Богданов наносит ответный удар
А. Богданов
ВЕРА И НАУКА
Борьба веры и науки принимает на протяжении веков самые разнообразные, порою причудливые формы. Дух прошлого и дух будущего – оба равно лукавы и изобретательны в своих военных приемах. Сложнейшие обходные движения, невидимые подкопы, неожиданные нападения из неуловимых засад, обманные способы проникать в лагерь врага и сеять там смуту, хитрые переодевания, – все это мы встречаем в истории борьбы религиозного и научного мышления. Особенно усложняется она в эпохе великих брожений и кризисов, напоминая тогда по фантастичности и запутанности своих перипетий самые занимательные романы приключений. Когда-нибудь найдется историк, который напишет сравнительный анализ стратегии и тактики в войне идеологий, а может быть, и философ-поэт, который в широком, социальном масштабе изобразит «Метаморфозы» борющихся идей… Но это все впереди. Настоящая же моя работа попадет тогда, может быть, в число материалов для той и другой темы, а теперь послужит для иной, более практической задачи… Это – скромный философский памфлет, посвященный одному из эпизодов борьбы веры и науки, эпизоду, если и не очень крупному, то достаточно драматичному, если и не очень сложному, то все же заключающему в себе некоторые любопытные и даже странные комбинации, эпизоду, наконец, может быть, даже довольно типичному.
I.
Я имею в виду иллюстрировать соотношение религиозного мышления с научным на примере в высшей степени современном – книга Вл. Ильина вышла в 1909 году, – и потому исходной точкой анализа сделаю также только самое современное понимание различий того и другого, не вдаваясь в долгий исторический анализ. А во избежании возможной при этом односторонности, возьму для начала
В «Вехах», покаянном сборнике поумневших под кнутом реакции русских либералов, в статье Г. Франка значится:
«…При всем разнообразии религиозных воззрений, религия всегда означает
В книге «Материализм и эмпириокритицизм», ставящей себе целью борьбу с религиозным мышлением не на живот, а на смерть, сказано:
«Фидеизм есть учение, ставящее веру на место знания, или вообще отводящее известное значение вере» (стр. 2. «Фидеизм» у Вл. Ильина употребляется для замены термина «религиозное мышление»).
Для нас, исторических материалистов, знающих, что идеология определяется в конечном счете производственными отношениями, а религиозное мышление есть известный тип идеологии, подобные характеристики, длинные или краткие, очевидно, недостаточны. Нам требуется выяснение социальной сущности этого типа. Так как именно по данному вопросу я работал больше других, то позволю себе изложить
Религиозное мышление неразрывно связано с
С этой точки зрения понятна и роль в нем «абсолютных ценностей», которую так подчеркивают идеалисты, как г. Франк в приведенной мною цитате, и значение «веры», к которому сводится дело для Вл. Ильина. Тенденция к «абсолютному» присуща всякому авторитету; ибо подчинение ему прочно и надежно только тогда, когда веления, указания, утверждения, от него исходящие, принимаются как нечто безусловное, непреложное, не подлежащее критике, окончательное; и конечно, авторитеты идеальные, создаваемые религиозной мыслью и настроением, должны представлять из себя завершение этой тенденции к абсолютному. А «вера» есть отношение человека к признаваемому им авторитету: не простое доверие к нему или согласие с ним, но – основанное на
Отсюда с полной очевидностью вытекает
II.
С изложенными элементарными предпосылками мы и приступим теперь к нашему делу.
Перед нами книга, заглавие которой приведено выше. Что стремится она дать своему читателю?
Борьба за идею абсолютной и вечной истины, борьба против принципа относительности всякого познания занимает в книге центральное место, и представляет главный мотив, повторяющийся на ее протяжении. Свою основную точку зрения Вл. Ильин развивает в полемике со мною. Во избежании всякой неясности и риска внести искажение в мысль противника, я буду излагать его взгляды только
«…«Наполеон умер 5 мая 1821 года», – говорит Энгельс в Анти-Дюринге («глава о вечных истинах»), разъясняя Дюрингу, чем приходится ограничиться, какими Plattheiten, «плоскостями» довольствоваться тому, кто в исторических науках претендует на открытие вечных истин. И вот Богданов следующим образом возражает Энгельсу: «Что это за «истина»? И что в ней «вечного»? Констатация единичного соотношения, которое, пожалуй, уже для нашего поколения не имеет никакого реального значения, не может служить исходной точкой ни для какой деятельности, никуда не видеть». И еще: «Разве Plattheiten можно называть Wahrheiten? Разве плоскости – истины? Истина – это живая, организующая форма опыта, она ведет нас куда-нибудь в нашей деятельности, дает точку опоры к жизненной борьбе».
«Из этих двух цитат достаточно ясно видно, что вместо опровержения Энгельса Богданов дает
«Пример, взятый Энгельсом, весьма элементарен, и всякий без труда придумает десятки подобных примеров
Итак, существуют абсолютные и вечные истины, притом даже в очень большом количестве. Констатируя всякий факт, относительно которого не предполагается, что он будет опровергнут, мы создаем вечную и абсолютную истину. Наполеон умер 5 мая 1821 года; Волга течет в Каспийское море; лошади едят сено и овес; В. Ильин написал книгу «Материализм и эмпириокритицизм»; цена ей 2 р. 60 к., и т.д., и т.д. без конца. Правда, все это, как сказал Энгельс, «плоскости», но все же это «абсолютные и вечные истины», и сомневаться в них «позволительно только сумасшедшим». К тому же есть и абсолютные истины далеко не столь плоского свойства; напр., что «земля имела ту историю, которая излагается в геологии». Это уже вовсе, очевидно, не «плоскость», а вещь очень и очень серьезная: абсолютной истиной оказываются результаты целой науки, которые, как всякому ясно, «имеют реальной значение», и несомненно, весьма крупное.
«Быть материалистом – говорит Вл. Ильин – значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств, признавать объективную, т.е. независящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную истину» (стр. 146).
Заключающиеся в последней фразе слова «так или иначе» знаменуют собою переход к
«Итак, человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знаний» (стр. 149).
«…С точки зрения современного материализма, т.е. марксизма, исторически условны
Все приведенные формулы «абсолютной и вечной истины» Вл. Ильин считает точным выражением материалистической диалектики Маркса, Энгельса и Дицгена, в доказательство чего и приводит много цитат. Вопрос о том, насколько он прав в своем понимании и комментировании этих цитат мы пока отложим, а резюмируем в немногих словах то, что дает он сам:
1.
2. Человеческое мышление дает ее нам в виде
3. Исторически условны только
4. Есть много
Предоставляем читателю решить, каким образом совмещается второе положение с четвертым, и почему абсолютная истина дается в виде суммы относительных, когда имеется так много не только абсолютных, но и вечных истин. А сами рассмотрим вопрос по существу, в той последовательности, какая удобнее для простоты положения.
III.
Типом «абсолютной и вечной истины», в каковой «позволительно сомневаться только сумасшедшим», для Вл. Ильина является положение «Наполеон умер 5 мая 1821 года», – именно этот пример он повторяет очень много раз, считая его неуязвимым. Очевидно, что достаточно нам выяснить,
Но какой же это способ?
Губернатор острова Св. Елены, лицо официальное, – врач, лечивший Наполеона, лицо компетентное, и еще несколько человек, его окружавших, люди здравомыслящие и добросовестные,
Итак, предположим, что у нас есть факт, имевший место за несколько сот лет до той же смерти Наполеона, факт,
А если является впоследствии человек, который позволяет себе утверждать, что и факта-то этого в действительности не было, что тут просто – заблуждение, – что должны мы думать о том человеке? На основании всего предыдущего – одно из двух: либо он «сумасшедший», либо он просто хочет подрывать основу
Написавши это, я замечаю, что проболтался, и что В. Ильин немедленно со всей энергией использует мой промах. «Еще бы, – воскликнет он, – священник! монах! кому же другому и вести борьбу против материализма, против объективной истины? это можно было заранее предвидеть!» Ибо В. Ильин очень строг к духовному званию; полемизируя с идеалистом Беркли, он то и дело подчеркивает его епископский сан, и слово «поповщина» играет главную роль в характеристике
И в самом деле, этот священник, этот «поп», как выразится, вероятно, В. Ильин, был
Однако, пора объяснить в чем дело. Факт, о котором идет речь, и который за сотни лет до нашего времени весьма многократно наблюдался миллионами всевозможных здравомыслящих очевидцев, и был ими единодушно засвидетельствован в качестве «объективной истины, открываемой нам органами чувств», – этот факт, еще более обычный и легче констатируемый, чем смерть человека, был таков:
Ожидали ли вы, читатель, что в XX веке среди русских марксистов выступит мыслитель, взгляды которого логически заключают в себе отрицание теории Коперника?
IV.
Если я, рассматривая в цитированном В. Ильиным месте своей работы [1] вопрос об относительности истины, предпочел не входить в анализ положения «Наполеон умер 5 мая 1821 года», а ограничиться указанием на пустоту и бесплодность этой и подобных ей псевдо-истин, то я сделал так не потому, чтобы не мог привести специальных доказательств несомненной относительности данного положения, а просто потому, что мне противно было заниматься такой «плоскостью», серьезно исследовать ее с точки зрения «абсолютности», «вечности» и т. под. Я рассчитывал на читателя-марксиста, признающего критерием истины – практику, и потому способного сразу понять, что нельзя считать истиной идею, на практике неприменимую и не доступную практической проверке, т.е. лежащую вне самого критерия истины. Но теперь это изменилось. Нашелся читатель – В. Ильин, – который
Всякая истина слагается из
Итак, что заключается в понятии «Наполеон»? Представление о жизненном единстве определенного лица в различные периоды его существования. «Наполеон» – это «тот самый» человек, который родился на Корсике в 1769 году, был артиллерийским поручиком, генералом республики, первым консулом, императором Франции, одержал такие-то победы, потерпел такие-то поражения, жил пленником на острове св. Елены, и т.д., и т.д. В современном мышлении человеческое
Теперь, понятие «смерти». Оно тоже вовсе не так абсолютно, как это кажется людям, не знающим механизма умирания. В современной медицине принято считать моментом смерти прекращение сердцебиения и дыхания; но уже есть основания сомневаться, чтобы такой критерии навсегда удержался. В одном русском учебнике оперативной хирургии мне случилось прочитать о том, что посредством искусственного дыхания не только удается людей, находящихся в глубоком обмороке, привести в чувство, но даже случалось иногда вернуть к жизни людей, недавно умерших. И это — не пустая бравада ученого материалиста, а констатация факта, действительно вполне возможного при нынешнем понимании «смерти». Если сердце уже остановилось и дыхания нет, то человек «умер»; но если в то же время глубокого разрушения клеток не произошло, то может оказаться достаточным механически вызвать функцию бездействующих органов, чтобы весь жизненный процесс возобновился. Но в таком случае, какая же это «смерть»? Можно, следовательно, ожидать, что с дальнейшими успехами медицины, когда сама по себе остановка сердца и дыхательных органов не будет играть той окончательно решающей роли в прекращении жизни, как теперь, «смертью» будут признавать уже не эту остановку, а такую стадию разрушения клеточных элементов, при которой восстановление жизни делается совершенно невозможным даже для тогдашних высокоразвитых методов. И с той высшей точки зрения, которая будет в те времена достигнута, по всей вероятности, нынешние даты смерти людей в большинстве окажутся просто
Вот вам и абсолютные, вечные истины!
Я не говорю уже о том, что врач, констатировавший смерть Наполеона, вовсе не был «абсолютным» врачом, и мог ошибиться в определении момента смерти, принявши за смерть глубокий обморок или летаргию, как это несомненно, с другими врачами
Перехожу к третьему понятию – исторической даты. Здесь уже все условно-и самая эра, и способ счисления времени. То событие, от которого ведется счет лет, почти наверное было не в точности тогда, когда предполагается, – если вообще оно было когда-нибудь. Дата «5 мая 1821 года» взята по грегорианскому календарю, а по юлианскому это было – 23 апреля. Правда, юлианский календарь менее точен, чем грегорианский, – но и этот последний со строгой астрономической точки зрения несколько хромает, и к 1821 году его ошибка по сравнению с «идеальным временем» составляла уже около 13 часов. Я, к сожалению, не знаю, в каком часу умер Наполеон, а специально разыскивать такие пустяки мне нет охоты, — но возможно, что правильнее оказалось бы отнести это «абсолютное и вечное» событие не к 5-му, а к 4-му мая.
Здесь, конечно, далеко не исчерпаны все данные и все возможности, указывающие на относительный характер разбираемого хронологического положения; но думаю, для одной «абсолютной и вечной плоскости» этого вполне достаточно.
Еще несравненно хуже обстоит дело с истинами
V.
