Путешествие вокруг моего черепа

Karinthy Frigyes. Utazas Faremidoba. 1916. Capillaria. 1922.

Свою фантастическую повесть Каринти написал в духе Свифта, как продолжение путешествий Гулливера. Он старался сохранить в ней не только авторский стиль и характер знаменитого героя, но и свифтовскую манеру иронического повествования. Забавная сказка постепенно представала серьезным, отнюдь не шуточным размышлением о самом главном в жизни человека — о природе его взаимоотношений с внешним миром и обществом. Каринти органично вжился в свифтовский стиль, но так же, как и «Путешествия Гулливера», его повесть несет на себе неизгладимую печать своего времени. Сохранив исходную ситуацию, Каринти как бы переносит свифтовского героя в XX век, точнее в его первые десятилетия, и заставляет его действовать и размышлять как своего современника.

Из энциклопедии фантастики В. Гакова:

Известность пришла к писателю после публикации двух повестей «Путешествие в Фа-ре-ми-до» (1916)и «Капиллария» (1922), обе изд. на русском языке в одном томе «Фантазии Фридьеша Каринти» (1969).

Повести представляют собой «продолжения» «Путешествий Гулливера» Д. Свифта. В первой действие происходит на планете, на которой развилась неорганическая жизнь и общение между индивидуумами осуществляется посредством музыки, а «органика» рассматривается как болезнь, отклонение от нормы. Во второй описана необычная «сексуальная политика» обитателей подводного мира.

ФРИДЬЕШ КАРИНТИ

АБРАКАДАБРА

Это случилось со мной в кафе.

За мой столик присел молодой человек, как видно скромный и хорошо воспитанный. Мы разговорились о всякой всячине. Потом разговор на несколько минут прервался.

Неожиданно мой новый знакомый вновь заговорил.

- Извините, пожалуйста,-сказал он скромно,-вам тоже официант кисера мера нин, как и мне?

- Простите,- ответил я и наклонился поближе к своему собеседнику.- Я не совсем вас понял.

ФРИДЬЕШ КАРИНТИ

ЭКЗАМЕН ПО ИСТОРИИ

В три часа пополудни я сел в машину времени и привел ее в движение: винты и колеса с треском начали вращаться, отсчитывая на часовом механизме дни, месяцы и годы с умопомрачительнейшей скоростью. Мои карманные часы показывали ровно четыре, когда я остановил машину, огляделся вокруг и увидел, что нахожусь среди высоких домов на небольшой городской площади. Она мне показалась похожей на площадь Калвина, но была сплошь застроена новыми домами. Я взглянул на годометр: он показывал 2015 год, апрель, день четвертый. Стрелки часов в машине времени сошлись на цифре "З".

Наверное, все было оттого, что я с замиранием сердца мечтал о цирке, но, пожалуй, не меньше мечтал и о скрипке, — а потом скрипку-то мне купили, а в цирк все никак не вели, оттого, наверное, через разные промежутки времени вновь и вновь снился мне цирк, — однажды я увидел его издали за холмами, и меня словно бы кто-то вел туда, держа за руку. В другой раз я вдруг обнаружил себя стоящим посреди большего города, но цирк был тот же самый, тот же вход с вестибюлем на обе стороны. В тот раз у меня уже и билет был, я мог бы войти, но потом во сне все перепуталось, и я опять не побывал внутри.

Повесть из жизни австро-венгерской гимназии начала ХХ века и юмористические рассказы выдающегося венгерского юмориста и сатирика, фантазера и острослова, одного из самых популярных авторов в Венгрии начала XX века Фридьеша Каринти (1887–1938).

Сегодня я снова предпринял небольшую прогулку в машине времени. На этот раз решил заглянуть в прошлое. Ровно в полдень я включил мотор и помчался в глубь веков со скоростью шесть месяцев в секунду; спустя четверть часа я уже был на месте.

Датометр показывал 8 февраля 1487 года.

Машина финишировала на придунайском холме — там же, откуда взяла старт.

Я оглянулся. Невдалеке плотники возводили мост под надзором солдат в железных латах. За Дунаем, в Буде, поблескивали кольчуги и длинноствольные ружья воинов, которые в походной колонне двигались к крепости.

ФРИДЬЕШ КАРИНТИ

ПЕРВОБЫТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вечером мне страшно захотелось спать, и я задремал над иллюстрированным изданием "Истории человечества", раскрытым на той самой странице, где в качестве иллюстрации к тексту был помещен рисунок "Первобытный человек". Мне кажется, во сне я уронил книгу; короче говоря, первобытный человек сошел со страницы, и, когда я внезапно очнулся, было уже поздно: он сидел напротив меня, на другом конце стола. Я сразу узнал его по заросшему жесткой щетиной лицу, выпирающим скулам, по дикому блеску глаз и страшным зубам. К тому же в руке его была зажата та самая дубинка, при помощи которой, как установил Дарвин, дикари обычно расправлялись со своими врагами.

ФРИДЬЕШ КАРИНТИ

ИЗВИНИТЕ, ГОСПОДИН УЧИТЕЛЬ...

