз к столу.

– Постоловаться мы всегда рады, – прохрюкал один из мужиков.

Они и впрямь были похожи на свиней – откормленные, гладкие, слегка щетинистые. Выразительные пятачки и закрученные хвосты.

– Добро пожаловать, Александр Федорович!

– Да ладно тебе, отец, – окончательно развеселился свин. – Очки протри! Федорыч – это он, а я Николаич!.. Иван Николаич я!

– Проходите, мы гостям всегда рады!..

– Да какие же мы гости, отец! Мы, считай, уже хозяева, а?! – И свины вновь радостно захрюкали.

Меркурьев принялся хлебать лапшу. Она была огненная, золотистая, из прозрачного бульона в звездочках навара выглядывала бодрая утиная нога.

Его решительно уж точно, уж никак не могло касаться происходящее, но любопытство, отчего-то смешанное с беспокойством, разбирало. Против воли он то и дело оглядывался на высокие двери, за которые Виктор Захарович увлек вновь прибывших. Оттуда раздавались непривычно громкие голоса – куда там китайцам!..

– …Поужинаем, пока все горячее, а завтра за дела.

– …Нам рассиживаться некогда, отец, чего тянуть, когда дело, считай, сделано!.. Да не дрейфь, Захарыч, держи хвост пистолетом! Мы тебя не обидим!

– Нет, нет, поужинаем сначала.

– Да че ты заладил-то? Мы уже в приличном месте поужинали!..

– Пришла беда, – сказала, принимая у Меркурьева тарелку, Нинель Федоровна. Лицо у нее потемнело, постарело. – Я все не верила…

– Что такое?

– Продает дом наш Виктор Захарович, – выговорила домоправительница и вся перекосилась. Видно, сдерживаться ей было нелегко. – Совсем продает, окончательно.

– Зачем?

Глаза у Нинели налились слезами, и одна все же пролилась, капнула в тарелку.

– Не справляется, – с сердцем сказала она. – Никак не справляется. Говорит, стар стал, сил нет. Мы все ему помогаем, как можем, а он… Видите? Продает. И кому! Этим!..

В тарелку капнула еще одна слеза.

Меркурьев молчал, не зная, что сказать.

– Вы меня извините, – спохватилась Нинель Федоровна. – Что-то я… раскисла. Вы тут ни при чем, вы отдыхать приехали!.. Сейчас горячее подам.

Василий Васильевич проводил ее глазами.

Вот тебе на!.. Похожий на английского помещика хозяин продает такой славный, так хорошо устроенный дом на взморье! А Василий Васильевич уже надумал, как через год приедет вновь – в таком же дождливом ноябре, и встретится с домом и с хозяином, как со старыми знакомыми!..

Нельзя ни на что рассчитывать всерьез, когда-то учила его бабушка. Ко всем своим планам и мечтаниям нужно прибавлять: как бог даст.

Не даст, и ничего не будет.

– Случится страшное, – возвестила Антипия. – Очень скоро.

– Да бросьте вы дурака валять, – сказал Стас с досадой.

– И так аппетит испортили, – поддержала его Софья. – А кухня тут почти как в Москве!.. Вызовите лучше дух этого вашего и спросите, когда их черт унесет! Так орут, аж голова заболела.

– Канта, – подсказал Стас.

– Да хоть кого! – возмутилась Софья. – Лишь бы эти убрались.

– А я и не знала, что дом продается, – сказала Кристина. – Мне Виктор Захарович ничего не говорил.

– Да мы-то все тут при чем? – удивился Стас. – Мы приехали и уехали, какое наше дело?!

Он прошагал к буфету, нажал кнопку на кофемашине, которая сразу ожила, замигала, заворчала, настраиваясь на работу.

– Мы спросим, – пообещала вещунья так же громко. – Мы спросим, что нас ждет. И может быть, нам расскажут…

По комнате поплыл острый и свежий запах кофе.

Василий Васильевич расправился с печенью по-берлински, подумал и попросил еще малиновый мильфей.

Не может быть ничего лучше холодного малинового торта с горячим кофе. Особенно вечером в ноябре, когда на улице идет дождь.

Но почему-то мысль про дождь, ноябрь и кофе показалась ему не такой радужной, как всего час назад.

Собственно, за этот час ничего не изменилось!.. До того, как Виктор Захарович продаст дом, Меркурьев успеет десять раз уехать в Бухару.

Тогда в чем дело?..

Громкие голоса заговорили еще громче, и нужно было делать над собой усилие, чтобы не слушать каждое слово.

– Пойдемте в гостиную, – предложила Софья и поднялась. – Если все поужинали. Так невозможно!..

Меркурьев в гостиную не пошел.

Он забрал свой мильфей и кофе, темным коридором вышел к чугунной лестнице и устроился в кресле возле круглого столика с книгой, так и лежавшей страницами вниз.

Здесь было тихо, темно и пахло дождем, цветами и немного углем, должно быть, из пасти камина.

Василий Васильевич сделал глоток, зажмурился и откинулся на спинку кресла.

Если бы у него был такой дом, он ни за что бы его не продал. Так и жил бы здесь постоянно. Нет, постоянно не выйдет, на такой дом нужно зарабатывать. Он зарабатывал бы, а дом его ждал. А потом он приезжал бы и жил.

– Да ладно тебе, – сказали в темноте, очень близко. Меркурьев сел прямо и оглянулся. – Все уже готово.

– Готово, не готово, – раздраженно отозвался второй голос. – А если все пойдет не так?!

– Что тут может не так пойти?!

– Да что угодно. Вдруг старик не справится?.. А если он упустит?

– Ничего он не упустит.

Голосов Меркурьев не узнавал. Впрочем, он был уверен, что говорят жизнерадостные покупатели дома. Только… где они?.. За поворотом коридора? Или забрались в камин?!

– Давай, давай, – поторопил один из говоривших. – Времени мало!

Василий Васильевич вспомнил разговор, который он слышал из своей комнаты. Тогда речь тоже шла о времени, о том, что его мало! Но в тот момент в доме еще не было ни Александра Федоровича, ни Ивана Николаевича!..

У Меркурьева была прекрасная память на имена.

Одним глотком он допил кофе, встал и огляделся по сторонам. Никого и ничего. В глубине длинного коридора теплится желтый свет из гостиной, по всей видимости, там готовятся к спиритическому сеансу и визиту духа Иммануила Канта. В высокое и узкое готическое окно заглядывает луна – небо поднялось и очистилось, видно, идут холода.

Василий Васильевич, осторожно ступая, подошел к входной двери и потянул. Она отворилась – неожиданно легко.

Он вдохнул холодный воздух, прикрыл дверь и немного постоял, прислушиваясь.

Никого.

Где могли прятаться те двое, голоса которых он слышал так отчетливо? Не в камине же на самом деле!..

Он взялся за перила чугунной лестницы, задрал голову и посмотрел вверх. Ничего не было видно, только терялись во мраке затейливые литые перила. Должно быть, на втором этаже тоже горит свет, но отсюда, снизу, его не видно.

Василий Васильевич двинулся по коридору к гостиной.

Позади него что-то звякнуло, и тихий звук разорвался у него в ушах как удар грома. Он замер. Потом молниеносно оглянулся.

Никого.

Меркурьев немного постоял, не шевелясь и прислушиваясь, потом вернулся к столику с оставленной кофейной чашкой.

Луна по-прежнему лила в узкое окно дрожащий синий свет, и море вздыхало за толстыми стенами: шу-уф, шу-уф!..

Василий Васильевич потрогал чашку – чуть теплая. Кофе из нее он допил совсем недавно. Ложка брякнула о блюдце, и он узнал звук. Именно этот звук остановил его!

Но кто мог переставить чашку у него за спиной в пустом вестибюле?!

Что-то еще тревожило его, и он никак не мог понять, что именно. Неверный лунный свет? Звуки осеннего моря?..

Внезапно ему стало страшно – одному в темноте, – так страшно, что он едва справился с собой. Больше всего ему хотелось помчаться со всех ног туда, где светло и люди, но Василий Васильевич удержался.

Громко топая – на этот раз специально! – он вернулся к входной двери и запер ее на задвижку. Чугунный штырек отчетливо клацнул.

Меркурьев решительно пошел в сторону коридора и вдруг остановился и замер.

Книга. На столе лежала книга.

Когда он впервые вошел в этот дом, сразу увидел книгу на резном старинном столике, лежавшую страницами вниз.

Только что он пил кофе и время от времени посматривал на нее!..

Василий Васильевич подошел и посмотрел еще раз.

Книга по-прежнему была на столе, но лежала страницами вверх.

– Я не брал ее в руки, – сказал Меркурьев вслух. – Точно не брал!.. И здесь никого не было!..

Голос его потерялся, пропал в дубовых панелях стен, в вышине чугунной лестницы, в провале гигантского камина.

Он еще помедлил, а потом взял книгу в руки.

Она называлась «Философия Канта» и была открыта на пятьдесят седьмой странице.

Меркурьев поднес ее к окну и с трудом разобрал:

«Итак, философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия. Сам Кант полагал, что в такой спокойной, правильной жизни, проникнутой нравственным началом, и заключается счастье человеческое, и действительно, Кант был счастлив. В глазах современников Кант представлял образец мудреца, и таким же он будет в глазах грядущих поколений, вознесенный на эту высоту своими заслугами и чистотой своей жизни».

– И чистотой своей жизни, – дочитал Василий Васильевич последнюю на странице фразу.

Что получается? Как только он повернулся спиной, некто, в данную минуту невидимый, неслышимый и неизвестно куда скрывшийся, подкрался к резному столику, зачем-то взял книгу, перевернул ее и задел при этом чашку.

Чашка звякнула, Меркурьев оглянулся, человек исчез, растворился во тьме.

Какая-то ерунда получается, и больше ничего!..

Интересно, где здесь включается свет? Нужно будет спросить у Виктора Захаровича!..

Решительно захлопнув «Философию Канта», Василий Васильевич вернул ее на столик и пошел по коридору на свет.

Из гостиной выглянула студентка и, увидев его, помахала рукой:

– Идите к нам! На улице холодно, в столовой банкет, а у нас интересно!.. Идите!

Меркурьев махнул рукой в ответ и, повинуясь духу старинного романа о привидениях, охватившего его в вестибюле, приоткрыл дверь в столовую.

Там пировали.

Двое одинаковых свинов, скинув с плеч одинаковые пиджаки, одинаково чокались стаканами. Виктор Захарович притулился рядом на краешке стула, как воробей рядом с орлами-стервятниками, терзающими добычу. Казалось, стервятники вот-вот перекинутся на воробья, только доедят павшую лань!

Вместо лани на столе были наставлены бутылки, тарелки, судки, салатники, миски, чашки. Особенно поразило Василия Васильевича заливное – огромная рыбина с пучком петрушки в зубастой пасти, словно карикатура! Из середины рыбины было уже порядочно выедено.

– Давай, Захарыч, – говорил один из пирующих, – тяпнем за наши успехи! Что бы ты без нас делал, Захары-ыч?! Кому твоя развалюха нужна! А я ее покупаю!

– Пс-ст, пс-ст! – перебивал его второй. – Не ты один покупаешь, мы обое! Чего такое!

– Обое, да! Я ж и говорю!

– Какая разница, кто покупает, – Виктор Захарович махом опрокинул в себя стопку водки. – Главное, что я продаю.

– Еще бы ты не продал, голуба! Времена сейчас тяжелые, денежки-то все тю-тю, в трубу улетели! А я покупаю, наликом плачу, без дураков, без налоговиков!

– Обое мы покупаем, сказано!

– Да ладно, спокуха! Слышь, Захарыч, не дрейфь, мы тут нормальный комплексок забубеним, с банями, с номерочками на почасовой оплате, с девчонками-поскакушками!.. Поедет к нам народ, чего не поехать! Море – вот оно! В леске беседок под шашлыки наставим, пожарники все свои, не прицепится никто!

– Не, не, – вступил второй. – Ну правда, отец, чего место пропадает! Оно, может, и не нужно никому, но у тебя тут вода подведена, газ, трубы проложены, все дела! Чем сначала начинать, лучше вообще не начинать.

И гости рассмеялись.

Из кухонной двери вышла Нинель Федоровна с огромным подносом, за края которого торчали острые пики шампуров.

За столом завыли от радости и снова столкнулись стаканами.

Заметив Меркурьева, Нинель Федоровна кивнула и тихонько к нему подошла, как только утвердила шашлыки в центре пиршественного стола. Она слегка подтолкнула Меркурьева в коридор, вышла следом и плотно прикрыла за собой дверь.

– Давно они закусывают? – спросил он.

Домоправительница вздохнула:

– Минут двадцать. Да как вы ушли, так они сразу и сели. Двадцать минут, а водки уже как не было. Сейчас велю еще одну в морозилку положить, там всего две осталось…

– После еще двух бутылок им будет наплевать, холодная водка или кипяток!..

Нинель Федоровна улыбнулась.

– Может, еще десерта хотите, Василий Васильевич? Есть шоколадный торт с вишней, «Черный лес». Не желаете? Дурной сон, – добавила она и вздохнула. – Куда нам всем деваться? Где работу искать? Да не в том дело! Я в этом доме всю жизнь провела, вот с таких лет!

Она показала рукой, с каких именно лет.

– А… остальные гости? – спросил Василий Васильевич. Он точно знал, что в темном коридоре за ним кто-то следил, но кто?.. – За ужином были все или в доме еще кто-то есть?

Нинель Федоровна покачала головой:

– Все. У нас места мало, да и не сезон. Еще одна особа должна пожаловать, но предупредила, что будет поздно. А почему вы спрашиваете?..

Меркурьев сказал, что интересуется спиритическими сеансами, а по его сведениям, на таком сеансе должно присутствовать как можно больше людей.

– Да какие там сеансы!.. Все глупости, дамские штучки! Или вы тоже… в духов верите?

Меркурьев пожал плечами.

– Хозяйка, – заревели из столовой. – Хозяйка, водку неси!

– Извините меня, – шепнула Нинель Федоровна. – Я должна подать.

Странное дело. Выходит, в вестибюле никого быть не могло. Но ведь кто-то переложил книгу и задел при этом чашку!

Василий Васильевич вошел в гостиную, где все было приготовлено для спиритизма – круглый стол в центре под лампой, какие-то бумаги с нарисованными символами, тарелка со стрелкой, похожая на часы.

Меркурьев взглянул на тарелку.

– Любопытство одолело? – спросила Софья. – Или скука? Заняться нечем? Пойдемте гулять! Дождя нет, сейчас на море так романтично и страшно! Вы любите, когда страшно?

– Вы все время были здесь?

– То есть?!

– После ужина вы перешли в гостиную все вместе?

Софья взглянула на него иронически.

– А что такое?

– Да, да, мы все пришли сюда, – нетерпеливо сказала Кристина. – Только вас ждем! Без вас наша колдунья вызывать Канта отказывается. Мы ее уговаривали, уговаривали, а она ни в какую!..