Рассмотрим теперь
Лет семь тому назад ее выдвигали – правда, в еще более широких размерах, легальные марксисты, уходившие тогда в идеализм. Специально, Н. Бердяев проповедовал такую теорию прогресса. Развитие вообще есть
Как видим, то же самое говорит и Вл. Ильин. Он только умалчивает об «абсолютном добре и красоте», – причем остается неизвестным, потому ли умалчивает, что не признает их, или только потому, что пишет работу теоретически-философскую, касающуюся только вопросов познания. Истолковывая умолчание в благоприятную для него сторону, получается, что он принимает только
Нечего и говорить, что наши идеалисты заимствовали эту формулу у идеалистов западных. Лейбниц уже с большой ясностью наметил ее в своей градации конечных монад, отражающих монаду абсолютную и все более приближающихся в своем ограниченном познании к ее абсолютной истине. А что касается до формулировки В. Ильина – абсолютная природа выражается в абсолютной истине, воплощающей в ряде истин относительных, которые образуют градацию приближения к абсолютному, – то это формулировка прямо
Так борется с идеалистами В. Ильин!
Теперь немного напомню, как
Мы указывали тогда и на клерикальную подкладку пропаганды абсолютного. Люди приучаются к этой фикции, она становится дорогой для них, становится потребностью, от которой нельзя отказаться, как от привычного наркотического средства. Но в науке, холодной и ясной, они не находят удовлетворения этой жажды; она спокойно и твердо
Повторять ли всю эту полемику теперь, по поводу книги В. Ильина? Я думаю, не стоит: ни «абсолютной истины» чеховского учителя, который умер со словами «Волга течет в Каспийское море», ни бердяевский познавательный абсолют не введут в особенный соблазн нашего читателя [2].
VI.
Но кто же ввел в соблазн Вл. Ильина? Он утверждает, что Энгельс и Дицген. Верно ли это?
Вл. Ильин приводит следующее место из Анти-Дюринга:
«Суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несуверенно; познание, имеющее безусловное право на истину – в ряде относительных заблуждений; ни то, ни другое не может быть осуществлено полностью иначе, как при бесконечной продолжительности жизни человечества».
«Мы имеем здесь снова то противоречие, с которым уже встречались выше, противоречие между характером человеческого мышления, представляющимся нам в силу необходимости абсолютным, и осуществлением его в отдельных людях, мыслящих только ограниченно. Это противоречие может быть разрешено только в таком ряде последовательных человеческих поколений, который для нас, по крайней мере на практике, бесконечен. В этом смысле человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность познавания столь же неограничена, как ограничена. Суверенно и неограниченно по своему направлению, (Anlage), призванию, возможности, исторической конечной цели; несуверенно и ограниченно по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности». И далее: «Так же обстоит дело с вечными истинами».
Где же тут, однако, та
А Вл. Ильин именно
Если в чем Энгельс и виновен, так только в том, что вообще применяет метафизический термин «абсолютное», хотя и не в метафизическом значении, да еще в том, что при всех насмешках над «вечными истинами» допускает их хотя бы в виде безнадежных «Plattheiten». Но он сам же добросовестно предостерегает читателя от возможной из-за этого путаницы.
«…Насколько юной, – говорит он, – является еще до сих пор вся история человечества, и насколько
Вот из таких основных положений и следовало бы исходить всякому сознательному марксисту в понимании тех гегелиански построенных формулировок, где Энгельс употребляет термины «абсолютное», «безусловное» и т.п. Но В. Ильин поступает иначе: он тщательно выбирает у Энгельса те фразы, где имеются сакраментальные слова, и на них упирает свою веру. Напр., берется несколько гегелианских замечаний о том, что «истина и заблуждение, подобно всем логическим категориям, движущимся в полярных противоположностях, имеют абсолютное значение только в пределах чрезвычайно ограниченной области», – и делается вывод: а, значит – они имеют-таки абсолютное значение:
А между тем, как раз иллюстрация, приведенная тут же Энгельсом, могла бы предохранить от такого «абсолютного» понимания его формулировки: этой иллюстрацией служит закон Бойля – объем газов обратно пропорционален давлению. Всякий, кому известна более точная формула Ван-дер-Ваальса, знает, что закон Бойля
Было бы законнее В. Ильину соблазниться Дицгеном, который, действительно, злоупотребляет термином «абсолютное» по отношению к центральному понятию своей философии – Универсума, Вселенной, – как и вообще при случае злоупотребляет религиозной терминологией. Но и у него, если отнестись внимательно, нельзя найти ни абсолютов чеховского учителя, ни абсолютной геологии… К тому же на него В. Ильин смотрит критически – не так, как на Энгельса, цитаты из которого почтенный автор считает достаточной заменой научной аргументации вообще.
Плеханов однажды утверждал, что марксовская теория денежного обращения есть объективная истина на вечные времена. Я с этим не согласился – именно потому, что «вечность» истины, как я говорил, есть дело
…«Единственный вывод из того, разделяемого марксистами, мнения, что теория Маркса есть объективная истина, состоит в следующем: идя по
Оставляя в стороне чрезвычайно запутанную форму выражения (теория Маркса
Во всей путанице трех различных концепций абсолютной истины у нашего автора неизменно звучит один и тот же мотив – требование
VII.
Итак, совершенно очевидно, что те два критерия религиозного мышления, которые указываются самим В. Ильиным и г. Франком, т.е.
В сущности, тут нет нового вопроса. Раз есть вера, должен существовать и авторитет, от которого она исходит, авторитет,
«Если бы Энгельс когда-нибудь сказал что-либо подобное, то было бы стыдом и позором называть себя марксистом»… (стр. 127).
Для человека, мыслящего научно, а не религиозно, – свободно, а не авторитарно, такое заявление представляет нечто неслыханное. Как! если бы тот или иной теоретик когда-нибудь сказал ту или иную ложь или глупость, было бы «стыдом и позором» примкнуть к той школе, одним из вождей которой он был? Ну, а что,
В сущности, сам В. Ильин сознает авторитарный характер своего мышления, и настолько идейно честен, что признает его открыто:
«И не кричите, гг. махисты, что я ссылаюсь на «авторитет»: ваши крики против авторитетов — просто прикрытие того, что авторитеты социалистические (Маркс, Энгельс, Лафарг, Меринг, Каутский) вы подменяете
Все равно, мол, без авторитетов нельзя: если вы
Очевидно, и критерию «авторитарности» взгляды Вл. Ильина удовлетворяют в полной мере. Их религиозный характер устанавливается, таким образом, с несомненностью.
VIII.
Религиозное мышление никогда не отличалось точностью. Но в эпохи своего процветания оно обладало зато величайшей конкретностью и ясностью. В наши времена, обретаясь в упадке, оно теряет и эти черты, становясь в высшей степени смутным и неясным. Его понятия неопределенны и неустойчивы, а взамен того оно цепляется за
В полном согласии с такой психологией веры, вы встретите на первой же странице книги Вл. Ильина, после перечисления ряда писателей, которым он объявляет войну, писателей очень различных по своим взглядам на философию марксизма, следующие строки:
«Все эти лица не могут не знать, что Маркс и Энгельс десятки раз
Заметивши мимоходом, что значительная часть перечисленных им писателей (напр., я и Базаров) проявили свою «вражду к диалектическому материализму» тем, что доказывали анти-диалектичность и метафизичность взглядов
Этот «словесно исповедный» характер мышления выступает в книге Вл. Ильина всего ярче именно там, где дело касается основных вопросов мировоззрения; а таковыми являются для него вопросы о «вещах в себе» или «материи», о «вещах для нас» или «явлениях» и т. п.
IX.
Что такое «вещь в себе»? Под оболочкой этих слов мы найдем в книге Вл. Ильина по меньшей мере
С выражениями своей полной солидарности, Вл. Ильин цитирует ряд мест из Фейербаха и Дицгена, где проводится та мысль, что мир есть
«Современный философский спиритуализм, – говорит Л. Фейербах, – называющий себя идеализмом, делает материализму следующий, уничтожающий, по его мнению, упрек: материализм-де есть догматизм, т.е. он исходит из чувственного (sinnlich) мира, как из бесспорной (ausgemacht), объективной истины, считает ее миром в себе (in sich), т.е. существующим без нас, тогда как на самом деле мир есть лишь продукт духа».
«Кажется, это ясно? комментирует Вл. Ильин. – Мир в себе есть мир, существующий
«Предметы наших представлений, – поясняет затем наш автор, – отличаются от наших представлений, вещь в себе отличается от вещи для нас, ибо последняя только
«Явление, – цитируется Дицген, – отличается от того, что является, не больше и не меньше, чем десять миль пути отличаются от всего пути». И сам Ильин добавляет: ««никакой принципиальной разницы, никакого «трансцензуса», никакой «прирожденной несогласованности» тут нет и быть не может. Но разница, конечно, есть, есть переход за
«…Только чувственное существует; нет другого бытия, кроме материального бытия» – приводит В. Ильин из «Краткой истории философии» Швеглера характеристику материализма, и подчеркивая свое согласие с ней, называет ее «азбучной истиной» (стр. 144).
Больше, я думаю, не требуется. Признается только чувственное бытие, и как его часть или сторона – явление, человеческий опыт. Противопоставляется это взглядам «махистов», которые признают только «опыт», только мир «элементов», что, по словам В. Ильина, есть идеализм, метафизика и т. п.
Но что такое в действительности эти «элементы опыта», которые В. Ильин отрицает во имя «чувственного бытия»? Это – цвета, тоны, твердое, мягкое, теплое, холодное, запахи, элементы, формы или пространства и т.д., как о том постоянно напоминается у Маха, Авенариуса, у «махистов» и всех, пользующихся данным понятием. Цвета, тоны, твердости, формы, – но ведь это и есть
Никакого бытия, кроме
Но, может быть, в том и суть, что истинный материалист такого анализа производить не должен? Этого В. Ильин нигде не утверждает, и пока он такой нелепости не высказал, всякий должен предполагать, что он ее не думает.
Итак, в данном пункте разницы с «махистами» нет. Не заключается ли она в ином, а именно в том, что Вл. Ильин «вещь для нас» или «явление» считает только
Разницу между «предметами» и «нашими представлениями о предметах» В. Ильин видит в «переходе за
Итак, здесь В. Ильин стоит на столь ненавистной ему «махистской» точке зрения. Рассуждая о «вещах для нас», которые являются «частью или стороной вещей в себе», при чем те и другие всецело «чувственного» характера, – он повторяет
Но ведь он заимствует свои взгляды у Фейербаха, Энгельса, Дицгена, а не у «махистов»? Да, несомненно; но в том-то и дело, что по данному вопросу между теми и другими, кроме терминологии, сколько-нибудь серьезной разницы нет. Потому-то «махисты», как напр., Базаров, и не полемизируют с Фейербахом и Дицгеном, а полемизируют с занимающим радикально иную позицию Плехановым, – за что В. Ильин многократно их обвиняет то в незнании этих лучших материалистов, то в трусости перед ними… Незнание тут, действительно, есть, но это – незнание «махизма» В. Ильиным, а также незнание им тех соотношений, какие существуют между «махистами» и старыми материалистами-эмпириками с одной стороны, полу-кантианскими «материалистами» типа Плеханова – с другой.
X.
Если мы примем во внимание, что
Это — вещь очень простая. «Махисты» сводят всякую реальность к «элементам опыта». Что такое эти «элементы»? Цвета, формы, тоны, запахи, твердости и т. под. Но Юм считал все это – цвета, тоны и пр. –
У Маха и эмпириокритиков понимание опыта
У Юма, кантианцев, Плеханова и других понимание опыта
Наконец, у Беркли понимание опыта
Другими словами: при различном понимании опыта вообще, естественно, различны и понятия о его составных частях, о последних результатах его разложения.
Вывод Вл. Ильина: а потому эти различные понятия можно без стеснения заменять одно другим, другое третьим, и т.д. [3].
Этот совершенно новый метод, о котором не упоминается насколько помню, даже в «Эристике», где Шопенгауэр, однако, очень старательно пытался собрать все неприличные и недопустимые способы полемики (может быть потому, что способы явно нелепые не приходили ему в голову), – этот новый метод при дальнейшем применении может дать весьма интересные и оригинальные результаты.
Применим его, например, к самому изобретателю. Он утверждает, что существует только «чувственное бытие», и никакого больше. Но что такое чувственное бытие? Ясно, что такое, которое слагается из чувственных элементов, т.е. цветов, тонов, форм, твердостей и т.п. Но эти элементы ведь «те же ощущения», а ощущения – те же «идеи». Не очевидно ли, что философия В. Ильина есть идеализм, клерикализм, поповщина, и прочее… Впрочем, как мы уже видели, этот вывод и не так далек от истины. Не значит ли это, что метод правилен? Пусть читатель решает сам.
Но пусть, решая, он положит на чашу весов следующее важное соображение:решив вопрос отрицательно, он вынужден будет по меньшей мере две трети философского трактата Вл. Ильина считать как бы вовсе не написанными.