ПОВЕСТЬ

СОДЕРЖАНИЕ

М. Бременер. Вместо предисловия .........

ИЗВИНИТЕ, ГОСПОДИН УЧИТЕЛЬ...

Вступление

Утром в семь

Опоздал

Продаю книги

Ответ первого ученика

Ответ "последнего" ученика

"Провалившийся" герой

Венгерский письменный

Класс хохочет

Ставлю опыты

Объясняю табель

Девчонки

 "Свидания" - роман о любви, изящный и необычный. Герой, чьи отношения с женщинами и жизнью вообще строятся непросто, не решается поверить в реальность счастливой встречи и, чтобы не рисковать, пытается довольствоваться встречами воображаемыми. Он мысленно назначает свидания покинувшей его девушке, о чем предпочитает ей не сообщать, хотя сам является на них исправно. Из этих виртуальных встреч вырастает череда неожиданных и вполне реальных событий, о которых автор рассказывает с тонким мастерством, словно проецируя самые трудноуловимые эмоциональные перипетии на большой экран.

Это была необычная гостиница. Впрочем, ее почти никто и не называл гостиницей.

На низких воротах висели две дощечки: на одном столбе было начертано женское имя – «Сино Судзуки», на другом – «Пансион районного банка». Это здание наполовину европейского типа местные жители прозвали Дачей Судзуки. Дача была расположена на плоскогорье, неподалеку от горячих источников, в трех часах езды от Токио. Поэтому здесь с весны до осени из года в год останавливались одни и те же постояльцы. Летом сюда приезжали целыми семьями, вместе с детьми. Иногда приходилось даже стелить постели в коридоре.

Повесть про близнецов

Повесть

Мы вольные странники бесконечных дорог. Друзья всем дальни кам и драйверам, мы их амулеты, талисманы, мы их ангелы-хра нители, и даже менты не трогают нас – они знают, кто мы такие и куда мы идем. Мы сами можем не знать этого, смеяться и махать в сторону солнца, но менты знают – они чертыхнутся, пожмут плечами, вернут паспорта и пошлют нас на все четыре, все равно нас не остановишь, а им не понять.

Нас много. Мы – точки, разбросанные по дороге, романтические последователи гуру Керуака, мы братья одного ордена, и на нашем гербе можно вывести: “In via veritas” или проще: “Дорога всегда права”. У нас разные цели, разные маршруты, но все мы едины в своем ощущении: только здесь, на дороге, мы становимся свободными.

повесть

Все началось первого января, когда я лежала на диване и смотрела газету.

Я искала туристические объявления о базах отдыха, где можно было бы покататься на сноуборде. Сноуборды мне нравятся – они для сильных, уверенных, энергичных людей, для тех, кто не хочет валяться на диване, для тех, кто слушает рок и альтернативу. Сноуборды не для неудачников. То есть не для меня. Я знала, что никуда не поеду и не буду кататься на сноуборде, но все равно разглядывала объявления.

Я, наверное, все-таки оборотень, у меня есть такое чувство.

Оборотни, они ласковые.

Автор

И еще он вспомнил крокодильчиков. Они лежали друг на друге, как гора слипшегося мармелада. Такие узорные фигурчатые крокодильчики. Их хотелось съесть. Но только

Эйх^1 протянул руку к аквариуму, как был остановлен грозным окликом отца: «Не сметь!»

До сих пор он огорчался, что так и не попробовал вкусного крокодильчика.

Там на острове, что так страстно притягивал его воображение, крокодильчики, несомненно, были, но какие! Сами охотники, способные сожрать любого. А тогда, в детстве, они были маленькие, беспомощные, распластанные.

повесть

Людмиле Константиновне Гусаровой – другу, читателю, врачу.

На голубой клеенке неба – пролитое молоко облаков. Кто-то рассеянно пытается вытирать, но только перегоняет лужицы с одного места на другое.

Сквозь неплотную, молодую листву старой яблони жарко прикладывается к левой щеке неожиданно выглядывающее солнце. Это именно тот случай, когда надо подставить и правую.

Напротив моего кресла, в канаве за ветхим штакетником, могучие вербы. Одна вольно раскидистая, ветвящаяся, впадающая в небо десятками ручейков, другая – обрезанная, с торчащими во все стороны зелеными прутьями. Третья справа прячет свой ствол за домом, но верхушка тоже видна – светло-зеленым нимбом покачивается над темно-серой шиферной крышей.

Скептические интеллектуальные эксперименты в жанре романа, призваны доказать, что доказать нельзя ничего, что истина множественна, а жизнь парадоксальна и трагична.В центре страдающий герой-идеолог, занятый интеллектуальной эквилибристикой и жалобами на незадавшуюся жизнь, а также некая глобальная философско-экзистенциальная оппозиция. Оппозиция духа и тела, оппозиция реальности и воображения. Все картины убедительно пластичны, объемны и выпуклы. В композиционном плане роман представляет собой сплошной поток воспоминаний-размышлений. Герой, ничего не делает. Ходит и бухтит на тему. Бухтит твёрдо и литературно. Это настоящая русская проза очень высокого качества.» (Александр Агеев, "Русский журнал")