– Я не колдунья, – возразила Антипия. – Я посредник между мирами. Так научил меня великий Сантана. Слишком тонка междувселенная ткань, но зато как прочна! Преодолеть ее могут единицы. И я преодолеваю, когда мне позволяют высшие силы.

Меркурьев прошел к буфету, подумал и налил себе джина и тоника. Лед приятно клацал и шипел в газированной воде.

– Странная штука, – сказал он. – А мне показалось, кто-то разговаривал в коридоре. В том, что ведет к чугунной лестнице.

– Правда, классная лестница?! – спросила Кристина. – Между прочим, подлинный модерн, железоделательный завод во Франкфурте, там клеймо стоит. Начало двадцатого. Века, я имею в виду! Я потом непременно ее сфотографирую.

– Да этого модерна по всей России сколько угодно. – Стас пожал плечами. – Кругом один модерн!

– Да ладно. И потом, тут немецкий модерн!

– Он везде одинаковый.

Софья, которой надоели дети с их препирательствами и Василий Васильевич с его тугоумием, взяла его под руку и спросила, когда они пойдут на маяк.

– Прямо завтра, – немедленно согласился Меркурьев. – С утра.

Софья тонко улыбнулась.

Выходит, обстановку она оценила правильно, и ее ожидает осенний прибалтийский легкий роман с привкусом тумана и кофе, с запахом опавших буковых листьев. Осталось только придумать, как утром нарядиться, чтобы поразить инженера. Софья была уверена, что поразить его ничего не стоит.

– Давайте свет гасить, – сказала Кристина. – Антипия, мы же должны выключить свет?

– Духи приемлют только тьму. Из тьмы выходят, во тьме существуют и во тьму возвращаются. Свет для них слишком беспощаден.

Стас выключил электричество, а Кристина поплотнее задернула шторы. Последовательница великого Сантаны и посредник между мирами затеплила свечу в бронзовом канделябре. Василий Васильевич наблюдал с большим интересом и заметил, что свечу она зажгла обыкновенной пластмассовой зажигалкой, очень деловито, и так же деловито спрятала зажигалку в недра своих шелков.

– Садитесь вокруг стола, – произнесла Антипия особенным голосом. – Беритесь за руки и думайте о том, что хотите узнать. Ни один из вас не должен сомневаться, иначе дух не явится.

– Никто ни в чем не сомневается, – пробормотал Василий Васильевич.

Справа от него оказалась Софья, сразу же вложившая в его ладонь пальцы, а слева Стас. У него рука была большая и до того влажная, что Меркурьеву немедленно захотелось вытереть свою о брюки.

Светом свечи были озарены только середина стола и лица сидящих. Антипия закрыла глаза.

– Мир теней и снов, мир тонких иллюзий, откройся перед нами, яви нам обитателей своих, – начала она, закрыв глаза. – Мы, находящиеся по эту сторону стены, смиренно просим отправить к нам посланника, дух великого Иммануила Канта. Пусть явится он на короткое время, ответит на наши вопросы, поможет разрешить неразрешимое, увидеть невидимое. Слышно ли меня там, по ту сторону?

Свеча потрескивала, и отдаленно шумело море: шу-уф, шу-уф.

– Слышит ли меня повелитель теней и снов?

Меркурьев вздохнул. И тотчас же его правую руку легонько сжали тонкие пальцы Софьи.

«Неужели это я сижу тут в темноте и жду, когда мне явится дух Канта, – подумал Василий Васильевич. – Что со мной такое?!»

Свеча затрепетала, пламя заметалось из стороны в сторону.

– Понимаю, – нараспев произнесла Антипия. – Ты близко. Я жду тебя.

Она покачивалась из стороны в сторону как заведенная. Слабый отсвет пламени то ложился на ее лицо, то оно совсем исчезало во мраке.

«Что я знаю про Канта? – продолжал думать Василий Васильевич, которому совсем нечем было заняться и стало неинтересно. – Знаю, что он философ, написал «Критику чистого разума», жил в Кенигсберге, и горожане сверяли по нему часы – он всегда в одно и то же время проходил по одним и тем же мостам и улицам. Больше ничего не знаю. Философию в университете нам читали плохо, без огонька. Да мне было не до философии!..»

Свеча неожиданно погасла, словно ее задули. Стало совсем темно, и нежные пальчики Софьи впились в его ладонь. Василий Васильевич осторожно пожал их в ответ – мало ли, может, на самом деле боится!..

– Я жду, – раздался голос Антипии. – Ты здесь, дух? Если здесь, подай знак.

Стол под локтями Василия Васильевича вздрогнул, приподнялся и опустился со стуком. Видимо, Кант подал знак.

– Мы ждали тебя! – провозгласила вещунья ликующе. – Скажи, что нас ждет завтра? Добро?

Ничего не происходило. По всей видимости, дух Канта раздумывал, что ждет завтра столь разношерстную компанию.

– Нас ждет зло? Ответь! Зло рядом с нами?

На этот раз Кант собрался с мыслями, потому что стол подпрыгнул и стукнул.

– Зло придет от нас? – продолжала вопрошать Антипия.

Стол подпрыгнул дважды.

– Зло придет не от нас, – констатировала вещунья. – Оно постучит в двери?

Канта, по всей видимости, забавляло происходящее, потому что стол опять ощутимо подпрыгнул!..

«Вот как она это делает, – думал Василий Васильевич. – Никаких ее движений не заметно, хотя темно, конечно, но глаза уже более или менее привыкли. И стол довольно тяжелый, плотного старого дерева, на монолитной слоновьей ноге. Или в мистификации участвует хозяин дома и к столу подведен некий механизм?..»

За стеной вдруг что-то упало с приглушенным грохотом. Упало, покатилось, следом заревели медвежьи голоса:

– Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую!..

Василий Васильевич замер. Как-то старик Иммануил выйдет из создавшегося неловкого положения?..

Свеча зажглась словно сама собой.

Антипия выдернула свои ладони из рук соседей, закрыла лицо.

– Он ушел, – выговорила она из-за ладоней. – Он нас покинул. Он не вернется.

– Жалость какая! – пробормотал Василий Васильевич, поднимаясь.

Кристина вскочила, побежала и включила свет. Все зажмурились.

Нужно будет потом слазить под стол, провести обследование на предмет механизмов. Разумеется, разоблачение Антипии в планы Меркурьева не входило, но ведь интересно!..

– Не моя ты, не моя, – продолжали завывать за стеной, – отчего же я тоскую?..

Кристина собрала со стола бумажки с неведомыми знаками и положила перед вещуньей.

– Вчера дух надолго приходил, – сказала она Меркурьеву. – На все вопросы отвечал.

– Вчера тоже Кант являлся?

– Нет, вчера была королева Брунгильда. Она мне сказала, что я в этом году выйду замуж по любви и по расчету. – Кристина засмеялась, спохватилась и посмотрела на Антипию. – Только я не поняла, как это – и по любви, и по расчету.

– Мало ли как бывает, – сказал Василий Васильевич. – Что у вас за кольцо? Такое гигантское?!

Кристина посмотрела на свою руку и спросила:

– Это? – словно на каждом пальце у нее было по кольцу.

Меркурьев кивнул.

– Это изумруд, – сказала Кристина. – Хотите посмотреть?

И она сняла кольцо и сунула Василию Васильевичу.

– Нет! – вскрикнула вещунья и поднялась в ужасе. Меркурьев от неожиданности чуть не уронил драгоценность. – Положите! Положите его на стол!

Меркурьев ничего не понял.

Антипия, обмотав руку шелками, вырвала у него кольцо и опустила на стол так осторожно, словно оно могло взорваться.

– Никогда, – сказала она Кристине. – Никогда не передавайте это кольцо из рук в руки! И никакое не передавайте! Вместе с кольцом вы отдаете весь цикл вашего бытия! Поле может замкнуться. Кольцо можно только положить, лучше всего на деревянную поверхность. Дерево немного нейтрализует течение силы.

– Можно посмотреть? – перебил ее Василий Васильевич, который и про кольцо-то спросил просто так, потому что ему нравилась Кристина.

Изумруд – если настоящий, конечно, – был каких-то невиданных размеров. На самом деле Меркурьев никогда не видел таких камней! Может, только на экскурсии в Грановитую палату в далеком детстве.

Стас подошел и тоже стал рассматривать.

Изумруд был огранен особым образом, в мельчайших гранях плескался и переливался свет, и от этого казалось, что камень светится сам по себе.

При такой огранке, подумал Василий Васильевич, достаточно малейшего источника света, и камень будет загораться, как будто внутри у него лампочка.

– Ничего не понимаю в женских штучках, – сказал Стас. – Но эта красивая. Дайте я гляну.

– Только через стол! – вновь вскричала Антипия, и Василий Васильевич чуть было не уронил «штучку».

– Где оно сделано? – спросила Софья с интересом. – Италия, что ли?

– Изумруд индийский, – ответила Кристина беззаботно. – А где кольцо сделано, понятия не имею.

– Он что, настоящий?!

– Ну да.

– Не может быть, – произнесла Софья почти с ужасом. – Не бывает таких настоящих! Сколько в нем карат?

– Не знаю. Что-то около двенадцати, кажется.

Оправлен камень был очень просто – двойная полоска темного золота и больше ничего. Василий Васильевич смекнул, что две полоски придуманы неспроста, на одной такой камень просто не удержался бы.

– Оно очень старое, – сказала Кристина. – Прямо очень!.. Сейчас все говорят – фамильные драгоценности, фамильные драгоценности! Раз от бабушки досталось, значит, фамильное. Этот изумруд бабушка получила от прабабушки, а та от ее бабушки, и так далее. Верните мне его, пожалуйста.

Меркурьев отдал ей кольцо. Она водрузила его на палец и полюбовалась немного.

– И что? – спросила Софья. – Бабушке от прабабушки, а дальше?

– Дальше мы не знаем, – ответила Кристина. – Мы не разбирались.

– Почему?!

– Нельзя, – сказала студентка. – Запрещено.

– Кем?!

Крис пожала плечами и сказала, что, пожалуй, пойдет спать. У нее есть книжка «Старый Кенигсберг», она за нее еще не принималась, а ей к диплому нужно готовиться.

Василий Васильевич проводил ее до чугунной лестницы.

– Где здесь свет зажигается, не знаете?

– Знаю, с той стороны. Там такая медная пупочка, потяните ее вверх.

Василий Васильевич нашарил «пупочку» и потянул. В вышине затеплилась слабая люстра.

Кофейная чашка и книга «Философия Канта» по-прежнему были на столе. Только «Философия» лежала страницами вниз.

Меркурьев вздохнул, подошел и посмотрел. Книга была открыта на пятьдесят седьмой странице.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия. Кант представлял образец мудреца, и таким же он будет в глазах грядущих поколений, вознесенный на эту высоту своими заслугами в области философии и чистотой своей жизни».

– Кто здесь читает Канта, не знаете, Кристина?

Студентка пожала плечами. Она стояла на лестнице, облокотившись о чугунные перила.

– Зовите меня Крис, – предложила она. – А лучше Мышь.

– Мышь, – задумчиво проговорил Василий Васильевич, – прекрасное имя для девушки. Крис – Крыс – Мышь, правильно я понимаю последовательность?

– Правильно! – отозвалась новоявленная Мышь. – А я вас буду звать Васей.

– Логично.

– Мое имя мне совсем не нравится, – продолжала Мышь. – Когда я родилась, в моде были Кристины, Анжелы, Камиллы, Перпетуи.

– Не знаю ни одной Перпетуи.

– Лучше б я была Перпетуей.

– И все же кто читает эту книгу?

– Никто, – заявила Мышь. – Она лежит здесь просто так, для красоты. В окрестностях Кенигсберга обязательно должно быть нечто, связанное с Кантом! Спокойной ночи!

И большими прыжками Крис-Мышь понеслась вверх. Лестница одобрительно загудела.

Василий Васильевич закрыл книгу, вернул ее на стол и отправился к себе.

Из столовой тянуло сигаретным дымом и доносились гогот и голоса:

– Слышь, Санек, а он мне и говорит, значит, чтоб я отваливал, а я ему на это: че ты быкуешь, блин!.. Ты кто есть такой! А я ему: ты с кем базаришь, мелюзга неумытая, когда я есть правая рука самого Санька Морозова, Алексан Федорыча, дорогого нашего!

– А он че тебе на это?

– Погоди, давай накатим за дружбу! За тебя, Санек! Где бы мы были, если бы не ты и не умище твой!

Василий Васильевич миновал столовую, поднялся на второй этаж, закрыл за собой дверь на лестницу. В коридоре было тихо и темно. Он вошел в свою комнату и с удовольствием потянулся.

Здесь не было слышно ничего, кроме шума моря и шелеста листьев.

Не зажигая света, он стянул одежду, пошвырял как попало и бухнулся в прохладную постель. Тотчас в голове все сдвинулось и поплыло: шумные бухарцы, ковровые тюки, дорога, дом с черепичной крышей, вещунья в разноцветных шелках, перстень со странным горящим камнем, готическое окно, трепет свечи, громыхание стола, «Ой, мороз, мороз», который слезно выводили свины.

До чего хорошо, успел еще подумать Василий Васильевич и уснул.

Он добежал до конца «променада» – вдоль пляжа под откосом была проложена деревянная широкая дорожка на сваях – и не встретил ни одного человека. Море плескалось в двух шагах, тихое, ласковое, совсем не такое, как вчера, и солнце казалось почти летним. «Променад» заканчивался лестницей на косогор. Меркурьев, тяжело дыша, оценил лестницу и понял, что ему ее не одолеть.

– Слаб стал, – сказал он себе и откашлялся.

Еще в Бухаре решено было бегать каждый день, не слишком много, десяточку, а если десяточку сразу тяжело, начать километров с семи. Хитроумные часы, считавшие маршрут, показывали, что пробежал он всего пять, но сил не осталось.

Он приказал себе собраться и двинулся в обратный путь. Ноги несли его с трудом.

Меркурьев знал, что перебирает, что бежать сейчас не нужно, а нужно перейти на шаг и спокойненько вернуться в гостиницу, но он должен себя заставить! В этом весь смысл!.. Вымотать себя до предела, до рвоты, до кругов в глазах – вот тогда это можно считать победой!

А так… бегать в свое удовольствие – это упражнение для пенсионеров и худеющих барышень.

На горку к белой балюстраде, окружавшей каменную террасу, Василий Васильевич почти что вползал на четвереньках.

Здесь стояло несколько плетеных кресел, видимо, оставшихся с лета, Меркурьев повалился в одно из них и закрыл глаза. Ему было плохо.

Он сидел довольно долго, пытаясь прийти в себя и справиться с подкатывающей тошнотой. При этом он необыкновенно гордился собой – часы-компьютер показывали десять триста!.. Первый день отпуска начался отлично.

Пить хотелось так, что слюна казалась сухой, как папиросная бумага, но идти за водой не было сил.

Василий Васильевич встал, добрел до фонтанчика, попил из чаши немного дождевой воды и умылся.

Вода привела его в чувство, но идти он все еще не мог.

Он вернулся в кресло и сидел, слушая, как шумит море – шу-уф, шу-уф! – до тех пор, пока не начал замерзать. Тогда он еще немного попил из фонтана, утерся полой майки, вошел в гостиную, закрыл за собой дверь и опустил чугунный штырек.