Некоторую вариацию того же метода представляет практикуемое нашим философом «замещение» авторов. Ганс Корнелиус сам «указывает на свое стремление идти по стопам Авенариуса» и «рекомендуется» Махом в качестве исследователя «идущего если не теми же, то очень близкими путями» (стр. 256). А Корнелиус высказывает такие-то и такие-то идеалистические мысли. «Сопоставьте с этим утверждение А. Богданова, что для идей Бога, свободы воли, бессмертия души в философии
Через две страницы тем же способом Мах замещается Клейнпетером, и после нескольких цитат с торжеством делается вывод: «Судите теперь о смелости заявлений Богданова, будто в философии Маха абсолютно нет места для свободы воли, когда сам Мах
Метод весьма плодотворный. Если
Но то, что вам, читатель, может казаться невероятно диким, легко объясняется привычками авторитарного мышления. Возьмите любую авторитарную организацию, даже хотя бы современную бюрократию: разве там начальник не ответствен за деяния своих подчиненных? и разве они не должны точно выражать его предначертания? Перенесите эту точку зрения в область философской полемики – и перед вами новый «метод» Вл. Ильина.
XI.
Как было упомянуто, обычно-эмпирическое или реалистическое понимание «вещей в себе» и «вещей для нас» у Вл. Ильина является хотя и преобладающим, но не единственным. Прежде всего, он слишком верный ученик Плеханова, чтобы иногда не перейти на его точку зрения. А для Плеханова «вещь в себе» отнюдь не есть «чувственное бытие», принципиально однородное с «вещью для нас».
Плеханов, как известно, поддавшись влиянию кантианства, сначала приписывал «вещам в себе» какую-то особую «природу» «свойства», «формы», о которых мы никакого понятия составить не можем, потому что «явления» или «вещи для нас», с которыми мы только и имеем дело в опыте, представляют из себя только «знаки», «иероглифы» этих «вещей в себе». Потом Плеханов отрекся от такого взгляда, и стал утверждать, что вещи в себе, конечно, существуют, но никакого «вида», помимо того, который обнаруживается в их «проявлениях», в их «действии на наши органы чувств», они не имеют. Поясняя эти два взгляда конкретнее, – земля, например, до возникновения на ней жизни, конечно, существовала, – но с точки зрения первого взгляда она была совершенно «не похожа» на то, как мы ее, основываясь на своих чувственных восприятиях, склонны себе представлять, – «вид» ее был совершенно иной и для нас принципиально недоступный; по второму же взгляду она ни на что вообще не была «похожа», никакого «вида» не имела, а получила его только тогда, когда появились живые существа, обладающие органами чувств, и «земля в себе» стала «действовать на них».
Оба эти взгляда вполне метафизичны и философски бесплодны. Первый из них, вопреки основному требованию науки, стремится объяснить известное нам, т.е. «явление», через неизвестное, т.е. через «вещь в себе», о которой известно только то, что она «совсем не похожа» на явление. Второй же взгляд приписывает вещам «в себе» такое голое, лишенное всякого чувственного характера, «существование», которое логически равносильно
Понятно, далее, что и сам Плеханов не в состоянии удержаться прочно ни на одном, ни на другом из этих внутренне-противоречивых (как всякая метафизика) воззрений, и колеблется между ними, не находя иной, более устойчивой позиции. Так, до 1905 года он отстаивал первое понимание вещей в себе («иероглифическое»), в 1905 отказался от него (в новом издании «Л. Фейербаха» Энгельса, примечания к нему), а в 1906 – опять повторил (в книге «Критика наших критиков», ст. «Что такое материализм»), а в настоящее время вновь усиленно отвергает его. Во всяком случае, ни здесь, ни там «вещь в себе» не имеет характера чувственного бытия, и значит, существенно отличается от «вещи» Фейербаха, Энгельса и других эмпириков.
Базаров, разбирая вторую точку зрения Плеханова, справедливо заметил (в ст. сборника «Очерки по философии марксизма», стр. 11 и послед.), что если вещи не имеют иного вида, кроме того, какой они получают для живых организмов через их органы чувств, то нам явно приходится, например, «вид» мира в эпоху вторичных геологических формаций представлять в формах созерцания ихтиозавров и археоптериксов, высших животных того периода; в наших же формах созерцания представлять его неправильно, ибо человеческих органов чувств еще не было, и соответственного им «вида» вещи иметь не могли.
Теперь в эту полемику вмешивается Вл. Ильин. На чью же сторону он становится, на сторону Базарова, не признающего иного бытия, кроме «чувственного», или на сторону Плеханова, признающего бытие не-чувственное, не имеющее «вида», и очевидно, также форм, твердости, запаха и т.д.? Увы! вопреки своему первому, «махистскому» взгляду на вопрос, – самым решительным образом на сторону Плеханова.
«Базаров воображает, что поймал Плеханова на слове. Если де вещи в себе помимо действия на наши органы чувств никакого вида не имеют, то, значит, они не существовали во вторичную эпоху иначе, как «вид» органов чувств ихтиозавров. И это рассуждение материалистов?! Если «вид» есть результат действия «вещей в себе» на органы чувств, то из этого следует, что вещи
Спрашивается, резонно ли это добродетельное негодование? Для всякого – вероятно, даже и для самого Вл. Ильина – ясно, что слово «вид» употребляется и Плехановым, и Базаровым для обозначения не специально оптического, а вообще
Из-за чего же сердится Вл. Ильин? И почему на Базарова?
Если бы Вл. Ильин стоял на своей первой, выше нами изложенной позиции, то он должен был бы рассердиться на Плеханова, и сказать ему, приблизительно, следующее: «Уважаемый учитель! то, что вы говорите о вещах, не имеющих вида, есть сущий вздор. Нет иных вещей, кроме чувственных, то есть имеющих «вид», объем, твердость, запах, все это вместе или по частям, а может быть, и еще многое иное, чего наши восприятия не улавливают, но восприятия других существ уловить могут. «Вид»
Вместо этого, В. Ильин кричит на Базарова: ««Наезднические упражнения»!… невежество не есть аргумент!… беспардонная путаница!… литературное неприличие!…» и т. п. (все это на стр. 84—85). Каким способом получилась такая несообразность?
Объяснение сводится к двум моментам. Благодаря смутности религиозного мышления и преобладающему значению для него словесных форм исповедания, В. Ильин не в состоянии отличить свою основную позицию от позиции Плеханова, так как последний тоже «называет себя диалектическим материалистом», Базаров же себя так «не называет». И затем – надо же было поддержать авторитет; что же это будет, в самом деле, если всякий Базаров будет позволять себе вольнодумную критику – против кого же? против
А что при этом В. Ильин перешел к совершенно иной концепции «вещей», чем та, которую он же горячо отстаивал в большей части своей книги, – то разве можно придираться к таким пустякам? Тем более, что кроме этого второго, у него имеется по тому же вопросу еще и третье мнение.
XII.
Можно ли считать отражение какой-либо вещи ее «частью» или одной ее «стороной»? Очевидно, нет; это совершенно разные понятия, и странно было бы, например, свой образ в зеркале считать частью своего тела или его «стороной». Тут отношение иное, а именно причинная связь: отражение
У Энгельса встречаются формулировки, где человеческие восприятия и представления о вещах характеризуются, как «снимки» или «копии» вещей (Abbild), как их «отражения». В. Ильин, естественно, подписывается и под этими формулировками, как под всем, что говорит Энгельс. С выражением полной солидарности Ильин цитирует из Альбрехта Рау следующее определение:
«Ощущения, которые вызываются в нас вещами, суть изображения существа этих вещей» (стр. 278).
«Неизменно с точки зрения Энгельса, — говорит В. Ильин в другом месте, – только одно: это – отражение человеческим сознанием (когда существует человеческое сознание) независимо от него существующего и развивающегося внешнего мира» (стр. 312).
Из Гельмгольца Вл. Ильин цитирует:
«Наши понятия и представления суть
На первый взгляд может показаться, что перед нами – простое возвращение к Плеханову, который тоже постоянно говорит о том, что «явления» – это «результаты действия» вещей в себе на органы чувств, или, другими словами, отражения означенных вещей в человеческой чувственной организации. Но – между Плехановым и Ильиным тут есть большая разница, которой не следует упускать из виду. Для Плеханова вещи в себе отнюдь не имеют
Подразумевается ли в ней полное и точное подобие между «отражаемым» и отражением? Хотя термины «копия», «снимок», «зеркальное отображение» и могут подать повод к такому истолкованию, но рядом с этим употребляемые более точные и менее образные формулировки – «результат действия на нас вещей в себе» и т. п. – говорят против него; ибо почему «результат действия» какой-нибудь вещи должен быть «зеркально» похож на нее? В опыте неизмеримо чаще встречается отсутствие такого сходства. Если, например, звуковые волны действуют на иглу и через нее – на валик фонографа, то «похож» ли результат действия на мелодию, которая в нем «отражается»? Конечно, весьма не похож; но во-первых, он «принципиально» не отличается от нее, так как принадлежит к тому же «чувственному бытию», что и она, к тому же «миру элементов»; во-вторых, он «определяется» ею, как вообще обусловленное определяется его условиями. Два разных «отражения» одной и той же «вещи в себе» иногда настолько несходны, что их трудно даже сравнивать. Капля крови, взятая как «вещь для нас» в ее обычном наблюдаемом виде есть однородный, непрозрачный красный шарик; под микроскопом же – т.е. также «вещь для нас», но в других условиях наблюдения, – она является потоком прозрачной жидкости, в которой плавают миллионы слабожелтоватых двояко-вогнутых, прозрачных телец, и десятки тысяч бесцветных амебовидных живых клеток. Ясно, что ни то, ни другое «отражение» не может считаться точным подобием «отражаемого», капли крови «в себе»: но и то, и другое, очевидно, определяется «отражаемым», или, говоря «по-махистски», находится от него в функциональной зависимости.
Итак, следуя правилу – истолковывать критикуемого автора во всех случаях неясности в благоприятную для него сторону, мы должны принять, что говоря об «отражениях», он подразумевает не грубое понятие о непосредственном сходстве, а научную концепцию зависимости «результата» от «причины», которая «действует». И тогда в каком виде представляется это его третье мнение о «вещах» и «явлениях»?
«Вещи в себе» принимаются за бытие чувственное, т.е. за комплексы элементов, подобных чувственным элементам опыта. Эти комплексы «действуют» одни на другие и «отражаются» одни в других, и между прочим – в человеческом сознании. Эти последние «отражения» представляют из себя также чувственные комплексы элементов, и образуют то, что мы называем «восприятиями» вещей и представлениями о них.
Всякий, кто знаком с моими работами, без труда, но, вероятно, не без удивления узнает в изложенном взгляде В. Ильина –
Должен сознаться, что я не горжусь своим новым последователем. Но в то же время могу констатировать, что в самом факте для меня нет ничего ни существенно нового, ни загадочного. Я даже имею право рассматривать его
XIII.
Мы более или менее рассмотрели собственные взгляды Вл. Ильина, каковых по двум основным вопросам у него оказалось шесть: весьма необычное для философов богатство мыслей. Теперь, переходя к отрицательной или собственно критической стороне его работы, я позволю себе остановиться на его полемике с эмпириомонизмом.
Одна из особенностей эмпириомонизма состоит в том, что он позволяет себе ставить и пытается решать некоторые вопросы, устраняемые а priori эмпириокритиками и еще более – нашей отечественно-материалистической школой Плеханова. Таков вопрос об
Результаты этой полемики были, по всей вероятности, уже вполне ясны для тех, кто мог следить за нею, – когда на сцену выступил Вл. Ильин и бросил на чашку весов свое авторитетное мнение, – на этот раз, к счастью, только одно; но зато очень определенное.
«…Что значит – дать определение? Это значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое, более широкое. Например, когда я определяю: осел есть животное, я подвожу понятие «осел» под более широкое понятие. Спрашивается теперь, есть ли более широкие понятия, с которыми могла бы оперировать теория познания, чем понятия: бытие и мышление, материя и ощущение, физическое и психическое? Нет. Это – предельно-широкие, самые широкие понятия, дальше которых по сути дела (если не иметь в виду
Плохо дело «махистов». А все-таки? Что, если мы попробуем найти «более широкие понятия», и «определить» ими, если не «материю» и «дух», то хотя бы физическое и психическое, что, по словам Вл. Ильина, совершенно так же трудно, а для нас – удобнее, потому что эти понятия – более точные.
И физическое и психическое
Пойдем дальше. Опыт или материал познания мы можем анализировать. Выполним анализ как можно старательнее, и проведем его так далеко, как только удастся. Мы приходим к «элементам опыта». Махисты признают такими элементами цвета, тоны, формы, запахи и т. п. Эмпириомонизм находит, что элементами опыта являются
Итак, мы получили элементы опыта. Спрашивается, для «физического» и «психического» они одни и те же или различные? Оказывается,
Сделаем еще шаг. В каких соотношениях выступают элементы опыта? В той или иной определенной
Затем мы исследуем характер связи элементов в физическом и психическом. Оказывается что он
Итак, кто же виновен в «величайшей бессмыслице» и «шарлатанстве или крайнем скудоумии»? По-видимому, законы логики.