Здесь никого не было, из столовой не доносилось ни звука. Должно быть, в кухне шли приготовления к завтраку, но весь остальной дом словно вымер. Или еще спал?..

Василий Васильевич, держась за перила то одной рукой, то другой, то сразу обеими, взгромоздился на второй этаж, немного полежал на диване, потом полежал в кресле, потом нашел в себе силы пустить воду и залезть под душ.

Его уже не тошнило и не качало из стороны в сторону.

К концу отпуска он будет пробегать эту десятку легко! Туда по пляжу, а обратно по шоссе. И лестницу одолеет!..

Сумки так и стояли посреди комнаты, Василий Васильевич, вытирая голову, посмотрел на них скептически – разбирать, не разбирать?

И решил не разбирать. Ну их к лешему.

Штаны и рубаха у него есть – надевал только один раз, можно не менять, – а на остальное наплевать, потом как-нибудь разберет.

Пятерней он пригладил волосы – они всегда завивались после душа и торчали в разные стороны, как у поэта Есенина, отчего Василий Васильевич их терпеть не мог и старался стричь как можно короче.

Кстати, нужно будет подстричься. Спрошу у Виктора Захаровича, где парикмахерская.

Спустившись вниз, он заглянул в гостиную – никого, потом в столовую, где тоже не было ни одной живой души.

Меркурьев прошел к буфету, включил кофемашину и подождал, пока она проснется, встрепенется и приготовится к работе. Пока машина фыркала и мигала, он подошел к окну.

Неяркое желтое солнце сделало буковый лес золотым и бронзовым в глубине. Могучие стволы, освещенные с одной стороны, казались ненастоящими, нарисованными. Трава под деревьями была совсем зеленой, свежей, будто только что вылезшей. Меркурьева всегда поражала эта зеленая калининградская трава – в ноябре!.. На широком кусте с разноцветными листьями качалась сорока. Как только ветка замирала, сорока подскакивала и снова начинала качаться. С ветки время от времени слетал желтый лист.

Василий Васильевич чувствовал себя так, словно всю жизнь прожил в этом доме, по утрам смотрел в окно, и сорока была его подругой. Ничего не могло быть лучше холодного воздуха, разноцветных листьев, на которых кое-где дрожали бриллиантовые капли вчерашнего дождя, осени, вздыхающего моря и сороки на ветке.

Он сделал себе кофе – крепкий и с сахаром – и пошел проверить, как там «Философия Канта».

Игры с Кантом его забавляли.

Вчерашняя чашка исчезла, а книга лежала на прежнем месте страницами вверх.

Василий Васильевич засмеялся, прихлебывая кофе. Он совершенно точно помнил, что вчера ночью закрыл ее! Ну-ка посмотрим, какая страница.

Страница пятьдесят семь, все верно.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти».

Это мы уже сто раз читали!..

Интересно, кто с ним играет? Хорошо бы, конечно, Кристина по прозвищу Мышь, но отчего-то Василий Васильевич в это не верил. Нет, было бы прекрасно, если б она, но…

Высокие двери у него за спиной вздрогнули, будто снаружи потянули за ручку. Василий Васильевич оглянулся.

Ничего не происходило, потом двери вздрогнули вновь, и тут же донеслось дребезжание колокольчика. А потом еще раз.

Меркурьев поставил чашку на стол рядом с «Философией Канта», подошел, повернул в замке ключ и распахнул створку.

В солнечном воздухе он увидел только силуэт. Силуэт колыхался и подрагивал, извивался, и Меркурьев на секунду зажмурился.

– Мое почтение, – вежливо проговорил посетитель и на старинный манер приподнял шляпу.

Он уже не извивался и не двоился и оказался сухим человечком с мелким, но выразительным лицом. Он был облачен в долгополое пальто, а в руке держал дорожный ковровый саквояж.

– Доброе утро, – поздоровался Меркурьев.

Позади человечка на стоянке дремал длинный белый «Кадиллак» – вчера его здесь не было, – Меркурьев почему-то очень удивился, что старомодный и вежливый человечек прибыл на такой длинной, самодовольной машине.

– Приглашен погостить, – сказал новый гость. – Если вы ничего не имеете против.

– Я?! – воскликнул Меркурьев.

– С вашего разрешения, – заключил невиданный посетитель твердо.

– Проходите, – пригласил Василий Васильевич несколько растерянно. – Я сейчас найду хозяина или управляющую…

И посторонился, пропуская гостя.

Человечек воскликнул:

– Ни в коем случае! Не нужно никого обременять! Придет время, и все разрешится само собой.

В «Кадиллаке» нет водителя, мельком подумал Меркурьев. На водительском месте никого. Выходит, человечек сам сидел за рулем. Чудеса.

– Я подожду вот здесь. Если позволите.

Утренний гость прошагал к креслу возле готического окна, уселся, утвердил на острых коленях саквояж, а сверху пристроил свою шляпу.

– Хотите кофе? – спросил Меркурьев.

Гость подумал секунду.

– Лучше чаю и к нему каплю молока, – сказал он. – Если это вас не очень затруднит. Дело в том, что я не употребляю кофе. Это нездорово.

Он покосился на книгу, отчего-то покачал головой и уселся поудобнее.

– Сейчас попробую, – пробормотал Василий Васильевич. – Чаю с молоком, понятно. Одну минуточку.

– Не спешите, – любезно разрешил прибывший. – Из-за меня не стоит суетиться.

Меркурьев пошел на кухню, спросил, где найти Нинель Федоровну или Виктора Захаровича, а также чаю.

– С каплей молока! – добавил он, вспомнив.

Оказалось, что для чая все приготовлено там же, на буфете, Нинель Федоровну сейчас поищут, а Виктор Захарович еще не вставал. Просидел с гостями почти до утра, как видно, не проснулся пока.

Возле буфета Василий Васильевич топтался довольно долго, раздумывая, как ему быть. В конце концов достал большую чашку с блюдцем, сунул в нее пакетик, подождал, пока заварится, и пакетик выбросил. Незнакомец в шляпе и с саквояжем, решил Меркурьев, ни за что не станет пить чай, из которого торчит хвост! Два кусочка сахару он пристроил на блюдце рядом с серебряной ложечкой, а сливки из круглых пластмассовых штуковин решительно некуда было перелить и пришлось нести так, в штуковинах.

Василий Васильевич не удивился бы, если б человечек исчез из вестибюля, но он был на месте. Он сидел в прежней позе, словно ни разу не пошевелился.

– Ваш чай, – по-официантски галантно сказал Меркурьев. – А управляющую ищут.

– Ах, не стоило беспокоиться! – досадливо вскричал человечек. – Не примете ли?

И он сунул Меркурьеву саквояж и шляпу.

Василий Васильевич принял их и неловко прижал к груди.

Человечек сделал глоток, зажмурился, оценивая, и заключил:

– Недурен. Шри-Ланка?

Василий Васильевич счел нужным кивнуть – на всякий случай. Он был растерян и не понимал, что происходит.

– Все же капля молока была бы нелишней.

– Молоко… рядом. То есть сливки. Сливки и сахар.

Человечек поднял на него глаза и вдруг ужаснулся.

– Непростительная ошибка! – воскликнул он и поднялся в волнении. – Я опять совершил ужасную ошибку! Всякий раз забываю! Вы ведь не привратник?

Инженер Меркурьев отрицательно покачал головой.

– И не лакей?

Василий опять покачал – нет, он не лакей.

– Прошу меня извинить, покорнейше прошу извинить! Забываю! Позвольте!

Гость вскочил и вырвал у Меркурьева поклажу.

– Непростительная ошибка! Я стал рассеян. Нужно было сразу дать понять, что мои указания неуместны. Ах, как неловко.

– Да ничего страшного, – промямлил Василий Васильевич.

– Нет, нет, не утешайте меня, – продолжал сокрушаться гость. – И еще чай! Право, ужасная неловкость!

Он пристроил саквояж себе в ноги, шляпу угнездил сверху.

– Вы здесь в гостях, – резюмировал человечек, разглядывая Меркурьева. – Приглашены, так же, как и я.

– Нет, я в отпуске, – признался Меркурьев. – Приехал отдохнуть.

– Вы тяжело трудитесь? Труд вас изматывает?

Василий Васильевич никогда не задавал себе таких вопросов!

– Жара изматывает, – сказал он наконец. – Я работаю в пустыне, на газопроводе.

– Как интересно, – восхитился человечек, – и, должно быть, увлекательно!..

– На самом деле не очень. Нет, то есть интересно, – спохватился Меркурьев. – Но не всегда. В основном это просто тяжелая работа.

– Может быть, присядем?..

Меркурьеву хотелось удрать – лучше всего на кухню или в столовую, где пахнет свежей утренней булкой, где все свои, где можно не вести странных разговоров и где никто уж точно не примет его за лакея или привратника!..

Тем не менее он зачем-то сел в соседнее кресло и сделал любезное, слушающее лицо.

Гость еще пригубил чаю, вновь похвалил его и спросил, в чем заключается тяжесть работы Василия Васильевича.

Тот пожал плечами.

– Приходится за все отвечать, – сказал он. – За технику, а главное – за людей. На ходу корректировать проект, потому что на бумаге одно, а в поле получается совсем другое. И условия, в общем, не сахар.

– Ваш труд скорее умственный или физический?

– И то, и другое. Но, пожалуй, головой я работаю больше, чем руками.

– Если у человека есть возможность думать, он счастливец. Большинство людей такой возможности не имеют, – заметил гость. – Они вынуждены в поте лица зарабатывать на хлеб насущный для себя и своих семей. Вы обременены семейством?

– Нет, – развеселился Меркурьев.

– Мой вам совет, – сказал человечек, наклоняясь к нему через стол и понизив голос, – женитесь на особе, имеющей приданое, чтобы таким образом обеспечить себе материальную независимость и возможность на свободе заниматься умственными упражнениями.

– Хороший совет, – кивнул Меркурьев. – Спасибо.

– Совет истинно практический.

Человечек принялся пить чай, а Василий Васильевич сбоку рассматривал его с любопытством двухлетнего карапуза, изучающего соседскую кошку.

– Я задержал вас, – спохватился гость, – а время завтрака. Еще одна непростительная ошибка!.. Ступайте и не заботьтесь обо мне.

Словно отпущенный на свободу, Василий Васильевич вскочил, отвесил поклон – как мог, так и отвесил, – и ринулся в столовую.

– Ты чего?!

Он чуть не сбил с ног Стаса, который вышел из-за угла прямо на него.

– Где Захарыч?

– Не знаю, не видел. Чего ты несешься? Пожар?

– А эта? Нинель?

Стас потер плечо, в которое на полном ходу врезался Меркурьев.

– Ее тоже не видел. Что случилось?

– Новый гость приехал, – проинформировал Василий Васильевич на ходу.

– Ну и что?!

Нинель Федоровна в шелковых перчатках, на этот раз розовых, раздавала из корзины хлеб – овальные куски черного, длинные ломти багета и золотые, чуть присыпанные мукой рогалики.

Увидев запыхавшегося Меркурьева, она остановилась и воззрилась на него.

– Нинель Федоровна, – выговорил он, – доброе утро. Там… в фойе, или как это называется… где чугунная лестница и камин…

– В прихожей?

– Да, наверное, да! Приехал новый гость и ждет, а Виктора Захаровича я не нашел. Может, вы встретите?

– Господи, ну, конечно! Виктор Захарович сейчас выйдет, он… полночи не спал, – она понизила голос. – Промаялся с этими… новыми хозяевами. Вас они не беспокоили? Не слишком шумели?

Она пристроила корзину на угол буфета и принялась стягивать перчатки.

– У вас такой дом, – сказал Меркурьев. – Ничего не слышно. Только дверь закроешь, и сразу тихо.

– Раньше так строили, – кивнула Нинель Федоровна и с грустной любовью оглядела гостиную. – Им казалось, на века.

– Кому казалось?

– Предкам. Я побегу, а вы позавтракайте непременно! У нас очень хороша овсяная каша, вы такой нигде больше не попробуете.

И она заспешила к выходу. Меркурьев проводил ее взглядом.

– Вася!

От неожиданности Меркурьев несколько подскочил.

Никто тут не мог называть его Васей!..

Кристина, Крис-Крыс-Мышь, махала ему рукой. Она сидела не там, где ужинала, а за столом возле окна. Стол помещался в небольшом эркере с тремя длинными узкими окнами на все стороны.

Василий Васильевич подошел и поздоровался.

– Садись и давай завтракать, – предложила Кристина-Мышь. – Я ем кабачковые оладьи со сметаной. Здесь рядом хутор, там коровы, овцы. Виктор Захарович советовал мне туда сходить, потому что по дороге есть кирха, совсем ветхая, но архитектурный шедевр.

– А куры и коровы при чем? – спросил он, усаживаясь.

– Так я же рассказываю! Так вот, значит, хутор, наши там берут молоко, сметану, всякое такое. То есть Виктор Захарович и Нинель Федоровна. О-очень вкусно! Попробуй.

Василий Васильевич заказал стакан холодного молока – от хуторской коровы, – творог со сметаной, от нее же, и порцию кабачковых оладий.

– Ты их тоже ешь со сметаной, – посоветовала Мышь. – Они солененькие, поджаристые, хрустят! Со сметаной в самый раз.

– Приехал новый гость, – проинформировал ее Василий Васильевич, намазывая на багет сливочное масло. Оно было холодное, со слезой, и мазалось плохо, скорее ложилось на свежий хлеб толстыми, прозрачными сливочными ломтями.

– Ну и что?

– Странный типус, – проговорил Меркурьев, откусывая хлеб. – Очень странно выглядит и странно говорит. Он принял меня за привратника. Ты можешь себе представить человека, который может принять меня за привратника?

Мышь оглядела Василия Васильевича с головы до ног. Он перестал жевать.

– Что?

– Ты, конечно, больше похож на автослесаря, – сказала она после некоторого раздумья. – Ну, на садовника. Хотя! – Она махнула рукой. – Привратник тоже сойдет.

Василий Васильевич засмеялся.

– Он приехал на «Кадиллаке». Последней модели, такая… недешевая машина.

– Может, он богач?

– У него шляпа и ковровый саквояж.

– Ну и что?

Василий Васильевич дожевал багет:

– Смотри. Шляпа, саквояж и «Кадиллак» последней модели никак не монтируются. Это я тебе говорю как инженер.

Мышь неопределенно повела рукой. Ее перстень светился необыкновенным, неземным светом.

– Вот ты лучше скажи мне, как Антипия вызывает духов, а?..

– Никак не вызывает. Это просто представление, – ответил он.

– Вася, – сказала Мышь проникновенно, – я это все и без тебя знаю! Никаких духов нет, привидений не существует, гоблины и гномы – выдумки, ведьмы и колдуны – плод больного воображения.

Василий Васильевич одобрительно кивал. Так и есть, так и есть!..

– Но как-то это все сделано! Свеча гаснет, блюдце вращается, стол стучит. Ты что-нибудь заметил?

Василий Васильевич сказал, что ничего не заметил, просто он слишком далеко сидел. Сегодня вечером он сядет поближе, все поймет и потом расскажет ей.

– У вас ведь эти вызовы духов происходят каждый вечер?

– Я здесь третий день, – сказала Мышь, – и два раза мы их вызывали. Один раз Брунгильду, другой раз Канта. Вчера. Ты с нами вызывал.

– Два раза из трех – это уже статистика, – изрек Василий Васильевич.

Распахнулась дверь, и в столовую ввалился один из свинов. Он был бледен нездоровой бледностью, лоб блестел, как восковой, под глазами коричневое с зеленым. Мятая рубаха, застегнутая через одну пуговицу на третью, кое-как засунута в брюки. Штанина подвернулась, застряв в носке.

Мышь неприязненно потянула носом – ей показалось, что в столовой отчетливо завоняло перегаром.

Свин устроился в самом темном углу и, когда подошел официант, простонал, чтобы принесли пива холодного и супа горячего, всего побольше. После чего уронил голову на руки и замер.

– Перестарались, – констатировал Василий Васильевич.

– Да ну, – сказала Мышь с отвращением. – И они покупают этот дом!.. Почему все так несправедливо устроено? Прямо мерзко!

– Может, они хорошие люди, – предположил Меркурьев просто из духа противоречия.

– Кто?! Эти?! Да они вообще не люди!.. Они биомасса, пластилин, исходное сырье. Из сырья еще только должен выработаться человек. Лет через пятьсот-шестьсот потомство этого типа обретет человеческие черты.

– Какая-то фашистская теория, – заметил Василий Васильевич.

– Ничего подобного, – энергично возразила Мышь. – Просто я говорю то, что думаю, а вы, старшее поколение, все ханжи. Потому что родились при советской власти и она вас испортила. – Тут она вдруг толкнула Меркурьева под бок. – Смотри, смотри!..

В столовую вплыла красавица с ярко накрашенным ртом и не по утреннему времени искусно уложенной прической – волосок к волоску. Так выкладывали прически в двадцатых годах прошлого века, Василий Васильевич видел на фотографиях. Красавица была облачена в длинное, до пола, светло-розовое шелковое платье с короткими рукавами, и норковое манто, наброшенное поверх шелка.

Она вышла на середину столовой, остановилась и неторопливо огляделась.

Антипия – на этот раз все ее одежды были бирюзового и зеленого оттенка – не обратила на красавицу никакого внимания. Она продолжала пить из высокого стакана нечто оранжевое, изредка запивая оранжевое коричневым и густым из другого стакана.

Стас некоторое время пялил глаза, потом подскочил и предложил красавице сесть.

Она кивнула, улыбнулась и прошествовала к полосатому дивану по соседству с обездвиженным свином.

– Может быть, лучше к окну? – предложил растерянный Стас.

– Из окон вечно дует, – отозвалась красавица. Голос у нее был под стать общему облику – низкий, тягучий, выразительный. – Меня зовут Лючия, – объявила она как будто Стасу, но на самом деле всем присутствующим. – Я приехала вчера вечером и несколько дней поживу здесь.

Она посмотрела по сторонам, а потом на компьютерщика.

– Представьте мне остальных, – потребовала она. – Наверняка вы все знакомы!

Мышь фыркнула.

Василий Васильевич улыбнулся.

Антипия перешла к чему-то зеленому.

– Меня зовут Стас, я из Москвы, – начал компьютерщик с самого простого. – Я в отпуске. Люблю Прибалтику.

Больше сказать ему было нечего, а инициативу в плане знакомства больше никто не проявлял. Стас оглянулся по сторонам и простер руку в сторону Меркурьева и Мыши.

– Василий Васильевич, инженер, – громко сказал он. – Из Бухары. Тоже в отпуске. – Меркурьев привстал и слегка поклонился. – А Кристина – рядом с ним – пишет диплом.

– Понятно, – уронила красавица. – Ну что ж, бывает.

– В каком смысле? – не понял Стас.

Та вздохнула.

– И диплом бывает, и Бухара тоже. А эта дама? – Она кивнула на вещунью, которая не обращала на них никакого внимания.

– А, это наша колдунья, она приехала на слет магов, – зачастил Стас.

– Я не колдунья, – с досадой перебила Антипия, по-прежнему не взглянув в сторону красавицы и компьютерщика. – Сколько раз повторять! Я проводник. Между двух миров! Духовная дочь учителя Сантаны и последовательница великого Пуришты.

– А человека в углу я не знаю, – продолжал Стас. – Они с другом только вчера приехали и сразу набрались.

– Бог с ним, – сказала красавица. – Выпейте со мной кофе.

Стас немедленно плюхнулся напротив нее. Мышь следила за происходящим сердитыми глазами.

– До чего не люблю, когда выпендриваются, – сказала она наконец. – Истерик не люблю и когда выпендриваются не люблю.

– Сколько тебе лет? – спросил Меркурьев.

– Двадцать три, а что?

– Да нет, я просто так спросил. Интересно, где тот, мой? В шляпе и с саквояжем? Он будет завтракать?

– Зачем он тебе?

Меркурьев помолчал.

– Я бы с ним поговорил подольше, – сказал он наконец. – Он занятный.

Краем глаза он посматривал на красавицу, которая пила кофе и негромко беседовала со Стасом.

А она на чем приехала? На такси? Непохоже! К такой даме должны прилагаться не только платье до пола и норковое манто, но еще несколько специальных «дорожных костюмов» и шофер в фуражке. И куда делась машина, которая привезла свинов? Или даже две, если у них было по машине на каждого!

На брусчатке перед парадным входом стоял только белый «Кадиллак»…

Мышь потянулась так, что в животе у нее что-то пискнуло. Она смутилась и даже слегка покраснела.

– Тянуться за столом нельзя, неприлично, – выпалила она. – Я знаю, не смотри на меня так!

– Как?

Она опять покрутила рукой, изображая нечто.

– Как взрослый на младенца! А где Софья? Ты же с ней собирался на прогулку!

Василий Васильевич вздохнул. С гораздо большим удовольствием он пригласил бы на прогулку Мышь, но Софья уже пригласила его самого, ничего не поделаешь.

– Сходи на маяк, правда, – сказала Мышь серьезно. – Я еще ни разу там не была, а говорят, оттуда вид красивый, прям открыточный. Я утром из окна видела, как ты бежал по пляжу.

Василий Васильевич посмотрел на нее. Он все никак не мог привыкнуть к ее манере разговора, когда она – оп-ля! – и поворачивала совсем в другую сторону.

– Мне показалось, что тебя вот-вот хватит инфаркт. Ты еле шевелился, и ноги у тебя заплетались.

Василий Васильевич оскорбился. Во-первых, он был уверен, что бег у него атлетический, легкий. Во-вторых, для первого раза результат был великолепный! В-третьих, ничего у него не заплеталось!

– Я просто давно не бегал, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Мне нужно потренироваться.

В коридоре он столкнулся с Виктором Захаровичем. Вид у того был болезненный, он раскладывал на наборном столике свежие газеты и морщился.

– Не спал ни минуты, – пожаловался старик. – Загонят они меня в могилу, право слово!.. Уж купили бы, и дело с концом.

– А что? – поинтересовался Меркурьев. – Раздумали?

– Да ничего не раздумали! Сегодня договор будем подписывать, в два часа нотариус подъедет. Перепились они вчера, вот и вся история. Теперь до вечера не очухаются, я это уж однажды наблюдал!.. Когда мы только познакомились.

– Один очухался, – сказал Василий Васильевич. – По крайней мере, принял сидячее положение. В столовой он его принял.

– Да? – поразился Виктор Захарович. – Удивительное дело! Лишь бы опять не начал.

– Утром приехал еще один гость, я ему двери отпирал, – продолжал Меркурьев. – Вы его видели? В шляпе и длинном пальто.

– Его Нинель Федоровна поселила.

– Как его имя?

Виктор Захарович посмотрел на Меркурьева в явном затруднении.

– Вот… не скажу. Забыл!.. Я потом в компьютере посмотрю! Это надо же такому быть – забыл! Совсем старый стал.

– А вещунью как зовут? Антипию?

– Эту помню, – сказал Виктор Захарович. – Марьяна Витальевна Антипова она у нас.

– Столы вертеть и свечи гасить вы Марьяне Витальевне помогаете?

– Я?! – ненатурально удивился Виктор Захарович. – Что вы, Василий Васильевич! Даже близко нет! Я от нее и сеансов этих как черт от ладана бегаю!..

– Стало быть, дух Канта помогает, больше некому, – заключил Василий Васильевич. – Если вы ни при чем!

Хозяин осторожно пожал плечами и сказал:

– Все возможно.

Через вестибюль со стрельчатым окном и камином Василий Васильевич вышел на улицу, по пути проверив книгу на столике. «Философия Канта» была закрыта – как он ее и оставил.

Меркурьев обошел вокруг дома – дорожка, вымощенная брусчаткой, вела вдоль красной кирпичной стены к террасе с балюстрадой. Старые липы, еще не до конца облетевшие, роняли на брусчатку листья. Еще одна дорожка, тоже обсаженная липами, вела к буковой роще, и Меркурьев решил, что непременно пройдется по ней.

Он немного постоял на террасе, глядя на море, сверкавшее за кустами, и послушал, как оно шумит: шу-уф, шу-уф!..

Может, завтра после пробежки искупаться? Для окончательного перехода в атлеты? Все же он явно не в форме, раз Кристина сказала, что ноги у него заплетались и вид был неважный!..

– Прекрасное утро, правда?

Голос был потрясающий – низкий, глубокий. Василия Васильевича приводили в трепет низкие женские голоса. В прямом смысле слова – в спине что-то вздрагивало, и руки покрывались «гусиной кожей».

Он повернулся и посмотрел.

Вновь прибывшая красавица по имени Лючия сидела в плетеном кресле, где после кросса сидел он сам, положив ногу на ногу и глядя на море. Розовый шелк струился по округлому колену, открывал узкую щиколотку, обтянутую тугим чулком. Подбородок утопал в коротком блестящем мехе, уложенная прическа была как у камеи.

– Утро… да, – промямлил Василий Васильевич. – Ничего.

– Вам здесь нравится?

– Очень, – быстро сказал Василий Васильевич, и Лючия кивнула.

– Мне тоже. Я отлично выспалась! Такая тишина, такой покой. Хотя утром мне показалось, что под дверью кто-то разговаривает. Я даже вышла посмотреть, но никого не увидела.

Меркурьев помедлил в нерешительности, потом подсел к ней.

– О чем был разговор?

Красавица чуть повернула голову и улыбнулась. Нижнюю половину ее лица скрывал мех, но все равно было понятно, что она улыбается.

Василий Васильевич словно слегка ослабел.

– Разговор? – переспросила она сквозь мех. – Что вы! Я не слушала, конечно. А почему это вас интересует?

– Я тоже пару раз слышал, как кто-то разговаривает. У себя в комнате и в вестибюле.

– Но здесь живут люди! И наверняка разговаривают друг с другом.

– Да! – с излишним жаром воскликнул Василий Васильевич, которому хотелось все ей объяснять, растолковывать и при этом выглядеть очень умным, – но я так и не понял кто!.. И рядом совершенно точно никого не было. Только Стас с велосипедом прошел, но он не мог разговаривать сам с собой.

– Стас очень милый, – заметила Лючия. – Пригласил меня на прогулку.

– Понятное дело.

Она сбоку посмотрела на него.

– Вы правда из Бухары?

– Я работаю в Бухаре, – досадуя на себя, на «гусиную кожу», на излишний жар и явно глупый вид, возразил Меркурьев и встал. – Прошу прощения, мне нужно идти.

Она кивнула.

Большими шагами он вернулся в дом – в обход, не через гостиную, – и возле своей лестницы столкнулся с Софьей.

– Привет, – сказала она весело. – Ну что? Мы идем на маяк?

– Да, – ответил Василий Васильевич грубо – следствие досады, – я только возьму куртку.

– Я подожду вас на террасе! – И Софья пропорхала на улицу.

«Там тебя ждет сюрприз, – подумал Меркурьев с некоторым злорадством. – Конкуренция возрастает!..»

Куртка, утрамбованная в одну из сумок, имела такой вид, словно ее долго и с удовольствием жевала та самая корова, которая поставляла Захарычу молоко и сметану. Василий Васильевич несколько раз встряхнул ее в напрасной надежде, что она станет несколько более похожей на человеческую одежду. Ничего не изменилось.

Ну и ладно.

Когда он вновь оказался на террасе, диспозиция выглядела следующим образом: красавица в шелках и мехах по-прежнему сидела к плетеном кресле и безмятежно смотрела вдаль, Софья в джинсах и кургузой курточке стояла, облокотившись о балюстраду, и спина у нее была рассерженной.

Как только Василий Васильевич с ней поравнялся, она немедленно крепко взяла его под руку.

– Как хорошо! – заговорила она громко. – И солнышко вышло! Я так мечтала сходить на маяк, никогда в жизни там не была. Он ведь заброшен?

– По всей видимости.

– Очень романтично.

По брусчатке они спустились к пляжу. По кромке песка росла жесткая зеленая трава, кое-где пробиваясь сквозь доски «променада». Море – до самого горизонта – было ласковым, изумрудным, тихим. Редкие облака стояли над ним, снизу подсвеченные синим. Солнце иногда заходило за синее облако, и сразу становилось холодно, налетал стремительный ледяной ветер.

Василию Васильевичу нравились трава в песке и ветер.

– Вы правда из Бухары? – спросила Софья, прижимаясь к нему округлым плечом.

Меркурьев вздохнул:

– Я работаю в Бухаре.

– Зачем вы там работаете?

Он опять вздохнул.

– Затем, что мне предложили там работу.

– А в Москве не предлагали?

– В Москве не строят газопроводов.

– Ну, – сказала Софья покровительственно, – какие глупости. В Москве можно найти любую работу.

– По моей специальности вряд ли.

– Я бы ни за что не уехала из Москвы, – промурлыкала Софья. – Вот, знаете, даже в Испанию не уехала бы! У нас многие девчонки вышли замуж и сейчас живут в Европе. А я не хочу! Что там делать, в Европе? Москва – это жизнь, ритм, скорость!..

– Возможно, – согласился Василий Васильевич, рассматривая пики травы у себя под ногами и слушая крики чаек. – Я давно там не был, точно сказать не могу.

– Нет, только в Москве, – настаивала Софья. – Только там можно реализовать себя. И не скучно! Развлекайся с утра до ночи. Все к твоим услугам.

– Тут уж одно из двух, – сказал Василий Васильевич. – Или реализовывать себя, или развлекаться. Совместить это никак невозможно.

– Почему?

Вести с ней умные беседы ему не хотелось. С той, в шелках и мехах, хотелось, а с этой нет. И он сказал, что для того, чтоб реализовать себя, нужно много и упорно трудиться, а когда много и упорно работаешь, развлекаться некогда.

– Какой вы зануда, – резюмировала Софья. – Вы самый настоящий зануда, но милый.