Дальше Вл. Ильин пишет:
«Гениальность Маркса и Энгельса и проявилась, между прочим, а том, что они презирали гелертерскую игру в новые словечки, мудреные термины, хитрые «измы», а просто и прямо говорили: есть материалистическая и идеалистическая линия в философии, а между ними разные оттенки агностицизма» (стр. 164—165).
Вот, вот: презирали «измы», а говорили просто: материализм, идеализм, агностицизм. Ну, разве можно до такой степени зарапортоваться.
Но всего лучше здесь окончательный вывод нашего автора:
«Потуги найти «новую» точку зрения в философии характеризуют такое же нищенство духом, как потуги создать «новую» теорию стоимости, «новую» теорию ренты, и т. п.» (стр. 165).
Итак, наука прекратила свое течение…
Какое, однако, счастье для Маркса, что Вл. Ильин живет теперь, а не 60 лет тому назад, когда Маркс имел наглость открывать «новые» для своего времени точки зрения во всех этих областях!
Ибо консерватизм авторитарного мышления всегда и всюду одинаков по существу.
XIV.
Вторая особенность эмпириомонизма и его различие от школы Маха-Авенариуса заключается в том, что связь элементов опыта он понимает как
Понятие «организация» отличается от понятия «соединение» не только тем, что включает мысль о
Я не имею, конечно, возможности сколько-нибудь подробно излагать здесь методы и результаты моего исследования. Я сделал это в других работах [6]. Вывод был тот, что физические и психические комплексы отличаются одни от других
Далее, находя, что уже ассоциативная или психическая организация опыта представляет довольно высокую ступень, и могла сложиться только путем долгого исторического усложнения и совершенствования форм связи элементов, я пришел к выводу о существовании, в прошлом, а также и в настоящем, всевозможных
Таким образом, эмпириомонизм рассматривает вселенную, как бесконечно развертывающийся мир элементов, организующихся в комплексы все большей сложности и стройности, от группировок самых неустойчивых и непрочных, отражающихся в человеческом опыте как «неорганическая природа», к сочетаниям ассоциативным, воспринимаемым нами как «одаренные психикой живые существа», к человеческой организации опыта, индивидуальной и социальной, и может быть, к дальнейшим, еще более совершенным формам и типам.
Трудовую деятельность людей вообще и познание, в частности, эмпириомонизм, соответственно своей общей картине мира, понимает как борьбу, направленную к организации низших и стихийных комплексов среды в формы, принадлежащие к социальному бытию или его поддерживающие. При этом идеология оказывается организующей формой социального бытия, и специально всякая «истина» – организующей формой опыта.
Эту сторону эмпириомонизма – учение об организующей роли идеологии в жизни общества и об исторически-социальном характере и значении «истин» (как и «заблуждений») я формулировал раньше других его сторон [7], и может быть, именно потому Вл. Ильин направляет свою атаку на нее прежде всего.
XV.
Вот как доказывает Вл. Ильин «нелепость» той мысли, что истина есть организующая форма человеческого опыта.
«Естествознание не позволяет сомневаться в том, что его утверждение существования земли до человечества есть истина. С материалистической теорией познания это вполне совместимо: существование независимого от отражающих отражаемого (независимость от сознания внешнего мира) есть основная посылка материализма. Утверждения естествознания, что земля существовала до человечества, есть объективная истина. С философией махистов и с их учением об истине непримиримо это положение естествознания: если истина есть организующая форма человеческого опыта, то не может быть истинным утверждение о существовании земли
Признание «отражаемого» есть, как читателю известно, также одно из основных положений эмпириомонизма (всеобщая теория постановки), и на этом основании Вл. Ильин должен был бы немедленно объявить меня материалистом; а он не только упорно называет меня «махистом», но и приписывает махистам вообще мои взгляды на идеологию и познание. Но оставим эти искажения в стороне – их все равно не пересчитаешь, – а зададим такой вопрос: почему, собственно, «утверждение о существовании земли
Удивительно повторяется все на свете: несколько лет тому назад против меня «защищал» естествознание г. Бердяев, теперь это делает В. Ильин, – тот и другой под знаменем «абсолютного». И совершенно одинаково тот и другой сумели при этой защите обнаружить «абсолютное» незнакомство с тем самым естествознанием, которое они так мужественно взялись от меня спасать. Г. Бердяев приписывал тогда современному естествознанию теории XVI-XVIII века, а В. Ильин теперь объявил нынешнюю геологию абсолютной и вечной величиной, а в то же время заявляет, что ее учение о прошлом земли не может быть организующей формой нашего опыта.
Но что такое — это учение?
Люди рылись в земной коре, в поисках за полезными металлами и минералами, изучая в трудовом опыте расположение и взаимоотношения различных пластов земли; на обрывах и расщелинах гор находили они сложные картины взаимной связи этих пластов, важные и интересные для эксплуатации скрытого богатства земли. В то же время люди наблюдали, – а иногда испытывали и на самих себе, – различные стихийные процессы, изменяющие строение земной коры. Весь этот материал опыта, естественно,
Далее, в различных пластах коры находились остатки различных организмов, растительных и животных. В позднейших наслоениях имеются остатки человеческих существ и человеческого труда; в более глубоких таких следов не имеется, а есть только скелеты животных более низких типов. Идя дальше в глубину, за известным пределом не находится уже никаких указаний на органическую жизнь. Этот палеонтологический материал, в связи с современно биологическим, можно гармонически объединить,
Разве же не очевидно, таким образом, что данная идея есть
Но Вл. Ильин вообще ни за что не хочет понять, что означает самая формула «организовать опыт». По поводу проводимой мною мысли, что
«Итак, закон, что за осенью следует зима, за зимою весна, не дан нам в опыте, а создан мышлением, как средство организовать, гармонизовать, согласовать… что с чем, т. Богданов?» (стр. 192).
Смею уверить почтенного автора, что такие сложные, обобщающие понятия, как «осень», «зима», «весна» в опыте нам, действительно, не даны, а выработаны исторически. В опыте же были даны, напр., в большом количестве элементы «холода», в соединении с элементами, образующими комплексы «снег», «лед», с повышенным количеством элементов «темноты» (долгие ночи) и т.п.; и весь этот чувственный материал был организован в понятии «зима». Иной чувственный материал, также огромный и сложный (возрастание суммы элементов «теплого», «сырого», «зеленого», «светлого» и т.д.), был организован в понятии «весна». Наконец, повторение той или иной суммы переживаний, со сравнительно малыми вариациями, послужило материалом для организующей «идеи» или «закона»: за зимой следует весна. Ничего абсолютного ни в обоих понятиях, ни в объединяющем их законе нет, и не может быть; опыт может дать нам снег в мае, это внесет в понятие «весна» некоторое противоречие, но недостаточно сильное, чтобы разрушить самое понятие и привести к выработке новой организующей формы. А вот, если мы поселимся в экваториальных странах, то опыт принесет нам так много противоречий, что прежние организующие формы – понятия «зимы», «весны» – совсем их не выдержат, и неизбежно выработаются новые, напр., – «за периодом сухости следует период дождей» и т.п.
Интересно знать,
«Но этого мало», – негодует В. Ильин. «Если истина есть только организующая форма человеческого опыта, то значит, истиной является и учение, скажем, католицизма. Ибо не подлежит ни малейшему сомнению, что католицизм есть «организующая форма» человеческого опыта» (стр. 135).
Католицизм
Католицизм был истиной в ту эпоху, когда он связно и стройно объединил наибольшую сумму человеческих переживаний – в
Но для Вл. Ильина все это – «абсолютные заблуждения», не более… Впрочем, виноват, не так: одну из основных идей католицизма – «абсолютную и вечную истину» – он в неприкосновенности сохранил, и защищает с истинно-религиозным усердием. А между тем, от его собственных писаний ничего не стоит доказать, что католицизм и вообще был истиной, не только истиной своего времени.
Я имею в виду то необыкновенное истолкование марксовского положения о практике, как о критерии истины, которое дает В. Ильин, в полемике с Махом. Мах по поводу ньютоновского представления об «абсолютном пространстве» и «абсолютном времени» замечает, что взгляд этот, для нас совершенно уже неправильный, был долгое время
«…Признавая «безвредность» оспариваемых им материалистических взглядов, Мах в сущности признает тем самым их правильность. Ибо как могла бы неправильность оказаться в течение веков безвредной? Куда девался тот критерий практики, с которым Мах пробовал заигрывать»? (стр. 206).
Относительно же католицизма любой марксист-историк может объяснить В. Ильину, что эта система идей «в течение веков» была не только «безвредной», но и полезной, и необходимой, как общественно-организующая сила. Но – признание такой «безвредности в течение веков» есть «в сущности» признание «правильности» католицизма, не так ли? Почему же сам В. Ильин отрицает, по крайней мере, большую часть его догматов?
Когда Маркс говорит, что критерий истины есть практика, то он выражает этим, прежде всего, именно точку зрения
Очевидно, что всего лучше на деле выдержала этот экзамен докоперниковская космология: она целые тысячелетия «была безвредна», т.е. «правильна». Читатель уже раньше мог видеть особенную враждебность философии Вл. Ильина по отношению к теории Коперника; перед нами уже второе, слегка замаскированное только, ее опровержение.
Ну, а католицизм для нашего автора, конечно, все-таки заблуждение, и абсолютное заблуждение. Легкий конфликт с логикой тут не в счет. В. Ильин не унизится до исторической точки зрения; он судит все отжившие истины прошлого с точки зрения своей нынешней, абсолютной и вечной истины, как иной миссионер судит нравы дикарей с точки зрения своей «абсолютной и вечной» нравственности: «верили в чудеса? – абсолютное заблуждение. Ходят неодетыми? – абсолютное бесстыдство!».
Блажен, кто верует так… бесхитростно.
XVI.
Одним из выводов моего исследования о характере «физического опыта» был тот, что «объективность», которую мы за ним признаем, есть не что иное, как его
Так, например, астроном, впервые наблюдающий новую комету, раз ему удается точно установить ее положение в физическом пространстве (а не только в своем индивидуальном поле зрения), последовательность ее движения во времени, зависимость этого движения от солнечного тяготения и т. п., – с полным основанием считает ее за «общезначимое», физическое тело, не справляясь специально о том, видят ли ее другие. С другой стороны, если человеку удается точно установить, что те или иные комплексы, признаваемые другими людьми за «физические» или, что то же, за «действительно существующие», не укладываются в объективную закономерность, то он с полным основанием отвергает «действительность» подобных комплексов, их «физическое» бытие. Например, если для таких «организмов», как лешие и домовые, он не находит места в генетической цепи развития, а в их «свойствах» усматривает противоречие законам физики, концентрирующим в себе многие тысячелетия накоплявшийся точный трудовой опыт человечества, то он вполне прав, отрицая «объективность» или общезначимость подобных комплексов. Хотя бы большинство его окружающих, даже огромное большинство современного ему человечества полагали иначе, и утверждали, что они «сами видели» подобных существ, – на его стороне «объективность», т.е.
Ибо социальная организация опыта отнюдь не есть дело подсчета голосов, но
Вот что говорит теперь Вл. Ильин по поводу всех этих выводов и соображений:
Богдановское определение объективности и физического мира безусловно падает, ибо «обозначимо» учение религии в большей степени, чем учение науки: большая часть человечества держится еще поныне первого учения. Католицизм «социально-организован, гармонизирован, согласован» вековым его развитием; в «цепь причинности» «укладывается» самым неоспоримым образом, ибо религии возникли не беспричинно, держатся они в массе народа при современных условиях вовсе не случайно, подлаживаются к ним профессора философии вполне «закономерно» (стр. 136-137).
Ясно, что Вл. Ильин неспособен представлять себе «общезначимость» или «социальную организованность» иначе, как в форме решения вопросов истины и действительности по большинству голосов, хотя сам же, на предыдущей странице, приводит цитату, где разъясняется нелепость подобного представления. Не может – и кончено; что же с этим поделаешь? Поэтому я отмечу только удивительный по своей новизне логический прием, которым он от моей точки зрения создает переход к истинности католического учения. Католицизм, как
Если, вопреки учению католицизма и Вл. Ильина, не существует «абсолютной и вечной истины», то нет также «абсолютных и вечных» заблуждений. Взгляните с исторической точки зрения хотя бы на идею «чуда» Она не только соответствовала понятию «причинности», господствовавшему в авторитарную эпоху, – она была тогда познавательно-полезна и для развития только еще зарождавшегося научного понимания природы. В самом деле, она явилась частичным замещением первоначального всеобщего анимизма, который приписывал действия всех вещей воле скрытых внутри их «душ». Но благодаря некоторому развитию техники, умению справляться, по крайней мере, с наиболее обыденными вещами окружающей среды, большинство этих вещей стали рассматриваться как «неодушевленные», и причины их действия привыкали искать вне их самих. Это было огромным прогрессом познания: мир переставал быть хаосом мелкого личного произвола бесчисленных самостоятельных «духов», зарождалось научное понимание «вещей». Но все же познание было крайне слабо, и время от времени даже обыденные вещи поражали людей неожиданными и непонятными действиями: спокойная, неподвижная гора начинала вдруг извергать пламя, пепел, камни и лаву, мертвая почва дрожала и волновалась, обыкновенные предметы во времена эпидемий приносили людям болезни и смерть через прикосновение к ним. Несовершенные и еще непрочные представления о физической связи вещей легко разрушались бы подобными фактами, уступая место прежнему грубому анимизму, объяснению необычных действий произволом самостоятельных «душ» горы, земной почвы и других вещей, – если бы концепция «чуда» не отстраняла все подобные факты, относя их к личному вмешательству иных,
Не абсолютное заблуждение и понятие о верховном фетише, управляющем вселенной. В нем примитивно и образно намечается идея об единстве мирового процесса, которая, развиваясь и изменяя формы, из конкретно-религиозного постулата превращаясь в абстрактно-метафизический, а из него в научный принцип, всегда является душой человеческого мышления, его высшей организующей формой.