– Милый, чо? Милый, чо навалился на плечо? – пропел Меркурьев и спохватился. – Это я просто так. Это шутка.

Софья выдернула у него руку, присела, сорвала некое подобие ромашки и воткнула себе за ухо.

– Мне идет?

Меркурьев смотрел вдоль пляжа, а на Софью не смотрел.

– Во-он там, – он показал рукой. – Там, кажется, наша Антипия, да?

– Посмотрите на меня, – потребовала его спутница. – И скажите, мне идет?

– Что? – Меркурьев посмотрел, ничего не заметил и на всякий случай сказал, что это исключительно красиво. – Она, должно быть, тоже гуляет.

Заклинательница духов шла вдоль моря по самой линии прибоя. Развевались ее бирюзовые и зеленые одежды, подсвеченные солнцем, как будто вдоль моря катился громадный сверкающий изумруд из кольца Кристины.

– Марьяна Витальевна! – закричал Меркурьев, когда они поравнялись. – Ноги не промочили?!

Антипия издалека помахала им рукой и пошла дальше.

– Почему вы так ее называете?

– Потому что так ее зовут.

– Марьяна?! – переспросила Софья и фыркнула. – Всего-то?! А эту, которая сегодня приехала? Ну, которая сидела на террасе, вся такая сделанная и с красными губами? Неужели не заметили?

– Заметил.

– Как ее зовут?

– Лючия! – провозгласил Василий Васильевич. – Так она себя называет.

– Час от часу не легче, – пробормотала Софья. – Та Марьяна, эта Лючия…

– Ничего не поделаешь, – сказал Василий Васильевич, Софья его раздражала. – Здесь вам не Москва.

– При чем тут это?

Василий Васильевич и сам не знал.

– Вы не читаете труды Канта? – спросил он.

– Зачем? – удивилась Софья.

Этого Василий Васильевич тоже не знал.

– На столе в вестибюле лежит книга «Философия Канта». Интересно, кто ее читает?..

– Не я, – и Софья вновь взяла его под руку. – Знаете, я не люблю старье. Стариков терпеть не могу! Старые фильмы никогда не смотрю, старых книг не читаю. Только новые!..

– Новые книги – это какие?

– Вы отстали от жизни в этой вашей Бухаре, – засмеялась Софья. – Сейчас выходит масса новинок! По развитию личности, всякие тренинги, эзотерика, по истории тоже! Вот вы, например, знаете, что всего цивилизаций на нашей планете будет семь? Атланты – одна из прошлых, и она же возродится в будущем. Атланты по счету третья. А у нас сейчас пятая. – Тут она охнула, как отличница, допустившая на экзамене ужасный промах в элементарном вопросе. – Боже, что я сказала! Сейчас четвертая, а не пятая! Мы живем в четвертой цивилизации, а всего будет семь.

– Семью семь, – сказал Василий Васильевич, – сорок девять.

– И те, прошлые, были гораздо, гораздо цивилизованнее нас! Они умели летать без всяких самолетов, проходить сквозь стены, лечить любые болезни. Нам до них еще далеко. Они и в космос летали, и с инопланетными пришельцами общались. Правда-правда! Сохранились разные свидетельства. Этим свидетельствам шестьдесят миллионов лет, их от нас специально скрывают правительство и спецслужбы.

Василий Васильевич на всякий случай уточнил:

– Все это пишут в новых книгах?

– Конечно! – с энтузиазмом согласилась образованная Софья. – Это очень интересно читать! В интернете есть специальные сайты для любителей альтернативной истории, я на всех бываю и на всех авторов подписана.

– Такое чтение, – изрек Василий Васильевич, – должно быть, очень расширяет кругозор.

– Вот вы говорите как старик! Как будто брюзжите! Но вы же еще молодой!

– Я пожилой. В душе.

– Да ладно вам кокетничать!.. А не верите вы, потому что читаете только этого вашего Канта!..

– Канта без подготовки читать невозможно, – заметил Меркурьев.

– Что значит невозможно?

– Я ничего не смыслю в философии. Не знаю, что такое трансцендентальная эстетика. Не понимаю метафизического толкования пространства. Способ открытия чистых рассудочных понятий мне неведом. Логическая форма всех суждений, состоящая в объективном единстве апперцепции содержащихся в них понятий, для меня загадка.

– Про это Кант писал? – недоверчиво уточнила Софья.

Меркурьев кивнул.

– Он что, дурак? Зачем такую ерунду писать?! Ему что, заняться было нечем?

– А вот и маяк! – вскричал Василий Васильевич, задрал голову и посмотрел. – Надо же, какой высокий, издалека мне казалось, что он гораздо ниже.

– Как же мы к нему пролезем? – спросила Софья, отвлекаясь от критики Канта. – Прямо по песку, что ли? Я думала, к нему мостки проложены.

– Придется по песку. Можно, конечно, вернуться и попробовать подойти со стороны леса, но можно и здесь.

Он спрыгнул с досок «променада» на влажный плотный песок и подал Софье руку. Она оперлась и тоже спрыгнула. Вид у нее был недовольный.

– Там камни, – сказала она, глядя в сторону маяка. – Мы что, будем по ним карабкаться?..

– Интересно, когда его построили? – спросил Меркурьев. – Лет сто назад? Или двести?

– Э-эй! – закричала издалека Антипия-Марьяна. – Вы наверх? Подождите, я с вами!..

– Ждем! – прокричал в ответ Василий Васильевич и сам у себя спросил: – Может, это она в вестибюле читает Канта? Или хотя бы знает, когда был построен маяк?

– Дался тебе этот Кант! – с сердцем сказала Софья.

Антипия подходила, одежды ее развевались на ветру, и по песку рядом с ней бежал изумрудный отсвет. Она подошла, взяла Меркурьева за руку и высыпала ему в ладонь мелкие, как пшеничные зернышки, желтые камушки.

– Янтарь? – спросил Меркурьев, пересыпая камушки из руки в руку. Они приятно шелестели.

Антипия кивнула. Щеки у нее горели от ветра, и блестели карие глаза.

– Виктор Захарович сказал, что после штормов янтаря всегда бывает много. Я вышла и вон сколько набрала.

– Ерунда какая-то, – сказала Софья, поглядывая на камушки. – Я где-то читала, что янтарь – это отвердевшая смола. Вроде в старину в море падали какие-то сосны, смола затвердевала, и из нее получался янтарь. Так и было написано!..

Меркурьев промолчал, и Антипия промолчала тоже.

– Я только не понимаю, кому она нужна, смола! Ну, если это и вправду смола. Не бриллиант, не изумруд!.. И еще про какую-то комнату из янтаря я читала. Вроде она пропала и все ее ищут. Как из него может быть комната, если он такой мелкий? В комнате должны быть стены, полы, потолок! Как могла пропасть комната, я не понимаю?! Ну вот в квартире – было три комнаты, а стало две, что ли?

– Ну, – сказал Меркурьев бодро и ссыпал янтаринки в подставленную ладонь Антипии. – Попробуем забраться? Я вам буду помогать.

– Да мы уж надеемся, – пробормотала Софья, а Антипия опять ничего не сказала.

По очереди – Меркурьев возглавлял, Антипия замыкала – они забрались по валунам к подножию старого маяка. Первым забирался Меркурьев, утверждался на валуне, осматривался, куда в случае чего можно спрыгнуть, потом за руку втягивал одну и вторую даму. Как это ни странно, Антипия забиралась легко и ловко, несмотря на одежды, которые ей мешали, а Софья с трудом, раздражаясь все больше и больше.

На мысу ветер был гораздо сильнее, чем внизу, на пляже. Он срывал со слабых волн мелкую водяную пыль. Пыль висела в воздухе, и в ней дрожала и переливалась радуга.

– Как здорово! – закричала Антипия, увидев радугу. – Смотрите, ребята, какая красота!..

– Да уж, конечно, – пробормотала Софья. – Ничего не скажешь! А то мы радуги никогда не видали!..

Меркурьев, задрав голову, рассматривал серые могучие стены, сложенные из неровных камней, черепичную крышу, кое-где темневшую пятнами дыр. Балкон с полуразвалившейся решеткой опоясывал маяк на неизмеримой высоте. На одной из уцелевших секций решетки сидела белая чайка.

– Где-то должен быть вход! – сквозь ветер прокричал Меркурьев. – Может, поищем? Вдруг он не заколочен?

– Я туда не пойду! – закричала в ответ Софья. – Еще свалится что-нибудь на голову или чайка наделает!.. Отмывайся потом!..

Какая умная, дальновидная и предусмотрительная девушка, подумал Василий Васильевич ни к селу ни к городу. Должно быть, станет хорошей женой и матерью!..

Он пошел по каменной террасе вокруг маяка. Ветер рвал полы куртки, трепал капюшон так, что казалось, он вот-вот оторвется. Василий Васильевич накинул капюшон на голову, ветер тут же его сорвал. Меркурьев рассердился, натянул капюшон и накрепко стянул завязки.

Сразу стало тихо, словно уши заложило.

Все ему нравилось – каменные валуны, радуга, качавшаяся в брызгах, сильный ветер, чайка, солнечное небо, языки песка, которые намело между валунами.

Вдруг кто-то взял его за руку. Он остановился и оглянулся.

– Нам туда нельзя, – проговорила Антипия. Она придерживала под подбородком изумрудный платок, который рвал ветер. Глаза у нее были дикие. – Мы не должны туда ходить.

– Куда?!

Она подбородком показала куда-то.

– Чего мы встали?! – Софья, тяжело дыша, приблизилась к ним, нагнулась и уперлась руками в колени. – И вообще, зачем мы сюда лезли?! Кто-нибудь знает? Нельзя, что ли, с пляжа посмотреть?

– Не ходи туда, – сказала Меркурьеву Антипия.

– Девочки, не нервничаем! – призвал он. – Мы сейчас обойдем маяк и вернемся в гостиницу.

– Стой, не ходи!..

Но он уже скорым шагом шел по каменной террасе. Ветер рвал полы куртки и капюшон. Под кроссовками скрипели песок и мелкие камушки.

Василий Васильевич перепрыгнул канавку, размытую дождями, и приблизился к серой, наглухо закрытой двери с двумя поперечными перекладинами. Дверь была укреплена проржавевшими железяками, и казалось, что она не открывалась много лет.

Меркурьев потянул чугунное кольцо, заменявшее дверную ручку, и дверь подалась так неожиданно легко, что он чуть не завалился на спину.

– Туда можно войти!..

Он заглянул. Внутри царил полумрак, и после солнца и ветра трудно было различить что-нибудь определенное. Василий Васильевич оглянулся. Со стороны моря подбегала Антипия, куда-то показывала рукой.

– Что? – Василий Васильевич посмотрел, куда она показывала, и ничего не увидел. – Что такое?!

– Посмотри!..

Меркурьев аккуратно прикрыл тяжелую дверь и посмотрел.

Он увидел лакированные ботинки – среди кустов желтой травы, – и удивился, кому пришло в голову лежать в траве в ноябре месяце. Затем он увидел задравшиеся брюки, а следом неестественно вывернутую руку в песке. Ладонь была голубоватого цвета, и эта вывернутая ладонь все ему объяснила.

Он понял как-то сразу, моментально, – у подножия маяка в траве лежит мертвый человек.

Преодолевая страх, Василий Васильевич подошел и посмотрел.

Один из тех двоих, что вчера пировали в гостиной островерхого дома и пели «Ах, какая женщина, какая женщина!», лежал на спине, уставившись в небо стеклянными глазами. Одна рука вдоль тела, вторая выгнута под каким-то странным углом. Он был в костюме – как вчера, – рубаха распахнута на пузе, пуговицы отлетели, и видно было волосатый, абсолютно белый живот.

Антипия быстро и жарко дышала Василию Васильевичу в ухо.

– Что вы там нашли? Опять янтарь какой-нибудь?

Софья подошла поближе, вытаращила глаза и громко сказала:

– Ой! – Подумала и добавила: – Мы же его знаем! Это тот, вчерашний! А чего он здесь лежит?

– У кого телефон с собой? – спросил Василий Васильевич будничным голосом. – Я свой в комнате оставил. Надо бы позвонить.

– У меня, – Софья достала телефон. – Куда звонить? Нет, а чего он лежит?

– Он умер, – объяснила Антипия, Софья засмеялась:

– С перепою, что ли?.. Такие, как он, просто так не умирают! Эй! Вставай! – Она немного подвинула Антипию, нагнулась и потрясла лежащего за плечо. Потом оглянулась.

– Чего это с ним?

– Он умер, – повторила Антипия.

– Почему?!

– Видимо, свалился с маяка, – нетерпеливо сказал Василий Васильевич. – Можно мне телефон?

Софья сунула ему трубку и еще раз посмотрела на лежащего.

– Слышь, мужик, – она ткнула его в бок носком ботинка. – Вставай. Или ты правда помер? А это который из них? Их же двое было!

– Я не знаю, – прошелестела Антипия.

– Отделение? – между тем говорил в трубку Василий Васильевич. – Моя фамилия Меркурьев. Возле заброшенного маяка мы обнаружили труп. Да, самый настоящий. Нет, просто человек лежит, и все. Хорошо. Ждем.

Он вернул Софье мобильный и сказал:

– Сейчас приедут.

– Откуда вы взяли телефон отделения? – строго спросила Антипия, словно подозревая Меркурьева в обмане. Он взглянул на нее и ответил неохотно:

– В интернете. Я же не ясновидящий! Я могу только в интернете посмотреть, проще простого!

Солнце прикрылось облаком с синим днищем, и сразу стало холодно, море потемнело, мокрый песок оказался серым, а не золотым.

Антипия нагнулась над телом и зачем-то полезла в карман пиджака покойного.

– Не нужно ничего трогать, – сказал Василий Васильевич, искоса на нее взглянув.

– Мне надо.

Меркурьев не стал ее останавливать. Зачем?.. Он сунул руки глубоко в карманы куртки, поднял плечи – ему неожиданно стало холодно – и стал смотреть на море.

Который из двух – Александр Федорович или Иван Николаевич?

Вчера ночью это тело было вполне жизнерадостным свином. Свин весело хрюкал, опрокидывал водочку, громко пел, выел огромный кусок заливной рыбы и ликовал при виде подноса с шашлыками.

Сейчас он лежит в бурьяне – невидящие глаза распахнуты в небо.

Как это возможно? Почему так получилось?

Софья взяла его за локоть, он повернулся и стянул с головы капюшон.

– Я здесь не нужна, наверное, – сказала она совершенно спокойно. – Вы его нашли, вы и объясняйтесь. Я ничего не видела.

Меркурьев кивнул.

– Я пойду, да?

Он опять кивнул.

– Как ты думаешь, – повеселев, спросила Софья, – лучше по променаду или по шоссе? Они же из поселка приедут, значит, лучше по пляжу, да? Чтобы на них не наткнуться.

– По пляжу лучше, – согласился Василий Васильевич.

– Ну все, тогда я побегу, – быстро сказала она и поцеловала его в щеку. – Как-то неудачно получилось, да? Завтра опять гулять пойдем, только в другую сторону!

Софья кокетливо погрозила ему пальцем, обежала вокруг маяка и стала аккуратно спускаться по насыпи из валунов. Среди серых камней мелькала яркая куртка.

– Зачем ты ее отпустил?

Меркурьев опять натянул капюшон.

– Она все равно не осталась бы, а шуму было бы много. Что ты искала у него в карманах?

– Ничего, – фальшиво ответила Антипия. – Я просто посмотрела.

– На месте происшествия ничего нельзя трогать. Тем более лезть в карманы трупа!..

– Я заглянула, – повторила она упрямо. – И все!..

И они стали вместе смотреть на море. Ветер трепал и рвал ее бирюзовые одежды.

– Откуда ты узнала, что там мертвое тело? – Меркурьев сбоку взглянул на Антипию. – Ты говорила – нам туда нельзя, не ходите!.. Ты что, уже видела его?

– Я проводник между мирами, – заявила Антипия веско. – Я вижу то, чего не могут видеть остальные. За старым маяком я увидела смерть!

– Что ты мне сказки рассказываешь!

– Можешь не верить, но так и есть.

– Ясно. И на всякий случай порыться у него в карманах тебе тоже велели духи, – заключил Василий Васильевич. – Который из них? Иммануила Канта или королевы Брунгильды?

– Ты ничего не понимаешь, – отчеканила Антипия. – Как все люди, ты косный и ограниченный человек.

– Это точно. И как косный и ограниченный, я обязательно скажу эмвэдэшникам, что ты рылась у него в карманах и заранее знала, что мы найдем труп.

– Ты волен говорить им все, что угодно.

– И скажу, – мстительно пообещал Василий Васильевич.

Они стояли довольно долго и совершенно замерзли, Антипия принялась сморкаться и утирать мокрый холодный нос бирюзовым носовым платком, а у Меркурьева на глаза наворачивались слезы, когда за спиной коротко взвыла сирена. Они синхронно вздрогнули и оглянулись.

Антипия уронила бирюзовый платок.

Позади них, утопая покрышками в песке, стоял белый «фордик» с синими полосами и надписями на бортах. Двери открылись, из них выходили люди.

– Пойдем поговорим, – сказал Василий Васильевич хмуро.

И – он впереди, она за ним – они двинулись к машине.

Было почти темно, когда «Форд», прошуршав колесами по липовой аллее, высадил Меркурьева и Антипию под чугунным козырьком крыльца.

Меркурьев, у которого зуб не попадал на зуб, вылез первым, позабыв о том, что должен быть галантным, и, нагнувшись к окну, сказал водителю в форме:

– Подожди, парень, не уезжай, я только за кошельком сбегаю!..

Антипия тоже выбралась и торчала рядом, держа себя за локти. Она так сильно тряслась, что все ее одежды колыхались.

– Иди внутрь, – велел ей Меркурьев.

– Не суетись, мужик, – весело ответил парень. – Давай водки накати и спать ложись! Не нужно мне никаких денег!..

– Ты ж нас довез! Мы бы автобуса до завтра ждали!

– Я вас по дружбе довез, – засмеялся парень. – Главное что? Главное – «глухаря» не поимели! Я бы тебя за такое до Москвы довез! Все ясно – набрался крендель в зюзю, залез на башню и навернулся! Дело открыто, дело закрыто! Одно удовольствие, когда такие показания дают! Все, бывай, мужик, мне тоже домой охота!..

В два приема он развернулся на брусчатке и покатил по гравию. Перед поворотом красным светом полыхнули тормозные огни его машины, и «Форд» свернул на шоссе.

– Набрался в зюзю, – повторил Василий Васильевич задумчиво, – навернулся, дело закрыто.

– Так и есть, – простучала зубами Антипия.

– Иди в дом. Ты в этих лохмотьях, наверное, все места себе отморозила.

– С-сари, – вся трясясь, выговорила Антипия. – С-с-с-самая удобная одежда во Вс-с-селенной.

– Не только самая удобная, – согласился Василий Васильевич, – но и самая подходящая для нашего климата!..

Он взял прорицательницу за ледяную руку, потащил за собой и втолкнул в дом.

В вестибюле горел свет – теплилась желтым светом неяркая люстра – и полыхал камин. Василий Васильевич весь, с головы до ног, моментально покрылся «гусиной кожей».

Антипия, как сомнамбула, подошла к камину, стала перед ним и вытянула руки ладонями вперед.

– Нужно переодеться и поесть. Пошли! – скомандовал Василий Васильевич.

– Я пока постою, – проблеяла Антипия. – Я что-то немного… устала. Погреюсь тут.

Меркурьев подошел и вновь потянул ее за руку.

– Нужно одеться, – сказал он ей в лицо. – И обязательно поесть! Лучше всего горячего мяса. И водки выпить.

– Я вегетарианка. И водку не пью.

– Кто не курит и не пьет, – продекламировал Василий Васильевич, – тот здоровеньким помрет. Пошли. Ты же по соседству со мной живешь?

Она кивнула.

Из гостиной доносились голоса, и Меркурьеву показалось, что среди них он различает голос утреннего гостя, но заходить не стал.

Когда они уже были на лестнице, двери распахнулись, и показалась Нинель Федоровна с подносом, уставленным стаканами.

– Василий Васильевич! Мура! – Домоправительница поискала глазами, куда пристроить поднос, приткнула на овальный столик с цветочной вазой и всплеснула руками. – Господи, почему так долго?! Что там с вами делали, в отделении?!

– Все в порядке, – мужественным голосом сказал Меркурьев.

– Они от нас в два часа дня уехали, всех опросили, да и ладно! А вас все нет и нет! Я вся извелась!..

– Нинель Федоровна, нам бы поесть и выпить.

– Ну, конечно! Господи, сейчас все, все будет! Я утку специально никому не давала, для вас берегла!.. Мурочка, может, чайку горяченького в комнату подать? Я сейчас организую, моментально!

Антипия, крепко держась за перила, продолжила восхождение.

– Почему вы называете ее Мурой? – ни к селу ни к городу поинтересовался Меркурьев.

Нинель Федоровна секунду соображала.

– Как – почему?! Ее имя Марьяна, значит, Маша, но не до конца Маша! Мара, Мура!.. Она и не возражает. Мура! – прокричала Нинель Федоровна, задрав голову вверх. – Ты не возражаешь?!

В ответ только хлопнула дверь.

– В общем, она не против. Скорей одевайтесь и спускайтесь, Василий Васильевич! К утке что подать? Рис? Овощи? Может, поленту?

Меркурьеву показалось, что Нинель Федоровна пребывает в прекрасном расположении духа, не то что вчера или сегодня утром.

Что-то изменилось? Дом больше не продается, потому что один из покупателей свалился с маяка и убился до смерти? Или хозяин передумал продавать?

Или ему просто показалось?..

После дня в отделении – всевозможные вопросы, бумажки, протоколы, снова вопросы и бумажки, ожидание на продавленных стульях в холодном коридоре – Меркурьева не держали ноги. Он готов был даже от утки отказаться! Залезть бы сейчас в горячую ванну, погреться как следует, а потом спать, спать, но ему нужно было кое-что уточнить, и непременно сегодня.

Сотрясаясь всем телом, как при лихорадке, он стянул одежду, влез под душ и торчал под струями кипятка, пока мог терпеть. Потом вытряхнул из сумки барахло – прямо на пол. Получилась безобразная куча. Василий Васильевич порылся в куче, как собака в помойке, достал штаны – вельветовые, мягкие, любимые, – футболку и теплую кофту на пуговицах. Он быстро напялил одежду, поискал еще носки, не нашел и решил – наплевать.

Он уже почти вышел в коридор, но вид кучи, освещенной с одного боку электрическим светом, заставил его вернуться.

Одежду ему стирала и гладила Асмира. За это он платил ей большие деньги – рублей двести за всю кучу. В Бухаре это считалось солидным приработком, и многодетная степенная Асмира очень старалась. Перед отъездом в отпуск Василий Васильевич отнес ей одежду, она через день вернула – ровными стопками, вычищенную, выглаженную, кое-где даже пуговицы пришиты.

Теперь вся работа Асмиры валялась на полу – никому не нужная, словно попранная.

Меркурьев вернулся и принялся складывать вещи на диван.

«Я завтра все разберу и развешу, прямо с утра, – поклялся он себе. – Нет, с утра пойду бегать, а потом все разберу и развешу!»

Последними ему попались носки – кажется, Асмира носки гладила тоже, – и он с наслаждением натянул их на замерзшие ноги.

Итак, утка, водка и разговоры. Вперед!..

Общество собралось в гостиной, и Виктор Захарович был там, и Нинель Федоровна, и утренний гость – на этот раз без шляпы и саквояжа, в старомодном трехпуговичном пиджаке, похожем на сюртук, и нелепом галстуке. Лючия сидела в кресле возле камина, рядом маячил Стас, и было понятно, что за этот день он стал ее рабом. Стас то и дело взглядывал на красавицу, и если кто-то случайно закрывал ее от его взоров, сердился, вытягивал шею или пересаживался так, чтобы ее видеть. Он подносил ей то воду, то пепельницу – коричневая сигарета была заправлена в длинный янтарный мундштук, – то поправлял съезжавшее на пол меховое манто, уже другое, не утреннее.

Василий Васильевич, поглядывая на парочку, даже немного пожалел, что пропустил процесс обращения бородатого компьютерщика в раба.

Кристина сидела на диване подле утреннего гостя, вид у нее был увлеченный, глаза блестели – натуральная мышь!.. Гость отечески ей улыбался и слушал, наклонив в ее сторону ухо.

Софья листала модный журнал, лицо недовольное – на нее никто не обращал внимания.

– Василий, скорей, скорей, – увидев его, заторопилась Нинель Федоровна. – Здесь поужинаете или в столовую подать? Может, в тишине хотите побыть?

– Рюмочку? – влез Виктор Захарович. – Нинуль, у нас там замороженная вроде есть, не всю эти архаровцы выпили. Ах ты, мать честная, как вспомню, что один из них… того… а вчера еще…

– Ты погоди, Виктор Захарович, – заспешила домоправительница, – не действуй людям на нервы, и так все на взводе. Без тебя знаем, что вчера было и что сегодня сделалось! Так сюда подать или в столовую, Васенька?

– Конечно, сюда, что вы спрашиваете?

– А водочки?

– И водочки, Виктор Захарович!..

– Вот молодец!

Лючия выглянула из-за Стаса, который полностью перекрывал обзор, и обратилась к Василию Васильевичу:

– Что там было? Рассказывайте все!

Ну что за голос!.. Меркурьева по спине продрал мороз, и руки покрылись «гусиной кожей».

– Да я сто раз уже рассказывала, – недовольно сказала Софья и с силой перелистнула глянцевую страницу. – Мы подошли к маяку, а он лежал в траве, совершенно мертвый.

– Вас там не было, – перебила Лючия. – Вы сразу же вернулись.

– Это вас там не было! – огрызнулась Софья. – А я была! И все рассказала – и ментам тоже, когда они сюда приехали!

– А который из них… погиб? – спросил Меркурьев Виктора Захаровича, который вошел с бутылкой, покрытой морозной пленкой, и теперь возился возле буфета. – Я знаю, что Иван Николаевич, но… который из них?

– Который утром похмелялся, жив-здоров и снова запил, – сообщила Кристина. – А свалился второй.

– Это понятно, – сказал Меркурьев. – Просто я вчера плохо их разглядел.

– Погиб тот, который сильней шумел и громче пел, – наконец догадалась объяснить Нинель Федоровна, ловко расстилая на столе льняную салфетку и расставляя тарелки и приборы. – Царствие ему небесное.

– Если позволите заметить, – подал голос утренний гость, – мы слишком много времени уделяем покойному. – Меркурьев внимательно посмотрел на него. – Кончина молодого человека, разумеется, составляет большой ущерб для его домашних и сферы его деятельности, но мертвых нужно оставлять покоиться с мертвыми.

– Еще вы нас поучите, – пробормотала Софья, – а то некому!..

– Он в самом деле упал с высоты? – спросила Лючия.

Василий Васильевич кивнул.

– Когда? Ночью?

– Мы нашли его около одиннадцати утра, – сообщил Меркурьев. – В отделении сказали, что он пролежал уже часов семь. Да это не первый случай!.. Они говорят, оттуда время от времени кто-нибудь падает. То пьяные, то скалолазы, то разгильдяи, которые лезут селфи делать. Лестница в хорошем состоянии, забраться наверх можно. Дверь регулярно заколачивают и так же регулярно ломают.

– Завалить бы вход надо, – пробормотал Виктор Захарович. – Ну, давай, Василий Васильевич, тяпнем по маленькой! Кто с нами?

Стас сначала посмотрел на Лючию и только потом сказал, что не хочет, утренний гость тоже отрицательно покачал головой, сделав любезное лицо.

– Благодарствуйте, – сказал он. – В такое время суток от крепких напитков можно излишне разгорячиться. Перед сном это нездорово.

– А ты туда сам заходил? – спросила Кристина. – Ну, внутрь! Я, между прочим, тоже хотела на самый верх забраться и окрестности пощелкать, но теперь не полезу, конечно.

– Да ничего там нет интересного, – фыркнула Софья. Вид у нее делался все более раздраженный. – Камни и пылища! И чайки гадят. Там кругом чайки полоумные летают.

– А компаньон покойного до сих пор здесь? – спросил Меркурьев.

– Жуткое дело! – подхватил Виктор Захарович. – Как узнал, что друг его погиб, в лице изменился, весь позеленел…

– Мы «Скорую» хотели вызывать, – вставила Нинель Федоровна.

– И сразу начал виски пить, – продолжал хозяин. – Когда из отделения приехали, он еще на ногах держался, в потом уж все. Но связно рассказал: мол, договор приехали подписывать, загуляли немного, он сам спать пошел, а товарища, видно, на подвиги потянуло, вот он и свалился. Плакал, что не уберег.

Лючия вдруг усмехнулась, коричневый тонкий мех стек с подлокотника на паркет. Стас кинулся, поднял и подал так осторожно, словно меховая накидка была частью прекрасной Лючии.

– Документы свои показал, все бумаги подписал, а как уехали полицейские, так он виски прямо из горла залпом допил.

– И еще бутылку попросил, ноль семь, – поддержала Нинель Федоровна. – Я ему в комнату отнесла. С тех пор не выходит, пьет. А может, заснул, не знаю. Ну, садись, садись, Василий Васильевич!

Перед Меркурьевым оказалась чашка прозрачного, как слеза, бульона. От чашки поднимался пар. К бульону прилагались сухари и половинка сваренного вкрутую яйца. Василий Васильевич зажмурился от предвкушения, голодная слюна не помещалась во рту.

– Что ж это Мура не идет? – сама у себя просила Нинель Федоровна. – Или подняться к ней, что ли?

Василий Васильевич глотал бульон, время от времени возводя глаза к потолку, обжигаясь и облизываясь – так ему было вкусно.

– И все же, – подала голос Лючия. – Что там на самом деле случилось?

Меркурьев перестал хлебать, Виктор Захарович разливать, Нинель хлопотать, Софья читать, а Кристина и гость беседовать.