Но В. Ильин, конечно, иного мнения:
«…Существа вне времени и пространства, созданные поповщиной, и поддерживаемые воображением невежественной, забитой массы человечества, суть больная фантазия, выверты философского идеализма, негодный продукт негодного общественного строя» (стр. 214).
Таково, значит, происхождение высших религиозных концепций: это «больная фантазия», «выверты» и т.д. Они «созданы поповщиной», и «негодным общественным строем». Как вы думаете, читатель, сколько нужно смелости человеку, стоящему на подобной точке зрения, чтобы называть себя «марксистом», и мало того – истинным марксистом, в противоположность всяким ложным?
Представьте себе Маркса, объясняющего происхождение религии больной фантазией, обманом попов, негодностью того, исторически необходимого в свое время, общественного строя, при котором она возникла! Физически больно становится от такой нелепости.
Впрочем, пусть выскажется сам Маркс.
В своем «Капитале», в первой главе первого тома, относительно
«Это –
Итак, социально-значимое, это, по Марксу, и есть
Чтобы
XVII.
Даже из всего изложенного в предыдущих главах читатель мог ясно видеть, что материалистическому понятию «природы», как совокупности «вещей в себе», соответствует в общем, та эмпириомонистическая концепция,
которая обозначается словами: «непосредственные комплексы низших ступеней организованности». А понятие «физический опыт» выражает совершенно иное — не «природу в себе», а ее отражение в коллективно-организованном опыте или, говоря иначе, «вещи» какими они «являются для нас», т.е. в нашей трудовой и познавательной обработке.
Школа Плеханова, и В. Ильин в том числе, вообще не обладает отдельным понятием, соответствующим понятию «физический опыт». Как мы видели, она, в сущности, всякий опыт считает
Теперь читатель легко догадается, в чем состоит полемика В. Ильина против
Следить за почтенным автором по всей линии его «замещений» у меня не хватает ни места, ни охоты. Ограничусь двумя примерами.
В предисловии к третьей части «Эмпириомонизма» я указывал, что если называть материалистическими теории, признающие первичность природы над духом, то эмпириомонизм тогда вполне «материалистичен», хотя я и не считаю нужным применять к нему это слово. «Именно, – писал я, – он рассматривает все существующее, как непрерывную цепь развития, низшие звенья которой теряются в хаосе элементов, а высшие, нам известные, звенья представляют
К слову «физический опыт» сделано внизу страницы примечание: «Физический
Что же делает наш критик?
«Физический мир называется
Что и говорить! способ полемики вполне надежный: замещая каждое данное понятие произвольно выбранным другим, всегда можно доказать или опровергнуть что угодно. И В. Ильин не стесняется, а продолжает в том же духе.
Он цитирует из I части «Эмпириомонизма» следующее место: «…Мы признали, что сама «физическая природа» есть
В этой фразе слова «физическая природа» у меня были поставлены в кавычки, чтобы показать, что они применены мною в особом, не мной установленном значении, а именно в том, которое, как прямо перед тем указано, придает им дуализм. О нем было сказано:
«Он принимает, что все «тела» находятся в одном непрерывном общем поле – в «природе физической», и понятно, что они там могут «воздействовать» одно на другое», и т.д.
Ясно, что дуализм говорит о «физической природе» в смысле
«Философия, которая учит, что сама физическая природа есть производное, – есть чистейшая философия поповщины» и т.д.
Очень вероятно, что Вл. Ильин гораздо лучше меня знает, какова именно философия поповщины. Я же вспоминаю, что лет 15-20 тому назад мне пришлось держать университетский экзамен по православной апологетике. Ее полемические методы отличаются большой свободой; но таких, какие применяет систематически В. Ильин, я там все-таки не нашел.
XVIII.
Я не считаю себя в праве полемизировать с Вл. Ильиным за моих товарищей, атакованных им в его книге: они лучше сумеют это сделать сами. Но один-два эпизода его полемики с ними я позволю себе привести здесь, исключительно с той целью, чтобы дорисовать психологическую картину его методов.
В одной из статей сборника «Очерки по философии марксизма» Базаров, разбирая отношение материализма Плеханова к материализму Энгельса, цитирует из статьи Энгельса «Об историческом материализме» то место, где объясняется, что только на практике мы можем узнать, насколько правильны наши представления о той или иной вещи:
«…Если она оказывается годной для того употребления, к которому мы ее предназначаем, то это служит положительным доказательством того, что в этих границах наши представления о вещи и об ее свойствах совпадают с существующей вне нас действительностью»…
Базаров так комментировал формулировку Энгельса:
«…В тех границах, в каких мы на практике имеем дело с вещами,
В то время, когда Базаров писал это, он в общем и целом, стоял на чисто «махистской» точке зрения. И мне кажется несомненным, что приведенное мною место заключает в себе ошибку именно с
Теперь посмотрите, что делает из этой обмолвки Вл. Ильин.
На протяжении более двух страниц он устраивает настоящий торжествующий танец, в готтентотском стиле, которого я не могу здесь, конечно, воспроизвести полностью. Основная тема танца такова: «Как ни вертелся В. Базаров, как ни хитрил, как ни дипломатничал, обходя щекотливые пункты, а все же, в конце концов, проговорился и выдал всю свою махистскую натуру!» (стр. 122). Выдал тем, что сделал ошибку против махизма? Украшения же танца великолепны. Приведу несколько для образчика:
«Основная нелепость, фальшь, галиматья, за которую лобзают Маха отъявленные реакционеры, проповедники поповщины, ложь или увертка, перл махистского извращения, груда гелертерских финтифлюшек» и т.д., и т. под.
Захлебываясь от восторга, Вл. Ильин теряет контроль над своими словами, и начинает говорить такие вещи:
«Спрашивается, как могут люди, не сошедшие с ума, утверждать в здравом уме и твердой памяти, будто…» и т.д. (стр. 123).
Очевидно, Вл. Ильин полагает, что только люди
Заканчивает Вл. Ильин следующим образом:
«Хвала вам, товарищ Базаров! Мы вам при жизни поставим памятник: на одной стороне напишем ваше изречение, а на другой: русскому махисту, похоронившему махизм среди русских марксистов!» (стр. 124).
Все это сильно напоминает мне один эпизод из полемики между двумя политическими фракциями русских марксистов. Большевик Н. Ленин однажды, в книге «Что делать?» обмолвился, что рабочий класс
Не знаю, к какой фракции русских марксистов принадлежит Вл. Ильин. Но очевидно, что для своего памятника Базарову он не найдет лучшего места, чем та площадь, на которой стоит меньшевистский памятник Н. Ленину…
Еще более своеобразна полемика Вл. Ильина с Луначарским.
Луначарский неоднократно злоупотреблял религиозной терминологией. Смешивая религию с энтузиастическим мирочувствованием, он часто называл научный социализм – высшей религией. Видя в идее божества только образ безграничной власти над природой, он называл «божеством» социалистическое человечество будущего, взятое в его развитии, в беспредельном расширении и углублении его власти над природой. Подобные метафоры одобрить никоим образом нельзя. Они могут только мешать точному, научному анализу исторических религий, которые всегда были прежде всего
Луначарский на деле убедился, в конце концов, что эта терминология неудобна, что она спутывает читателя – и отказался от нее. Пока он этого не сделал, – было законно полемизировать против нее, как Энгельс полемизировал против такой же терминологии Фейербаха. Энгельс указывал, что неправильно и вредно прикрывать нерелигиозные и антирелигиозные понятия религиозной терминологией, что это только замедляет их уяснение, затрудняет разрушение отживших понятий. Но прежде всего Энгельс добросовестно излагал действительное содержание взглядов Фейербаха, и, разумеется, даже не помышлял о том, чтобы смешивать его воззрения с настоящими историческими религиями, с «фидеизмом».
Диаметрально-противоположный характер имеет полемика Вл. Ильина против Луначарского. Она вся основана на стремлении затушевать, скрыть от читателя истинный смысл воззрений противника, – внушить читателю идею, что Луначарский говорит о религии в обычном, традиционном значении слова. Каждый раз о Луначарском упоминается в одной-двух строчках, причем из них человек неосведомленный либо не мог бы вынести никакого, либо – самое извращенное представление об его взглядах.
Например, в предисловии сообщается, что Луначарский (прибавлено – «всего яснее» именно он, но вовсе не он один) «безбоязненно договаривается до прямого фидеизма» (стр. 2). Это – прямая неправда; о подчинении знания вере, или замещении знания верой у Луначарского нигде нет и речи; его «вера» или «религия» вообще имеет
В другом месте (стр. 80) Вл. Ильин мимоходом бросает фразу об «аде, леших и «примыслах» Луначарского». Читатель должен подумать, что где-нибудь что-нибудь, вроде «леших» проповедуется у Луначарского и уже конечно никому не догадаться, что дело идет об энтузиастическом отношении к развитию производительных сил будущего, объединенного человечества. Между тем, если чьи воззрения имеют некоторую логическую связь с «лешим», то это – воззрения Вл. Ильина. Ибо он требует от нас, чтобы мы считали абсолютной и вечной истиной удостоверенный очевидцами факт смерти Наполеона в такой-то день такого-то года, – а в старые времена факт существования леших не в меньшей степени, и притом многократно удостоверялся также очевидцами [11]. Лучше бы уж Вл. Ильину не упоминать о фидеизме и леших в своей книге!
К Дицгену, который подобно Луначарскому злоупотреблял иногда религиозной терминологией, Вл. Ильин относится совершенно иначе – почтительно. Нельзя же, в самом деле: «сами» Маркс и Энгельс признавали его пролетарским философом.
Что касается Фейербаха, то у него религиозная терминология играет еще большую роль, чем у Луначарского, который, в общем, именно у него заимствовал свой неудачный способ выражения. Но — как быть? ведь Фейербах был во многих отношениях признанным предшественником и учителем «самих». Тут надо быть осторожнее. И вот, например, наш автор цитирует из Фейербаха такую фразу:
«Как это пошло отказывать ощущению в том, что оно есть евангелие, извещение от объективного спасителя», – и комментирует уже так:
«Как видите, странная, чудовищная терминология, но совершенно ясная философская линия: ощущение открывает человеку объективную истину», и т.д. (стр. 143) [12].
Грубость и высокомерие по отношению к людям, которых считают ниже себя по положению, почтительность по отношению к тем, кого признают выше себя, – обычные черты авторитарной психологии, сохраняющиеся в современном обществе.
XIX.
Не по собственной охоте, а настойчиво вынуждаемый к тому «философской» тактикой Вл. Ильина, перехожу я к вопросу, связь которого с предыдущими покажется читателю, вероятно, неожиданной и странной: к вопросу о профессиональной учености и профессиональном невежестве.
Десятки раз почтенный автор поднимает этот вопрос в самом вызывающем тоне. Десятки раз обвиняет он своих оппонентов, всех вместе и каждого порознь, в грубом философском невежестве; десятки раз принимает позу профессора, читающего лекции всем «махистам» и эмпириомонистам по «азбучным» вопросам философии.
Такая поза – характернейшая черта всей философской школы, к которой принадлежит Вл. Ильин; чтобы раз и навсегда покончить с подобным тоном в нашей литературе, я не ограничусь исследованием учености самого Вл. Ильина, но присоединю сюда его учителя и его образец – Плеханова.
Внешний аппарат учености в книге Вл. Ильина – огромный. Тысячи имен и цитат проходят перед читателем в дикой пляске, оставляя в неопытном человеке чувство тревожной растерянности перед той бездной знания, в какую проникло глубокомыслие автора.
Читатель подавлен: ему кажется, что целой жизни изучения мало, чтобы одолеть философскую премудрость предлагаемых ему абсолютных и вечных истин. О критике – где уж тут и думать. Нет дело ясное: пусть уж истинные специалисты философствуют за нас и дают нам готовые плоды своих высоких дум; нам же, бедным людям практической жизни, тысячи философских трактатов читать не приходится. Будем «им» верить: «они» знают лучше.
На такой психологический результат рассчитан метод «цитатного ошеломления»; и несомненно, цель иногда достигается.
В действительности, серьезная и цельная философская мысль
Теперь я позволю себе раскрыть некоторые маленькие секреты подавляющей учености почтенных авторов. Буду брать нарочно именно те случаи, когда они принимают архи-авторитетный вид и говорят о «незнании», «невежестве» и т. п. своих противников.