Все уставились на красавицу.

– Что вы на меня так смотрите? – осведомилась она. – Я что-то не то спросила?

– Вы спросили, что там случилось, Лючия, – подсказал Стас, как видно наслаждаясь звучанием ее чудесного имени.

– Ну да. – Она обвела взглядом всю компанию. – Вы же все понимаете, что этого человека убили.

Воцарилась тишина.

– Убили? – переспросила Кристина. – Почему убили?

– Ну, конечно, убили, – повторила Лючия, улыбаясь. – Мы ведь не можем всерьез поверить в то, что он зачем-то среди ночи полез на старый маяк, упал и разбился.

– Мы верим, – пробормотала Нинель. – Как же нам не верить?..

– Стас, – попросила Лючия, – сделайте мне глоток кофе.

Стас подскочил и помчался.

«Глоток кофе» – это красиво, подумал Василий Васильевич. Сказано что надо!

– У правоохранительных органов нет никаких сомнений, – на всякий случай сказал он. – Был пьян, залез наверх и упал.

– Ах, к чему нам какие-то органы?.. Конечно, его убили.

– Это всего лишь предположение, – подал голос с дивана утренний гость, – умозаключать мы не можем, не располагая необходимыми сведениями.

– Я как раз пытаюсь их заполучить, Емельян Иванович, – Лючия снова улыбнулась. – Наш герой наверняка ими располагает, но отчего-то не хочет делиться.

Василий Васильевич наклонился к домоправительнице и уточнил тихонько:

– Как-как его зовут?

– Емельян Иванович, – почти по буквами выговорила Нинель Федоровна ему в ухо. И, отодвинувшись, громко спросила: – Как вам бульон? Добавку или нести утку?

– Утку, – решил Меркурьев.

Загадочные замечания загадочной красотки как-то отвлекли его от земных радостей вроде водки и утки.

Она что-то знает? Или играет на интерес? Привлекает к себе внимание? Или пытается на что-то намекнуть?

И вообще – кто она такая? Откуда взялась? Зачем приехала?

Все эти вопросы, отрезвляя, пролетели у Меркурьева в голове, как порыв ледяного балтийского ветра.

– Оставим иллюзии тем, кто готов ими питаться, – продолжала Лючия, играя своей меховой накидкой. – А сами попробуем установить истину.

– Какую же истину вы хотите установить, милая фрейлейн? – осведомился гость, неожиданно оказавшийся Емельяном Ивановичем. – В вещах и явлениях нет ничего устойчивого, в них не заключена истина. Всякое знание есть только способ отражения действительности в человеческом разуме.

– Чушь какая! – фыркнула Софья. – Стас, дай мне тоже кофе, что ли! Хотя он тут слишком крепкий, я потом не засну.

– Так давать? – спросил Стас. – Или не давать?

– Позвольте, – с улыбкой продолжал Емельян. – Мысль о том, что человек есть мера всего сущего, не содержит ничего кощунственного. Она еще в древности была высказана греческим философом Протагором.

– Каких-то философов приплели на пустом месте, – сказала Софья с досадой, захлопнула журнал и кинула его на столик. – То Кант, то Протагор, еще чище!.. Стас, лучше чаю налей. Духов вызывать и то веселее! Где эта колдунья? Может, вызовем?

Лючия поднялась с кресла, подошла к камину и взяла с мраморной полки коробок спичек. Пляшущее пламя освещало ее всю, от остроносых туфелек до плотных, как у камеи, волос. Все смотрели на нее, и она знала, что смотрят.

– То есть вы ничего не расскажете, правильно?

Меркурьев, на которого она уставилась, внезапно для себя покраснел.

Покраснел он тяжело, густо, весь залился свекольным цветом, шее стало жарко, и зашумело в ушах.

Лючия не отрывала от него глаз.

– Нет, я готов, – пробормотал Василий Васильевич непослушными, набрякшими губами. – Только не знаю, что вам рассказать.

– Правду, – настаивала Лючия. – То, что было на самом деле.

– Мы нашли тело и целый день провели в отделении, – сообщил Меркурьев правду. – Все.

Она опустила глаза, и он смог передохнуть.

– Ну, как хотите, – проговорила красавица. – Я сама попробую узнать правду.

– Для этого необходимо свободное познание, – снова вступил Емельян Иванович. – Но как только пытливые силы духа устремляются вдаль и самые недосягаемые цели с неотвратимой властью притягивают к себе человеческий ум, он сразу же забывает об ограничениях своих способностей и препятствиях, поставленных природой.

– Вы хотите сказать, что мне не хватит ума? – уточнила Лючия, а Софья захохотала.

– Милая фрейлейн, я говорю, что потребно время и умственное усилие, чтобы разобраться в любом предмете. Даже при кажущейся его простоте.

Василий Васильевич встал.

– Куда?! – закричала на него Нинель Федоровна. – Я утку несу!

– Я на секунду, – пробормотал Меркурьев и выскочил в коридор.

Здесь было почти темно – горел всего один торшер – и холодно.

– Что такое? – сам у себя спросил Василий Васильевич и потер лицо. – Колдовство какое-то!..

Он оперся обеими руками о резной столик и постоял так некоторое время. Прямо перед ним восстала картина, но он не понял, что на ней изображено.

Постояв, он пошел в сторону вестибюля. Там света не было вовсе, только плясали слабые отблески пламени. В камине догорали дрова.

Василий Васильевич пересек дубовый холл, подергал двери – они были заперты – и подошел к столику, на котором лежала «Философия Канта».

Он точно помнил, что утром закрыл ее, но сейчас книга была открыта и лежала страницами вниз.

– Пятьдесят седьмая, – произнес Василий Васильевич вслух. – Итак, философ не испытал в жизни ни сильных страданий, ни сильных радостей, которые приносят с собой страсти!

Перевернул ее, посмотрел.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий». Все верно.

– И долго это будет продолжаться? – требовательно спросил Меркурьев у книги. – Ты что, издеваешься надо мной?!

– Тише, – произнес незнакомый голос совсем рядом. – Что ты шумишь?

Василий Васильевич дернулся от неожиданности, «Философия» свалилась на пол.

– Это не я, – ответил второй голос. – Это он.

– Кто здесь? – очень тихо спросил Меркурьев. Ладони у него стали влажными.

– Никого здесь нет, – сказал первый голос.

– Как же нет, когда есть, – тут же отозвался второй. – Ты двери закрыл?

– За… закрыл, – выговорил Василий Васильевич в темноту.

– Все закрыто, – сказал первый голос. – Гости прибыли.

– Как?! Все?!

– Давно прибыли.

– А камень?

– И камень на месте.

Василий Васильевич мелко и часто дышал.

– С кем вы разговариваете? – спросил он и огляделся по сторонам. – Или я с ума сошел?

– Пойдем отсюда, – предложил первый голос. – Все только начинается, и дел полно. Ты только не суетись!.. Вечно торопыжничаешь!..

– Ты меня не учи, – разозлился второй. – Я как могу, так и действую, а хочешь, делай все по-своему и с меня тогда не спрашивай!

Голоса удалялись, словно уходили по коридору.

Меркурьев заметался.

Он взлетел по чугунной лестнице, она неодобрительно загудела. На втором этаже тоже было темно и тихо, и никого. Он сбежал вниз, обежал вестибюль и выглянул на улицу. Под липами сиял в лунном свете белый «Кадиллак», а больше никого и ничего. Меркурьев кинулся обратно в дом, еще раз обежал вестибюль и коридор – с тем же результатом.

Но он своими ушами слышал разговор! Кто-то вышел из гостиной следом за ним и разговаривал совсем рядом! Если в доме не скрывают еще каких-то людей, значит, разговаривали свои, то есть гости!..

Он заглянул в камин, словно там мог кто-то прятаться, повернулся и в это мгновение увидел.

Густая тень втягивалась в темные двери столовой. Гаснущий свет из камина на миг выделил ее из окружающего мрака.

Василий Васильевич кинулся следом.

Из гостиной доносились голоса и пробивалась полоска света, а в столовой было совсем темно.

Меркурьев перехватил дверь, которая почти закрылась, с силой дернул ее на себя и оказался… нос к носу с незнакомцем.

– Здрасти, – громче, чем нужно, сказал Василий Васильевич, зашарил рукой по стене, нащупал «пупочку» и потянул. Зажегся свет. – Вы кто?! Что вы здесь делаете?!

– Тише, – сказал незнакомец, вернее, незнакомка. – Что ты шумишь?

Только что, несколько секунд назад, в вестибюле кто-то невидимый спрашивал второго невидимого: что ты шумишь?..

– Секундочку! – заревел Меркурьев. – Что здесь происходит?!

– Да тише, – умоляюще выговорила незнакомка. – Ты что, хочешь, чтоб они все сюда прибежали?!

Василий Васильевич перевел дух.

– Так, – сказал он, разглядывая незнакомку во все глаза. – Что это значит?

– Я очень хочу есть, – призналась она. – Но туда, где все, я не пойду. Я их боюсь. Я просто возьму чего-нибудь, вернусь к себе в комнату и съем.

– Н-да, – протянул Василий Васильевич, у которого все еще молотило в груди, – началось в колхозе утро!..

Духовная дочь Сантаны, проводница по тонким мирам, знаток потусторонних сил и последовательница некоего Пуришты, ему неизвестного, переминалась с ноги на ногу и старалась на Меркурьева не смотреть.

Мало того, что она оказалась коротко стриженной блондинкой, мало того, что без густо подведенных глаз и звезды во лбу она выглядела совершеннейшей девчонкой, мало того, что в джинсах и маечке она казалась легкой, как будто бестелесной, так еще вдобавок она шмыгала носом и то и дело утирала его бирюзовым носовым платком – бирюзовость, видимо, призвана была отдавать дань Пуриште!..

Василий Васильевич, много лет проработавший в пустыне и научившийся отличать один бархан от другого и знавший в лицо всех ишаков и верблюдов – этими знаниями и умениями он снискал необыкновенное уважение среди местного населения, – чувствовал некоторую растерянность.

– Есть, конечно, хочется, – промямлил он, а духовная дочь Сантаны вновь виновато высморкалась. – Там все дают… Нинель Федоровна старается…

– Я туда не пойду без грима.

– Без чего?! А, да. С кем ты разговаривала в коридоре, где камин?

– Я? – Она все-таки посмотрела на него. – Ни с кем. Я спустилась и пошла в столовую.

– Ты говорила: не шуми! И еще что-то про камень. Что за камень? Изумруд?

– Да ни с кем я не разговаривала ни в каком коридоре, – возмутилась преобразившаяся дочь Сантаны, – говорю же! Я спустилась, чтобы добыть еду. Пусти меня, я пойду.

Василий Васильевич почему-то посторонился.

Она шмыгнула носом, выглянула в коридор, покрутила головой и моментально пропала с глаз, словно просочилась в щель между мирами.

Василий Васильевич вышел следом, тоже покрутил головой – никого не было в коридоре – и вернулся в гостиную.

– Василий! – набросилась на него Нинель Федоровна. – Куда ты делся?! Остывает все!

Он посмотрел на Лючию, которая беседовала с Емельяном Ивановичем и не обратила на его возвращение никакого внимания – и хорошо, иначе пришлось бы снова выбегать в коридор! Софья сразу же пристала с вопросами, когда и куда они завтра пойдут гулять, а Стас пошутил, что если во время каждой их совместной прогулки будут находить по трупу, людей не хватит.

Домоправительница поторапливала его, и Меркурьев, раздумывая, уселся за стол. Перед ним на огромной тарелке помещалась приблизительно половина утки, какие-то затейливые овощи, горка риса и что-то еще.

Василий Васильевич стал строить планы, как бы половину от половины переправить последовательнице и проводнице. При мысли о том, что она сидит одна у себя в комнате голодная и простуженная, а они все тут пируют, ему становилось неловко.

Он отломил половину от половины утки и ту, что была с ногой, – самую аппетитную! – потихоньку отложил на хлебную тарелку.

Виктор Захарович налил еще по стопочке. Вид у него был жизнерадостный.

– А ты не охотник, Василий Васильевич?

Меркурьев отрицательно покачал головой. Он ел утку, и ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не пробовал, сразу забылись ночные голоса, и метания в темноте, и неловкость перед Антипией.

Как ее на самом деле зовут? А, Марьяна, Мура!..

А Лючию как зовут на самом деле? Нужно будет узнать у Захарыча.

– Здесь, в лесу, охотничий домик есть, – продолжал хозяин. – Уж не знаю, кто и когда его поставил, поговаривали, что Фридрих Великий, он знатный был охотник. Мы детьми все туда бегали, надеялись привидения увидеть.

– Это ты к чему, Виктор Захарович? – не понял Меркурьев. Разговаривать о привидениях ему не хотелось.

– К тому, что на охоту можем сходить, – неожиданно заключил старик. – Заодно домик посмотрим.

– Архитектурный шедевр? – спросила Лючия и улыбнулась.

Меркурьев жевал.

– Да какой шедевр, так, память старины, – сказал Виктор Захарович.

– А я охочусь, – сообщила красавица, все посмотрели на нее. – И ружье у меня с собой, и снаряжение. Отчего же не сходить, если вы приглашаете!..

«Должно быть, пойнтер тоже с собой, – подумал Меркурьев, – и грум. А лошадь?..»

– Да я вон Василия приглашал, – пробормотал Виктор Захарович.

– Мы его уговорим, – пообещала Лючия. – Вы дадите себя уговорить?

– Я? – переспросил Василий Васильевич как дурак. – Конечно. Уговаривайте.

– Завтра, – пообещала красавица. – Все завтра. Нынче уже поздно.

– Я вот что хотел спросить, – произнес Меркурьев громко. – Никто ночью не слышал, как покойник на улицу выходил? Если он с четырех утра в камышах лежал, значит, вышел сразу после трех. Никто не слышал?

– Охота тебе вспоминать ерунду всякую, – пробормотала Софья. – Какая разница, кто слышал, кто не слышал! У меня вот сон чуткий, от малейшего шороха просыпаюсь, а ничего не слыхала.

– Мы все раньше разошлись, – сказала Нинель Федоровна виновато. – Я сразу после двух ушла, решила, что без меня обойдутся. Витя еще раньше, в полвторого, должно быть. Я им только водки оставила и закуски обновила. Но они уже ни есть, ни пить не могли.

– И двери были заперты?

Нинель с тревогой посмотрела на Виктора Захаровича.

– Заперты, – сказала она, словно вспоминая. – Мы на ночь всякий раз запираем!.. Витя эту запер, в гостиной. А я ту, большую.

– И ночью никто на прогулку не выходил и не возвращался? – спросил Меркурьев у остальных.

Лючия ему улыбнулась. Стас пожал плечами и сделал рожу. Кристина сказала, что спала как сурок – ее пушкой не разбудишь, сон ее решительно не чуток. Емельян Иванович заверил Меркурь_ева, что «ночью потребно спать». А Софья покрутила пальцем у виска.

– Утром я пошел бегать, – сообщил Василий Васильевич. – Весь дом спал. Я вышел через эту дверь, – он кивнул, показывая. – А когда вернулся, запер ее. Ветер был, я подумал: вдруг распахнет? Потом я пошел в вестибюль выпить кофе. В это время прибыл Емельян Иванович.

– Истинная правда, – сказал человечек. – Вы были так любезны, впустили меня и предложили чашку чая!..

– И ту, большую дверь, когда позвонил Емельян Иванович, я отпирал. Она была закрыта.

– Ну и что?! – не выдержала Софья.

– Рано утром все двери были заперты. Получается, что за покойником, когда он ночью ушел на маяк, кто-то закрыл дверь. Вот я и спрашиваю: кто?

– Ах ты, мать честная, – пробормотал Виктор Захарович. – А ведь точно! Получается, кто-то запер!..

– Убийца, – равнодушно уронила Лючия. – Он прокрался следом за молодым человеком, убил его, оттащил к маяку, а потом вернулся сюда и закрыл за собой дверь. Убийца – один из нас.

– Будет вздор молоть, – сурово оборвала ее Нинель Федоровна. – На ночь-то глядя.

Лючия легко поднялась и стремительно пошла к выходу. Мех, переброшенный через локоть, волновался и переливался на ходу.

Не дойдя нескольких шагов до двери, она повернулась и приблизилась к Меркурьеву.

Он, принявшийся было за утку, замер с куском во рту.

Лючия слегка дотронулась до его плеча.

– Вы поможете мне найти убийцу, – утвердительно сказала она. – Или зло понесется дальше и разлетится по всей Земле.

– Ой-е-ей, – передразнила Софья. – Зло понесется! Вы подумайте!

Лючия еще секунду постояла и стремительно вышла.

Меркурьев длинно, как страус, сглотнул.

– Она здесь тоже в первый раз? – спросила Кристина ей вслед. – Как и большинство присутствующих?

– В первый, в первый, – сказал Виктор Захарович. – Эх, как хороша, глаз не оторвать! И решительная!

– По-моему, дура какая-то, – фыркнула Софья. – Убийц она будет изобличать, видали! Выдумала ерунду какую-то!

– А двери и впрямь все были с ночи заперты, – продолжал хозяин.

– И утром заперты, – подхватил гость. – А человек выходил!

– Да за ним его собутыльник закрыл, и все дела, – сказал Стас с досадой. – Чего вы придумали на пустом месте детектив?! И менты считают, что ничего криминального, несчастный случай! Оттуда то и дело кто-нибудь падает! С маяка!

Виктор Захарович словно воспрянул духом:

– А ведь так могло быть! Один ушел, другой за ним запер! А я голову сломал, кто ночью по дому ходил! Выходит, никто и не ходил!

Василий Васильевич сказал, что все это очень легко проверить. Завтра надо спросить запившего друга, и сразу станет ясно.

– Если он до белой горячки не допьется, конечно, – добавил Меркурьев разумно.

На соседнем стуле он сгруппировал тарелку с утиной ногой, помидор, соленый огурец, ломоть хлеба. Вся контрабанда помещалась на льняной салфетке, чтобы можно было связать, как узелок, и донести.

Он не хотел, чтоб еду Антипии отнесла Нинель Федоровна.

Василий Васильевич, пряча узелок за спиной и продвигаясь к двери задом наперед, пожелал всем доброй ночи.

– Бог даст, без происшествий, – сказала Нинель. – Ну, отдыхайте, отдыхайте! Завтрак попозже будет, чтобы все выспались.

Василий Васильевич взбежал по пологой деревянной лестнице, оберегая свой узелок, прислушался – было тихо, никаких подозрительных разговоров, – и постучал в соседнюю с собственной дверь.

– Кто там? – отозвались приглушенно. – Я уже легла.

– Это я, – прошипел Василий Васильевич. – Поесть принес.

Какое-то время ничего не было слышно, потом раздалось шуршание, шаги, и дверь приоткрылась.

В свете торшера Василий Васильевич увидел блестящий глаз.

– Еда, – сказал он и сунул в проем узелок. – Открывай.

Глаз моргнул. Потом дверь медленно распахнулась, и он вошел.

Комната вещуньи была такой же большой, как и его собственная, но какой-то другой. Окна оказались с другой стороны, не так стояла мебель, и обнаружился маленький эркер – точная копия того, в котором они сегодня завтракали с Кристиной. В эркере помещались круглый столик и два стула.

В распахнутой створке окна шумел буковый лес, а моря почти не было слышно.

– Мне кажется, я заболела, – шмыгая носом, призналась духовная дочь Сантаны.

– Разумеется, – согласился Василий Васильевич. – Целый день на ветру в каких-то лохмотьях!..

– Сари – самая удобная одежда в природе.

– И самая теплая, – подсказал Меркурьев. – Где свет зажигается?

В этом доме он у всех то и дело спрашивает, где зажигается свет!..

Он развязал салфетку с утиной ногой и рядом выложил соленый огурец и хлеб. Получился натюрморт.

– Садись и поешь, – предложил Василий Васильевич.

– Спасибо, – уныло отозвалась Антипия, приткнулась к столу и первым делом откусила огурец.

Василий Васильевич устроился напротив, молодецки закинув ногу на ногу. Антипию он рассматривал, совершенно не стесняясь.

Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Кожа на лице оказалась очень белой, на носу немного побрызгано веснушками. Кончик этого самого веснушчатого носа чуть-чуть загибался вверх, придавая лицу смешливое выражение. Маленькое ухо – Меркурьеву было видно только одно – плотно прилегало к голове, в мочке три дырки, но никаких серег.

Антипия мельком взглянула на него и вздохнула.

– Ты же была смуглая, – сказал он первое, что пришло в голову. – А сейчас белая.

Она опять вздохнула.

– У меня сто литров тонального крема, – объявила она. – Можно обмазаться с головы до ног.

– Зачем? Ты что, актриса?

Она помотала головой – нет, не актриса.

– Я вегетарианка, – объявила она и взялась за утиную ногу. – Как ты думаешь, Всевышний покарает меня, если я это съем?..

– Всевышнему нет никакого дела до твоего рациона, – сказал Меркурьев. – У него полно других забот. Ешь.

Ровными квадратными зубами она впилась в ногу, закрыла глаза и застонала.

– Каф фкуфно. Гоф нифево факофо не ефа, – призналась она.

– Если ты год не ела, – тоном собственной бабушки назидательно молвил Меркурьев, – неудивительно, что заболела. Ешь.

Он хотел спросить, откуда она узнала про тело – до того, как они увидели его в траве за маяком. Он хотел спросить, с кем она разговаривала в коридоре, когда он ее поймал, а еще, как она дурит людей, вызывая духов, но решил со всем этим повременить.

Василий Васильевич выбрался из-за стола, нашел на комоде маленький электрический чайник – у него в комнате тоже был такой, – налил воды и включил. Потом вышел, велев ей дверь не закрывать, и вернулся с круглой пузатой бутылкой под мышкой. В руке у него был лимон.

– Узбекский, – сказал он, показывая ей лимон.

Она помычала и покивала, хищно обгладывая утиную ногу.

– А больше нет?

Василий Васильевич развел руками:

– Ну, извините! И это от сердца оторвал, контрабандой доставил!.. Нужно было пойти и поужинать.

– Ты знаешь, – объяснила она, поедая хлеб, – мне так хотелось все с себя смыть!.. И грим, и запах тюрьмы, и воспоминания о мертвеце. А без грима я… не могу.

– Зачем тебе грим? Чтобы дураки больше верили?

– Не-не-не, – она помотала головой, белые волосы разлетелись в разные стороны, и она неловко заправила их за ухо, стараясь не запачкать жирными от утки пальцами. – Если бы я говорила все, что говорю, и выглядела бы, как я, мне вообще никто не поверил бы.

– Я так и сказал. С точкой во лбу и черными волосами до пояса тебе проще морочить людям голову.

– Точка называется «бинди», и я не морочу головы.

– Да, конечно. Ты вызываешь дух Канта, и он является!

Она насупилась.

– Дух Канта ни при чем.

– Тогда в чем дело?

Она доела хлеб и вытерла пальцы о теплые пижамные брюки. Василий Васильевич обратил внимание, что на ее пижаме вышита овца. Спереди овечья морда, устроившаяся щекой на облаках, а на спине – овечий зад с хвостом. Хвост свисал с облака.

– Я не могу тебе рассказать, – Антипия посмотрела на него виновато. – Правда, не могу.

– Ты секретный агент?

– Нет, но рассказывать не стану. Ты все равно ничего не поймешь.

– У меня высшее образование, – предупредил Василий Васильевич. – И я кандидат технических наук!

– В общем, – продолжала Антипия, – ты все правильно понимаешь. Есть игра, маскарад. Это просто… видимая часть происходящего. А есть невидимая, и этого я не могу объяснить, не спрашивай меня!..

– То есть никакой дух не является? Стол не стучит, блюдце не вертится? Правильно я понимаю?

Она молчала и исподлобья смотрела на него.

Чайник вскипел, Василий Васильевич сунул в кружку пакет и залил его кипятком. Потом отрезал лимонный круг – изрядный.

– Нет, ты скажи мне, – оглядываясь, проговорил он. – Ведь все это вранье?

Она вздохнула, сморщилась, зашарила в кармане, ничего не нашла, закрылась руками и чихнула.

– Будь здорова. Так, значит, вранье?

– Спасибо. Если тебе так проще, считай, что вранье.

– Терпеть не могу человеческой глупости, – вдруг вспылил Василий Васильевич. – Ну как это так?! Люди в школе учатся, некоторые даже в институтах, а тут духи, потусторонние силы, какая-то связь между вселенными, межвременная ткань, чушь собачья!

Антипия согласно кивала – довольно горестно. Да, мол, сколько еще невежества вокруг!..

– Мне сегодня рассказали, что цивилизаций на нашей планете будет семь, а сейчас мы живем в четвертой. Или в пятой, что ли?! Атланты возродятся и всякая такая ересь.

– Атланты, – сморкаясь, сказала Антипия, – не возродятся. Их и было-то всего ничего. Их мало, а работы много. Больше не придут, устали они. Все сидят по домам давно.

– Кто? – тупо спросил Меркурьев, и Антипия спохватилась:

– Никто, я просто так. Ты пошутил, я тоже пошутила.

– Как ты вызываешь духов?

Она вздохнула, и опять горестно:

– Ну как? Прошу их явиться. Они отвечают. Иногда появляются, а иногда нет, это заранее никогда не скажешь. А иногда, – она оживилась, – зовешь одного, а появляется другой! И долго не признается, что он не тот! Они так над нами смеются.

– Ты что? – спросил Меркурьев, которого осенила догадка. – Ненормальная?..

Она кивнула, довольно жизнерадостно на этот раз.

– Понятно, – пробормотал он.

А что, пронеслось у него в голове, вполне возможно. Я ничего о ней не знаю, и никто ничего о ней не знает, кроме подозрительного: она прибыла на слет магов, вызывает духов, носит странные, нелепые одежды, говорит нелепые слова. Вполне возможно, что она ненормальная!..

Мало ли людей с навязчивыми состояниями!..

Но откуда-то она знала о мертвом человеке! Ходила утром гулять, наткнулась на него и никому не сказала? Решила дождаться кого-то, кто нашел бы тело вместо нее? Это глупо – она была там от начала до конца, и на пляже, и в отделении!..

И кто-то явно помогает ей в ее мистификациях здесь, в доме! Кто станет помогать безумной?..

Да, и еще!..

– Ты сказала там, внизу, что не пойдешь в гостиную, потому что ты их боишься.

Антипия вскинула голову и посмотрела на него.

– Кого ты боишься? Ты же всех видела сто раз.

– Я просто так сказала, – пробормотала она.

– С кем ты разговаривала в коридоре у камина?

– Я не разговаривала!

– Тогда кто разговаривал?

– Я не знаю! – почти крикнула она. – Что ты ко мне пристал? Я не разглядела! Я слышала, но не разглядела.

Василий Васильевич вытаращил глаза. Такой поворот событий не приходил ему в голову.

– То есть, – сказал он и налил в чай коньяку, – ты спустилась по нашей лестнице, вышла в коридор и услышала, что там разговаривают. О чем они говорили?

– Ох, – Антипия вздохнула, припоминая. – Сначала один велел другому не шуметь. А тот говорит: это не я! Потом что-то про камень, про то, что все прибыли. Этот еще говорит: двери закрой! А тот ему: я закрыл.

– Так, – сказал Меркурьев. Он слышал примерно то же самое. – А где именно они разговаривали?

– По-моему, где-то близко, – ответила Антипия. – Во всяком случае, недалеко.

– Да ну тебя, – рассердился Василий Васильевич.

Он поставил перед ней кружку, а сам сел напротив.

– По-разному бывает, – возразила Антипия, принюхиваясь к пару, который источала кружка. – Бывает, разговаривают совсе-ем далеко, а слышно отлично. А бывает, под боком, но ничего не разобрать. Или помехи кто-нибудь наводит, или специально так разговаривают.

– Какие помехи? – вновь раздражаясь, спросил Василий Васильевич. – Кто наводит?

Она сделала глоток, зажмурилась и посидела молча.

– Я правда не видела, – вымолвила она в конце концов. – Я бы сказала, но не знаю. Ты выброси все это из головы. Это… не наше дело.

– Какое именно дело – не наше? – осведомился он.

– Видишь, как мне нужен грим? – спросила она. – Пока я была в сари, саронге и с третьим глазом, тебе и в голову не приходило задавать мне все эти вопросы. И никому не приходит! А когда я – как я, все сразу по-другому. Мне нельзя быть собой.

– Оставайся собой всегда, – пропел Василий Васильевич, – даже если придет беда или станет камнем вода-а!..

Антипия сосредоточенно дула на чай, делала глоток и опять принималась дуть.

– Ты никому не расскажешь?

– О чем?

– Что я… не такая?

– Я не такая, – не удержался Василий Васильевич и выбрался из-за стола, – я жду трамвая!

И прочел ей небольшое наставление. Она уже взрослая девушка, нужно найти себе более уважаемое занятие, чем дурить обывателей по провинциальным гостиницам. Нельзя так беззастенчиво пользоваться людским невежеством. Впрочем, невежество – полбеды!.. Наверняка есть люди, задавленные страданиями или трудными жизненными обстоятельствами, и им она тоже морочит голову, обещая ответить на трудные вопросы или помочь там, где никто не в силах помочь, а это гнусно. Человечество склонно к мистике, людям хочется чудес, это понятно, так было на протяжении всей истории человечества, но беззастенчиво этим пользуются только шарлатаны и жулики. Даже инквизиция, сотни лет сжигавшая на кострах тысячи женщин, честнее, потому что отцы-инквизиторы свято верили, что сжигают ведьм, то есть очищают род людской от скверны и ереси, а то, что делает она, Антипия или как ее там зовут по правде, не поддается вообще никакой оценке. С этим нужно покончить.

– Я покончу, – сморкаясь, пообещала Антипия или как ее там по правде, когда Василий Васильевич выдохся и замолчал. – Только пока никому не рассказывай, что ты меня… разоблачил.