Вы, например, думаете читатель, что если вам цитируют определенных авторов, то значит, их читали, изучали, хорошо знают, по крайней мере, в общем и целом? Ну, так вы ошибаетесь в этом. Вот иллюстрации.
«От вульгарных материалистов, Фохта, Бюхнера и Молешотта, Энгельс отгораживался, между прочим, именно потому, что они сбивались на тот взгляд, будто мозг выделяет мысль:
Эта цитата определенно и несомненно показывает, что из трех названных им представителей буржуазного материализма Вл. Ильин коренным образом не знаком
В самом деле, знаменитая формула «мозг отделяет мысль, как печень желчь», – формула, принадлежащая, собственно, физиологу Кабанису, была принята и повторена из всех трех,
Но имена названы, впечатление учености произведено, и можно затем на каждом шагу повторять по адресу противников – «невежество не есть аргумент», и тому подобные поучения.
Другой случай: урок по истории философии, даваемый профессором Вл. Ильиным некоему А. Богданову. Лет десять-двенадцать тому назад, в книге «Исторические взгляд на природу», Богданов писал:
«Всеобщая причинная связь явлений есть последнее лучшее дитя человеческого познания; она есть всеобщий закон, высший из тех законов, которые, выражаясь словами философа, человеческий разум предписывает природе».
Приведя это место, Вл. Ильин величественно замечает:
«Аллах ведает, из каких рук взял тогда Богданов свою ссылку. Но факт тот, что «слова философа», доверчиво повторенные «марксистом» – суть слова
Неправда ли, какая глубокая ученость? Вл. Ильин знает, что знаменитейшая, тысячи и тысячи раз цитированная формулировка принадлежит Канту, а Богданов, очевидно, не знал этого, взял ее неизвестно из каких рук, оттого и сказал – «слова философа», не называя его имени.
С другой стороны, какая глубокая, истинная ортодоксальность! Марксист «доверчиво» повторил слова Канта, и Вл. Ильину смешно: «неприятное происшествие». Уж конечно, он сам никогда так не попадется…
Читатель, который сравнит понимание законов природы, изложенное мною в той старой работе, с кантовским взглядом на них, легко поймет, что я, применяя слова Канта в ином смысле, чем он сам, имел полное основание не отсылать своего читателя к Канту. Но сейчас интересно не это. Интересно то, что заняв свою сверх-ученую позицию, В. Ильин ухитрился в той же фразе обнаружить поистине изумительное незнакомство и с произведениями Канта, и с его исторической ролью, и даже, как это ни странно, со своим собственным отношением к его философии.
«Повторить слова Канта», это
Марксизм, как известно, явился
Повторить слова Канта – неприятное происшествие! Например, рассказать принятую наукой гениальную кантовскую теорию происхождения миров – какой истинный «марксист» позволит себе это? Неправда ли?
«Доверчиво повторить» гениальное кантовское опровержение онтологического, например, доказательства теологов – неприятное происшествие.
Перед такой «марксистской» строгостью я могу только со страхом и почтением преклониться, открыто признавая свою великую вину и ересь, – что я «повторял» слова Канта каждый раз, как это казалось мне подходящим. Только укажу на одно смягчающее вину обстоятельство – соблазнительный пример, который мне подавали два истинных и авторитетных «марксиста», десятки раз «повторявшие», и притом «доверчиво», слова Канта, как раз в полемике с разными «махистами». Эти два марксиста – Г. Плеханов и Вл. Ильин. По вопросу о «вещи в себе» они постоянно исходят из Канта, и постоянно говорят его словами, делая затем разные оговорки и полуоговорки.
«Что же именно действует на наши органы чувств? На этот вопрос я, вместе с Кантом, отвечаю: вещи в себе». Тако глаголет Плеханов («Критика наших критиков», стр. 233).
«Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе, – то тут Кант материалист». Сие есть изречение материалиста Вл. Ильина (стр. 230). Изречение, правда, более чем неосновательное, ибо о каком же материализме может быть речь, пока не выяснено, какого именно рода вещь в себе, – напр., не есть ли она божество… Но, во всяком случае, изречение, способное разнуздать все инстинкты, направленные к «повторению слов Канта».
Чтобы дойти до дна кладезя учености почтенного автора, возьмем еще один эпизод – с Авенариусом.
Вся «Критика чистого опыта» есть попытка проследить жизненное развитие человеческого опыта. Насколько попытка удачна – относительно этого мнения расходятся, и я лично достаточно полемизировал против многих ее концепций и гипотез. Но сейчас дело идет о другом.
Новейший позитивизм до Маха и Авенариуса стремился быть
Свою работу Авенариус начинает с сопоставления традиционного понятия чистого опыта и своего, эволюционного понятия; первое он называет «аналитическим», второе – «синтетическим». В своем исследовании Авенариус показывает, что исторически оба понятия расходятся, т.е. далеко не все, что люди считают
Итак, совершенно ясно, что понятия «опыт» и «чистый опыт» означают далеко не одно и то же, последнее для первого является
Приведем то, что говорит по данному вопросу Вл. Ильин (я только позволю себе, там, где он цитирует Авенариуса, по неуклюжему и не вполне точному переводу, исправлять этот перевод):
«Присмотримся теперь к употреблению слова: опыт — в эмпириокритической философии. Первый параграф «Критики чистого опыта» излагает следующее «допущение»: «любая часть нашей среды может стоять в таком отношении к человеческим индивидам, что если она дана, то с их стороны следуют высказывания относительно некоторого
Из всего цитированного явствует:
1) что Вл. Ильин полагает, будто в данном месте своей работы Авенариус занят определением опыта вообще, – о чем там нет и речи;
2) что Вл. Ильин считает «синтетическое» и «аналитическое» понятие чистого опыта именно определениями опыта вообще, – т.е. смешивает эти три понятия;
3) что следовательно, Вл. Ильин не знает ни основных концепций школ имманентной и эмпириокритической, ни специально той работы Авенариуса, которую цитирует, в ее целом.
Изучить «Критику чистого опыта», правда, нелегкое дело. Но можно сделать вид, что изучил ее: взять цитаты с первых страниц, и отдельные термины из других мест; читатель и не разберет. Но уверяю В. Ильина: всякий специалист – разберет: а иной и уличит.
Мы знаем Вл. Ильина – ученого экономиста, действительно знающего свою специальность. И что же? В его экономических произведениях вы не найдете ни такой выставки показной учености, как в его «философии», ни такого высокомерно-профессорского тона. О причине легко догадаться: там он
По помимо этой причины, на Вл. Ильина, несомненно, имел влияние тот образец, который он себе взял: философский лидер школы, Г. Плеханов. К нему я и перехожу.
XX.
По другому поводу, я в предыдущем уже отмечал два различных взгляда Плеханова на вещи в себе. Он то приписывал им такие «формы» и «отношения», которых мы знать не можем, но которые отражаются в формах и отношениях нашего опыта, являющихся как бы их символами, иероглифами; то утверждал, что вещи в
Возражая мне, Плеханов, между прочим, начинает доказывать, что противоречия тут нет, ибо «форма» и «вид» совсем различные вещи:
«… Понятие «вид» отнюдь не синоним понятия «форма», так как оно далеко не покрывает его собой. Еще Гегель очень хорошо показал в своей Логике, что «форма» предмета тождественна с его «видом» только в известном, и притом
И далее Плеханов еще раз заявляет:
«…когда я употреблял слово «форма», я
Неправда ли, какое великолепное презрение
Но – сначала два слова по существу вопроса. Можете вы себе представить «строение» предмета, который не имел бы «вида», т.е. чувственных свойств? Попробуйте. Дело в том, что «строение» есть такая же абстракция, возникающая из
Теперь – насчет учености настоящего специалиста… Я не считаю себя специалистом по истории философии, но занимаясь философией около двадцати лет, конечно, не мог попутно не ознакомиться с важными моментами ее развития. И вот, когда я прочитал приведенную лекцию Плеханова по «истории философии», должен сознаться, что не сразу решился поверить своим глазам. Понятие о форме как о
Правда, Аристотеля многие историки философии считают великим плагиатором, но мне никогда не приходило в голову, чтобы он ухитрился украсть «взнос Гегеля»… А между тем указанное понятие о форме определенно высказал уже Аристотель, в своей «Метафизике» и раньше, в своей «Физике».
Приведу для иллюстрации несколько мест из той и другой работы (их можно было бы дать сколько угодно).
«Что касается формы, то она безусловно едина, а не разлагается, как субъект, на два элемента: форма – это, например, порядок, придаваемый материалам, которые образуют дом…» (т.е. очевидно
«…Форма есть причина и конечная цель вещей» (в подлиннике «αίrία ή ού έυεχα» – вся
«В другом смысле, причина есть
«Произведения искусства суть вещи, форма которых находится в человеческом духе (здесь «форма» означает художественную идею произведения, т.е
«Здоровье» и «болезнь» как формы: это «наружный вид», не правда ли? Нужен был Гегель, чтобы понять форму в ином, не «поверхностном» смысле?
Извиняюсь перед читателем за тяжеловесные цитаты. Язык Аристотеля, правду сказать, напоминает худшие страницы Канта; но зато он достаточно точен, и сомнений быть не может. Плагиат у Гегеля вполне очевиден, и нужен такой историк философии как Плеханов, чтобы восстановить справедливость, опираясь на Веневитинова и графиню NN…
Не знать Аристотеля? Какие пустяки! Зато мы знаем Веневитинова, как подобает
Еще один эпизод, не менее характерный.
Г. Плеханов, как известно,
В другом месте Плеханов замечает:
«Строго говоря, то (марксистское) положение, что мышление происходит из бытия, а не бытие из мышления, – несогласно с учением Спинозы. Но то «мышление», о котором здесь идет речь, есть
Из приведенных мест, а также из других, которых я, щадя время читателя, не цитирую, с очевидностью явствует:
1)что Плеханов сторонник всеобщего
2) что Плеханов считает эту точку зрения
Разбирать, насколько по существу правильна эта «панпсихическая» теория, мне теперь не приходится: ведь мы заняты, по инициативе Вл. Ильина и Плеханова, «высшими» вопросами о философской учености и невежестве. Поэтому дело у нас будет идти о другом:
Что такое «психические явления»? Прежде всего
Во II книге своей «Этики», в ее последнем обширном схолиуме Спиноза писал:
«Прежде всего я обращаю внимание читателей на то, чтобы они старательно отличали идею или понятие разума (mentis conceptum) от образов представления (imagines rerum quae imaginantur). Дальше он говорит о различии между идеями и словами, а затем разъясняет подробнее первое различие:
«Те, которые полагают, что идеи сводятся к образам, возникающим в нас из воздействия со стороны тел (corporum occursu), те неизбежно приходят к выводу, что идеи тех вещей, подобного которым образа мы не в состоянии воспроизвести, вовсе не идеи, а только фикции, создаваемые нами произвольно. Таким образом, они рассматривают идеи как своего рода безжизненные (mutas, буквально – немые) изображения на картине, и поддаваясь этому предрассудку, не видят того, что идея, поскольку она есть идея,
Итак, вполне очевидно, что по крайней мере большую часть «психических явлений», именно «образы вещей», т.е. значит, представления и восприятия, Спиноза относит к атрибуту
Тела и образы для Спинозы – мир протяжения; т.е. сюда относится весь опыт, вся
А Плеханов приписал Спинозе параллелизм
Настоящий специалист знающий Веневитинова и графиню NN. не правда ли? [15].
Не напоминает ли это вам, читатель, другого нашего отечественного «специалиста», который
XXI.
Таков образец, который избрал для себя, и которому слепо – слишком слепо – старается следовать Вл. Ильин.
Этот «образец» я решаюсь теперь разоблачить до конца, и перехожу к другой его стороне. Г. Плеханов выступает в литературе не только как истинный специалист философии, но также и как профессор литературной этики. Обстоятельства дела таковы.
По вопросу о «вещах в себе» Плеханов, как я уже указывал, колеблется между двумя различными мнениями: то эти вещи
«Вы, – пишет он, – не сочли нужным спросить себя, к какому времени относится та полемическая статья… Я уже сказал, что она относится к началу 1899 года. Я не находил возможным исправлять терминологию этой полемической статьи в силу того соображения, которое я высказал еще в предисловии ко 2-му издания моего «Монистического взгляда на историю». Я говорил там: «Мною исправлены здесь только
Неправда ли, хорошая лекция литературной этики? И вот, представьте себе, читатель, что я сначала как раз
Так, в русском переводе выкинуто первое примечание в 6 строк с общей квалификацией работы Конрада Шмидта («N.2.», 1899, 5, стр. 139); в конце (стр. 145) выкинуто полемических 10 строк о Бернштейне и Шмидте (русск. пер. стр. 184). Сделано две больших вставки. Одна – примечание в 14 строк о кантианцах и их отношении к теории развития – оговорена автором. Другая, об отношении Конр. Шмидта к Канту, вставка особенно важная для целей полемики, размером также в 14 строк, не оговорена вовсе (стр. 175). На стр. 171 вставлены две фразы, коренным образом изменяющие мысль; именно, объявлено «неправильной мыслью» и «изменою материалистической теории познания» то, что в немецком оригинале цитировалось как мысль материалистическая (именно, будто «мы познаем только скорлупу вещей»). И это далеко еще не все изменения, найденные мною; но я не хочу утомлять внимание читателя.
Когда я убедился во всем этом,
Теперь
Пересматривая немецкий подлинник и русский перевод статей против Конр. Шмидта, я наткнулся на факт еще более замечательный, более того – совершенно беспримерный.
Эмпириокритиком В. Черновым был указан факт загадочно-неверного перевода Плехановым одного из марксовских тезисов о Фейербахе, именно того, где устанавливается
Дело, казалось бы, вполне ясно. Если при переводе Маркса к его словам прибавлять отрицание «не», то и получится не-Маркс, или анти-Маркс. Правда, В. Ильин ругательски ругает В. Чернова за его разоблачение, усматривая «невежество», «беспредельную неряшливость», «безграмотность», «наездничество», в том, что он «не понял вольного пересказа» Плеханова. Но факта изменить нельзя. Можно было только думать, что тут – неумышленная ошибка; а ошибаться свойственно человеку, даже столь авторитетному, как Плеханов. К сожалению, выясняется, что
В первой статье, против Конрада Шмидта (N.2., 1899, 5) Плеханов привел второй тезис Маркса о Фейербахе, и оборвал цитату
1) Плеханов
2) Плеханов знал, что его перевод говорит
Предлагаю профессору литературной этики Плеханову дать надлежащую характеристику этого приема борьбы.
И вот такого философа взял себе за образец Вл. Ильин, философ, по-видимому, очень молодой, – по крайней мере, я раньше не встречал его в специальной литературе. Понятно, что у него все выходит еще наивнее и грубее. О его умении разыграть ученость читатель уже достаточно мог судить по приведенным раньше примерам. А что касается «литературно-этических» методов, то у него они принимают такой вид, что могут только способствовать благодушному настроению противника. Например, ему надо представить в глазах читателя «путаницей» то, что я говорил о материалистах XVIII века, и он в ответе заменяет их материалистами XVII века; но так как между взятой у меня цитатой и его ответом всего одна строка, то замена цифр, естественно, бросается всякому в глаза [17]. Можно ли тут сердиться или возмущаться?
Есть латинская поговорка: «пусть не хватает сил, но намеренье все-таки похвальное». Применительно к Вл. Ильину, ее следует перевернуть: намеренья то не похвальные, но зато – сил не хватает. И то хорошо.
XXII.
Исследуя профессиональную ученость Вл. Ильина и его учителя Г. Плеханова, я не касался вопроса с его положительной стороны: какова действительная ценность и действительное значение профессиональной учености, специально же – в области философии? Рассмотреть это теперь необходимо особенно потому, что иной неопытный читатель мог бы на основании сделанных разоблачений прийти к чрезвычайно печальным и глубоко ошибочным выводам в таком роде: если уж сам Вл. Ильин с его тысячами цитат и Г. Плеханов с его установившейся репутацией теоретика на самом деле не знают того, о чем говорят, то кто же имеет право судить о философских истинах и заблуждениях? не очевидно ли, что только немногие избранники, аристократы познания, имевшие время и возможность проникнуть на самое дно философской специализации, доподлинно изучившие бесконечное число философских трактатов, и точно знающие, кто, что и когда писал по гносеологии, метафизике и т. п.? Чтобы показать, насколько относительна цена специальной учености, я начну с двух-трех исторических иллюстраций.
Гениальный немецкий поэт Вольфганг Гете, при всей своей энциклопедической
Такую же, революционно-правильную позицию по этому вопросу занимал его младший современник, французский романист Бальзак, в остроумно-беллетристической форме осмеивавший сторонников господствовавшей доктрины, и специально, кажется, величайшего из авторитетных специалистов того времени, гениального Кювье. Этот Бальзак, который, кстати сказать, был несомненным предшественником и учителем Маркса в учении о классовой психологии, не боялся иметь свое суждение вопреки самым ученым специалистам; и в то время как идеи Ламарка высмеивались, а Жоффруа Сент-Илер потерпел поражение в полемике с Кювье, смелый писатель мстил за их неудачи веселым памфлетом, в котором издевался не только над старым мировоззрением, но также и над узостью и слепотой специалистов [18].
А вот факт, относящийся к истории величайшего открытия XIX века – закона сохранения энергии.
Немецкий врач, Роберт Майер, исходя из некоторых наблюдений своей врачебной практики в тропических странах, путем довольно сложного и чрезвычайно интересного ряда умозаключений, которого мне здесь не приходится рассказывать, пришел к идее эквивалентности и замещения различных форм энергии. Свои выводы он изложил в статье, которую и направил в соответственный специальный журнал «Анналы физики» Поггендорфа. Редактор возвратил ему рукопись с замечанием, что лучше ему не браться за вещи, самой азбуки которых он не знает. И действительно, в статье Майера была очень грубая ошибка против элементарной механики: он смешал «количество движения» с «живой силою», – недосмотр, который, конечно, был бы невозможен для специалиста. Это не мешало его идее быть великим открытием; но, справедливо замечает Эрнст Мах, нелепо было бы требовать от Fachphilister'а, от «филистера специальности», каким был ученейший муж Поггендорф, чтобы он самостоятельно понял гениальную мысль, для него совершенно новую.
Иллюстрации, кажется, достаточно яркие. Но, конечно, они приведены мною не для того, чтобы доказывать бесполезность или вред специальных знаний. Но они удобны для выяснений вопросов о филистерстве специальности, о правах специалистов и дилетантов, а особенно – об отношении
XXIII.
Специализация есть
Что важнее? Какая тенденция сильнее? Это вопрос факта, вопрос истории. Долгое время технический и научный прогресс шел рядом со специализацией, рука об руку с нею. Но когда поле труда коллективного бесконечно расширилось, сужение труда индивидуального стало все более отрывать личность от коллектива, и тем самым обессиливать ее. Коренное противоречие, лежащее в специализации, двойственность ее тенденций стала все резче выступать на практике; она привела в технике к безжизненному типу сведенного к элементарной трудовой операции работника старой мануфактуры, в науке и особенно в философии – к не менее безжизненному типу мандарина книжной учености. Это, конечно, типы предельные; а рядом с ними возникало и существует много типов менее резких, в большей или меньшей степени, однако, ослабленных в своей жизненности.
Практически, специализация еще необходима на каждом шагу, и далеко не всегда ведет к чрезмерному консерватизму мысли. Если почтенный специалист Поггендорф не в силах был даже сколько-нибудь понять идею Р. Майера, то другой, не менее ученый специалист, Леонар Сади Карно, еще за 10 лет до Майера, сделал то же самое великое открытие, и только благодаря неожиданной, ранней смерти не успел опубликовать его [19]; третий архи-специалист, Клаузиус, впоследствии превосходно развил ту же идею и дал ей наилучшие математические формулировки. Чаще всего, специализация обнаруживает свое отрицательное действие в развитии мысли человечества именно тогда, когда делается какой-нибудь важный и большой шаг вперед; – а потом, когда шаг сделан, и сопротивление цеховой учености сломлено, – она с большим усердием принимается за разработку нового открытия или изобретения, и с большим успехом довершает его.
Но прогресс человечества не остановился на такой несовершенной и противоречивой форме разделения труда, как специализация. Шаг за шагом, он ее преодолевает. Создаются
Но все это пока еще впереди, в действительности это существует только как ее тенденция. Рамки специальностей еще резко очерчены, и стушевываются лишь мало-помалу. Положительная роль специализации далеко еще не сыграна и ее филистерски-цеховые формы также весьма распространены.
В оценке этих форм, философия, по самому существу ее работы, должна занять особое и своеобразное положение.
Каждая наука систематизирует или «организует» какую-либо отдельную область опыта, и потому именно является «специальностью». Философия не имеет такой особой области. Она стремится охватить опыт и познание в его целом. Она выражает
Дробление человека, порожденное специализацией, создало массу жизненных противоречий, сузило мир для каждого отдельного человека и подорвало взаимное понимание людей, интересы личности отделило от интересов коллектива и противопоставило интересам других людей; а отсюда возникла борьба всех против всех, отдавшая человека во власть социально-стихийных сил, для него непонятных и потому неодолимых. Философия хотела связать то, что было разорвано, дать людям цельность и единство взгляда на мир, разрушить перегородки, разделившие человеческий опыт на замкнутые клетки, заполнить пропасти мышления и перекинуть мост от него к загадочно-грозному в своей бесконечной сложности бытию. Всего этого, очевидно, немыслимо сделать в рамках какой-либо специальности. И философия великих мастеров имела всегда энциклопедическую основу. Бессильна была и она решить свою гигантскую задачу: нельзя силой идей объединить то, что разрозненно в реальности. Но все же это были важные и ценные попытки, пролагавшие путь дальнейшей объединительной работе человеческой мысли. Наконец, настало время, когда сила специализации восторжествовала и в самой философской работе, извративши ее смысл, и сделавши из философии нечто коренным образом противоположное всей ее задаче.
Философия стала цеховой специальностью, в которой быстро расцвела профессиональная ограниченность, цеховое филистерство. Задача объединения общечеловеческого опыта, в его неисчерпаемом богатстве, сложности и противоречивости, перешла в руки людей, знания которых в массе случаев не выходили из пределов книг, написанных другими людьми по философии, т.е. выполненных ими попыток объединения; самое же содержание этого опыта, развивающейся трудовой практики и познания, оставалось в наибольшей своей доле им незнакомым и чуждым, даже неинтересным. Это было вырождение философии в пустую схоластику, полезную разве только в смысле упражнения логических способностей.
Человек, который прочитал все существующие гносеологии и метафизики, изощрился в критических анализах понятий, но не знает ни практической жизни своего времени, ни методов и результатов самых различных наук, на которые опирается человеческий труд, ни современного ему состояния литературы и искусства, — такой человек есть живая насмешка над философией. Чего может стоит его «философия», какой опыт она объединит и организует? Опыт его кабинета и нескольких тысяч томов чужих рассуждений? А этот карикатурный тип философского «achphilister'а» наиболее распространен в наше время, он имеет успех, наивные люди верят, что это, собственно, и есть настоящий носитель философского мышления.
В статье одного такого специалиста, патентованного, можно сказать, мыслителя, члена разных соответственных обществ и сотрудника соответственных журналов, мне случилось однажды прочитать, что вот не все же существующее развивается: количество энергии в природе остается неизменным. Трудно словами характеризовать выраженную в этих словах бездну невежества по отношению ко всему техническому и научному развитию нашего времени, глубочайшее незнание того, что означает символ «энергии» в производстве и познании, центральное понятие всей современной организации труда и точной науки. Почтенный мыслитель искренно полагал, что энергия, это такая вещь, которая находится в другой вещи, называемой природой, и которая могла бы увеличиться или распухнуть или «развиться», а между тем ничего этого с ней в действительности не происходит. Он не знал, что «энергия», это просто монистическое отношение человека к различнейшим явлениям в производстве и в познании, что это – объединяющий метод того и другого, который все дальше развивается на наших глазах.
Пример этого — вовсе не исключение, а скорее типичный случай для людей, которые под изучением философии понимают чтение философских книг, а под философской работой – писание новых таких же книг на основании прочитанных. От такого наивного понимания всего легче должны отрешаться марксисты, которым хорошо известно, что философия — это идеология, т.е. «надстройка», т.е. нечто производное, и потому смешно ее строить из ее самой, а надо начать с выяснения «базиса», т.е. изучать производительные силы, что делается науками техническими и естественными, а затем экономику и основные идеологические области, что делается науками социальными. И на основании всего этого, для марксиста должно быть ясно, что к философской работе любой широко образованной и видевшей жизнь человек подготовлен несравненно лучше, чем пыльный специалист-гносеолог.
Отсюда вытекает более, чем в какой-либо другой области, бесспорное право «профана», обладающего достаточным жизненным и научным опытом, иметь свое суждение» в борьбе философских направлений.
И особенно печально видеть, когда некоторые
Специальное изучение философии – вещь очень хорошая, но тогда, когда оно опирается на серьезные знания, научные и практические. Полезно исследовать и критиковать взгляды различных философов прошлого и настоящего, но при этом надо ясно представлять себе тот жизненный материал, который они организовали в своих философских воззрениях. Нелепо цитировать по одному и тому же вопросу Беркли, Канта, Маха, не считаясь с тем, что все содержание их понятий различно, потому что различна вся историческая обстановка, в которой они жили, сумма опыта, с которой о имели дело, социальные мотивы, которые ими руководили, – не считаясь с тем, что даже одни и те же слова и формулы выражают у них совсем не одно и то же. Для марксиста понимать все это – более обязательно, чем для кого-либо. Нет вещи более не-исторической, более анти-марксистской, чем набор цитат из разных школ и времен, не соединенный с серьезны социальным анализом цитируемых идей.
Книга, которую мы разбирали, всем своим тоном, всем своим построением учит
XXIV.
Подведем итоги философскому трактату Вл. Ильина.
Мы видели в нем массу противоречий; но «диалектические» ли они?
Внешний вид глубочайшей учености – и не менее глубокое невежество на самом деле.
Постоянные обвинения противников в «неприличии», в «литературном наездничестве», – и необычный даже для наших отечественных нравов лексикон ругательных слов [20].
Обозначение всех оппонентов как «философских реакционеров», и самая застойная тенденция, самая злая ненависть ко всяким без различия «новшествам».
Резкий, анти-религиозный тон, приписыванье враждебной стороне стремлений к «поповщине», – и глубоко религиозное мышление, с культом «абсолютного».
Это последнее противоречие, конечно, основа всех остальных.
Представьте себе человека, который, мысля религиозно, формально принял учение, глубоко враждебное всякому «фидеизму».
Тогда он во-первых, создает
Так его собственная религиозность для него субъективно проецируется на его противников.
Может быть, Вы слышали, читатель, историю про одного алкоголика, который, в ответ на грустные упреки друзей, – «что, брат, допился-таки до чертиков?» – гордо отвечал:
«Нет, я то еще не допился, а вот он (больной указал на фельдшера), он действительно допился: так по нем и прыгают, так и прыгают: я
Вл. Ильин тоже отнюдь не находится в религиозном опьянении от своей «абсолютной истины». Нет, но он
XXV.
Не прошло и пяти месяцев с появления книги Вл. Ильина, как у него уже обнаруживаются собственные последователи, и притом совершенно слепо ему доверяющие… Передо мной официальное «Письмо к слушателям заграничной марксистской школы» Н. Ленина [21]. Этот весьма заслуженный политик, обличая означенную школу в философских ересях, которые он считает теоретической основой какой-то новой фракции, – как Плеханов считал их теоретической основой большевизма, – пишет так:
«Возьмите, наконец, программу занятий школы. Из четырех отделов один – третий – озаглавлен «философия пролетарской борьбы». В международной марксистской литературе есть десятки и сотни, если не тысячи, программ занятий подобного же типа. Но вы
Итак, философии пролетарской борьбы нет на свете; «философский материализм Маркса и Энгельса» отнюдь таковою не является, и вообще ее могут выдумывать только люди, далекие от пролетарского мировоззрения… Но «пролетарское мировоззрение»-то существует? Очевидно, да. Философию оно в себе заключать может? По-видимому, и почтенный политик этого не отрицает. Будет ли эта философия пролетарски-классовой? Как будто, оно не должно быть иначе. Будет ли она
Может быть, оно и в самом деле очень дурно. Но что делать? Не всем дана такая теплая вера в то, что все уже выяснено и сказано, что дальше стремиться человеческой мысли некуда, и искать нечего.
Обратимся теперь к означенной «программе заграничной школы». Под общим заглавием ее третьего отдела «философия пролетарской борьбы» имеется ряд частных подзаголовков: «Развитие общественных мировоззрений», «Развитие искусства и литературы», «Развитие русской литературы в XIX веке», «Социалистическая культура». Все это такие вещи, которые к пролетарскому мировоззрению отношения не имеют? которые надо специально «выдумывать», не правда ли?
«Никто из европейских марксистов не поймет, что это значит», – утверждает Н. Ленин. Но вот вопрос – принадлежит ли к числу европейских марксистов Карл Каутский? Дело в том, что он, как видно из
В том же своем «Письме» Н. Ленин пишет:
«Вся русская печать давно уже указала на то, что… Луначарский повел проповедь богостроительства. Ему помогал в России Базаров. Однородные философские взгляды защищал в десятке русских книг и статей, в десятке заграничных рефератов Богданов»…
Всякий, кто читал критическую статью Базарова «О богоискательстве и богостроительстве», где он полемически относится к обоим названным течениям, давая им, однако, весьма справедливо
Из философских вопросов сторонники Вл. Ильина ухитряются создавать какую-то невозможную политическую путаницу, пользуясь ими для того, чтобы обострять и углублять практические противоречия внутри левого крыла русского марксизма. Неполезная для дела и неблагородная работа! И, что всего уже неблагороднее, такое отношение к философским вопросам они пытаются приписать своим противникам, –
В том же своем «Письме» Н. Ленин говорит:
«..В апреле 1908 года я объявил всем этим трем товарищам (он назвал перед этим Базарова, Богданова, Луначарского, и загадочным образом пропустил М. Горького.
Это, поистине, возмутительная неправда, и я, как от своего имени, так и по полномочию, от имени М. Горького и остальных бывших там литераторов, заявляю, что не только предложение не было отвергнуто, но против него не раздалось ни одного голоса, – тут единодушие было полнейшее.
И когда потом была сделана попытка осуществить этот план, то официальным представителем редакции предполагаемого издания был сделан именно Максим Горький, который и напечатал в газетах приглашение о присылке материалов; я же находился в составе намеченных сотрудников. Дело пока не выполнено, только вина тут не наша. Никому из нас и в голову не приходило на основании философских разногласий отказываться от сотрудничества в важной социально-исторической работе.
Мы полагаем, что трудное дело выработки целостного пролетарского мировоззрения должно выполняться коллективно, и что борьба теоретических оттенков не должна заслонять от нашего сознания единства великого практического дела.
История показывает, что всякая система идей – религиозная, философская, правовая, политическая – как бы ни была она революционна в эпоху своего зарождения и борьбы за господство, рано или поздно становится задержкой и препятствием для дальнейшего развития, силой социально-реакционной. Избегнуть этого фатального вырождения могла только такая теория, которая возвысилась над ним познавательно, которая сумела объяснить его, раскрыть его причины. Такой теорией был марксизм.
Марксизм показал, что всякая система идей есть органический результат, производное определенных общественно-трудовых отношений, вне которых ее жизненный смысл неминуемо теряется, и затем извращается. В смене общественно-трудовых форм разгадка судьбы идеологий. В эпоху прогрессивного развития определенных производственных отношений создающаяся на их основе идеология прогрессивна, ибо она служит им, помогает их развитию, закрепляет их. Но когда их развитие завершилось, и на их место начинают уже выдвигаться новые, более совершенные формы, та же идеология, продолжая поддерживать и закреплять старые, низшие формы, становится консервативною, а затем реакционной. Переживая свою социально-трудовую основу, она превращается в «мертвеца, который хватает живого». Тогда ее разрушение необходимо для социального развития.
Признав это, марксизм, идеология прогрессивнейшего класса, неизбежно должен был отвергнуть абсолютное значение за какой бы то ни было системой идей, в том числе и за своей собственной. Он предъявил к себе самому требование непрерывного развития в соответствии с изменяющимися жизненными отношениями пролетариата. И марксизм идет по этому пути.
Но старый мир не мог примириться с тем, что в его среде зародилось и живет учение, не подвластное его року, не поддающееся его закону идеологического вырождения, учение, которое он не в силах сделать в положенный срок из живого, светлого организма – тусклым и злостным вампиром. После долгой, безуспешной борьбы, старый мир прибегнул к последнему средству: он сотворил вампира по внешнему образу и подобию своего врага, и послал его бороться против молодой жизни. Имя этому призраку – «абсолютный марксизм».
Вампир исполняет свою работу. Он проникает в ряды борцов, присасывается к тем, кто не разгадал его под его оболочкой и иногда достигает своей цели: превращает вчерашних полезных работников в озлобленных врагов необходимого развития пролетарской мысли.
Наше отечество – страна молодого рабочего движения, неукрепившейся культуры, страна мучительно-изнуряющей борьбы – дала этому призраку едва ли не лучшие его жертвы: Г. Плеханова еще недавно, Вл. Ильина, теперь, не считая иных, менее крупных сил, но в свое время также очень полезных для общего дела.
Товарищей, попавших во власть злого призрака, мы пожалеем и постараемся вылечить, хотя бы суровыми средствами, если нельзя иначе. А с вампиром поступим так, как
Перед нашим классом и нами – великая работа: создание новой культуры, для которой все прошлое и настоящее – только материал, для которой формы лишь смутно намечаются. Вместить бесконечно-развивающееся коллективное содержание в бесконечно гибкие и пластичные рамки – такова задача этой культуры; гармоничное сотрудничество коллектива – ее орудие! Мы выполняем подготовительное дело, выполняем его среди борьбы и противоречий, – такова наша историческая судьба, и мы принимаем ее, как объективно-данную. Но насколько это в наших силах – мы должны уже теперь, в пределах нашего класса, в его культурной работе осуществлять трудовую гармонию, которая есть наш социальный идеал; и ту внутреннюю борьбу, которой сопровождается эта работа в нашем возникающем коллективе, мы должны рассматривать с точки зрения ее объективных результатов – как бессознательное и стихийное, а потому пока еще дисгармоничное сотрудничество. На этом пути мы поймем трудовую связь поколений, и наш идеал выступит перед нами, как непреложный вывод из прошлого и настоящего всего человечества.
Примечания
* Богданов А. Падение великого фетишизма (Современный кризис идеологии). Вера и наука (О книге В. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм»). М., 1910, с. 144—223.
1 Эмпириомонизм, ч. III, предисловие.
2 На всякий случай отмечаю: в моей книге «Из психологии общества» к этим вопросам относится значительная часть статей: «Что такое идеализм?» (о г. Бердяеве), «О проблемах идеализма», «Отзвуки минувшего» (о г. Булгакове) и т.д
3 Я понимаю, что логически мыслящему читателю все это может показаться прямо неправдоподобным; в то же время недостаток места и интересы изложения не позволяют мне делать много цитат. Поэтому могу только предложить читателю справиться в подлиннике: стр. 6-10, 30-32, 36, 47, 48, 49, 53 и др.
4 «Эмпириомонизм», ч. iii, Предисловие, стр. xxxv—xxxvi.
5 «Приключение одной философской школы», Спб. 1908.
6 Главным образом – «Эмпириомонизм», ч. i, ii, iii, «Философия совр. естествоиспытателя» (В сборнике «Очерки фил. коллективизма») и «Приключ. филос. шк.».
7 В книге «Из психологии общества» (её 2-е изд. — Спб. 1906).
8
9 Плеханов иногда противопоставляет физические
10 Эта статья Базарова была написана в 1907 году. С тех пор по вопросу о связи опыта он перешел от точки зрения Маха к моей (различение индивидуальной и коллективной организации опыта – статья в сб. «Очерки фил. коллект.»).
11 Приведу пример. Относительно полетов ведьм по воздуху профессора Шпренгер и Инститор писали в знаменитом «Молоте ведьм»: «Об этом имеются бесчисленные свидетельства людей, которым или
Вот она, «объективная истина, открываемая нам органами чувств»! Признавать ее – «значит быть материалистом»…
12 В этом случае, как и в других, Вл. Ильин – верный ученик Плеханова. Вот что писал Плеханов о Фейербахе:
«Заметим, прежде всего, что божественность атрибутов человеческой природы имеет у Фейербаха совершенно особый смысл. Французские материалисты прошлого века, рассуждая об этих атрибутах, конечно, не одобрили бы Фейербаховой
13 Критикуя мысль Фохта, Бюхнер приходит к такому выводу: «мысль, дух, душа не есть что-либо материальное, но объединенная совокупность различных сил, результат взаимодействия нескольких материй, одаренных силами и свойствами». И он сравнивает душу с силой паровой машины, которая сама по себе не материальна, тогда как пар, ее источник – вполне материален.
14 Перевожу это место с издания 1677 года (opera posthuma), стр. 87—88. «Модус» – буквально, способ, образ; всего ближе здесь – «частное проявление».
15 В xviii веке вполне укоренилось смешение «мышления» с «сознанием», и потому
16 См. плехановский перевод брошюры Энгельса о Л. Фейербахе.
17 Вл. Ильин, стр. 112.
18 Сказка «Приключение осла» в сборнике «Общественная и домашняя жизнь животных», вышедшем около 1840 года и переведенном на русский язык.
19 Правда, Карно был офицером, и значит, не такой уже голый специалист своей науки…
20 Я могу цитировать только несоизмеримо малую их долю. Читатель может обучиться сам… По такому поводу, как критика теории Канта, Вл. Ильин ухитряется обозвать своих противников «Пуришкевичами» (стр. 231).
21 Цитирую по любезно кем-то мне присланной печатной корректуре.
22 Цитирую по печатному документу (русский перевод письма).
23 Особенно недопустимой представляется ссылка на «десяток заграничных рефератов Богданова», ссылка, которой не может точно проверить никто из тех, кто не слышал самых рефератов. А те, кто на них был, могли бы, пожалуй, спросить Н. Ленина, из каких источников он почерпнул настолько полные сведения об этих рефератах, что считает возможным официально на них ссылаться. Дело в том, что ни на одном из них он не был; не был даже на том, на который был специально приглашен, – на полемическом реферате по поводу разбираемой здесь книги Вл. Ильина.