Подарок для командира

В романе «Поле Куликово» Владимира Возовикова повествуется о борьбе русского народа во главе с великим Московским князем Дмитрием против золотоордынского ига и об исторической победе русских воинов над полчищами врага в 1380 году.

Роман Владимира Возовикова «Эхо Непрядвы» продолжает тему борьбы русского народа под руководством Москвы против золотоордынского ига, начатую автором в романе «Поле Куликово». В новой книге повествуется о стремлении молодого Московского государства во главе с Дмитрием Донским и его сподвижниками закрепить историческую Куликовскую победу, о героизме русских людей при отражении нашествия хана Тохтамыша. В романе продолжаются судьбы многих героев, знакомых читателю по предыдущей книге.

Сборник составляют созданные в последние годы повести о современной армии, о солдатах и офицерах 70—80-х годов, несущих службу в различных родах войск: матросах со сторожевого катера и современном пехотинце, разведчиках-десантниках и бойцах, в трудных условиях выполняющих свой интернациональный долг в Афганистане. Вместе с тем произведения эти едины в главном, в своем идейно-художественном пафосе: служба защитников Родины в наши дни является закономерным и органичным продолжением героических традиций нашей армии.

В повестях прослеживается нравственное становление личности, идейное, гражданское возмужание юноши-солдата, а также показано, как в решающих обстоятельствах проверяются служебные и человеческие качества офицера. Адресованный массовому, прежде всего молодому, читателю сборник показывает неразрывную связь нашей армии с народом, формирование у молодого человека наших дней действенного, активного патриотизма.

Турманов вылез из танка последним — трое его солдат-помощников ушли в тыл полигона, в лощину, закрытую серой пирамидой командно-наблюдательной вышки; оттуда доносились голоса, но суетня на поле прекратилась, и Ермаков понял, что ротный уже собирает на последний перед стрельбой, стало быть самый важный, инструктаж. Следовало поторопиться и Ермакову, и все же, отойдя от машины, он остановился, наслаждаясь минутой одиночества, коротенькой освобожденностью от взоров подчиненных и начальников. Даже стеклянные глаза машин смотрят теперь мимо, и можно сдвинуть на затылок теплый, глухой шлемофон, расстегнуть пуговицу куртки, как бы отпустить пружину где-то там, внутри, потому что на службе командир — словно курок на взводе, а выведенный курок полагается время от времени спускать, чтобы пружина не устала и не случилось осечки.

В новую книгу писателя В. Возовикова и военного журналиста В. Крохмалюка вошли повести и рассказы о современной армии, о становлении воинов различных национальностей, их ратной доблести, верности воинскому долгу, славным боевым традициям армии и народа, риску и смелости, рождающих подвиг в дни войны и дни мира.

Среди героев произведений – верные друзья и добрые наставники нынешних защитников Родины – ветераны Великой Отечественной войны артиллерист Михаил Борисов, офицер связи, выполняющий особое задание командования, Геннадий Овчаренко и другие.

В новую книгу писателя В. Возовикова и военного журналиста В. Крохмалюка вошли повести и рассказы о современной армии, о становлении воинов различных национальностей, их ратной доблести, верности воинскому долгу, славным боевым традициям армии и народа, риску и смелости, рождающих подвиг в дни войны и дни мира.

Среди героев произведений – верные друзья и добрые наставники нынешних защитников Родины – ветераны Великой Отечественной войны артиллерист Михаил Борисов, офицер связи, выполняющий особое задание командования, Геннадий Овчаренко и другие.

Сквозь сонную дрему полковник запаса Сергей Петрович Брянцев отчетливо различал доносившиеся с кухни голоса. После вчерашнего утомительного ученого совета было приятно прилечь в предобеденный час на голубой жестковатый диванчик в любимом спортивном костюме и, подложив под голову подушку, предаться короткому отдыху. Голоса дочери и жены не мешали его покою. Глубоко вдыхая сухой воздух жарко натопленной комнаты, пропитанный запахом библиотечных стеллажей, покрытого лаком паркета и пролитых на него духов, перебирая свои разрозненные мысли, он даже прислушивался к их разговору. Дочь только что возвратилась из Киева и, полная оживления, повествовала о своей поездке.

Писателю было уже семьдесят с лишним. Он давно не писал новых книг, а старые, которыми когда-то так увлекалась молодежь, не переиздавались. Иные его бывшие ученики, ставшие ныне известными прозаиками, полагали, что его давно уже нет в живых. Да и не мудрено, потому что ни на дискуссиях, ни на литературных вечерах он уже несколько лет не появлялся. Похоронив жену, он жил одиноко в скромной двухкомнатной квартире, тесной от книжных шкафов и стеллажей. На стекла той полки, где виднелись разноцветные корешки тридцати четырех написанных им книг, летом так быстро садилась пыль, что ее не успевали стирать. В три дня раз проведывала его баба Маша, такая же ветхая, как и он, занималась приборкой, готовила обед и уходила, иногда философски замечая:

Прекрасным был человеком редактор нашей городской газеты «Знамя победы» Зиновий Петрович Заболотный Более чем полвека протопал он по нашей замечательной земле, мальчишкой строил Магнитку, воевал в Отечественную, а после нее работал в одной из наших уважаемых столичных газет. И не рядовым литсотрудником, а специальным корреспондентом. Исколесил всю страну и по заграницам постранствовал изрядно, а когда почувствовал приближение старости и болезней, подался в родные края и оказался в нашем городке. Все мы помнили его любопытные задорные очерки и с уважением относились к каждому его замечанию. А когда в свободные часы Зиновий Петрович начинал рассказывать о своих журналистских перипетиях или о том, как он брал интервью у Михаила Шолохова, а с первым космонавтом Юрием Гагариным участвовал в поездке на молодежный фестиваль в Хельсинки, у нас и вовсе останавливалось дыхание. А Заболотный, одутловатый, с узкими хитрыми и добрыми глазами, попыхивая сигареткой, временами хрипловато откашливаясь при этом, с невозмутимым лицом, бывало, повествовал:

У пятиклассника Вовки Глухова, конопатого плотного мальчика, мать в городской больнице. Еще с вечера Вовкин отец, военный летчик первого класса, уехал ее навестить.

– Ты же смотри, – сказал он на прощание сыну, – будь у меня образцово показательным. Ужин на столе, книги и цветные карандаши на библиотечной полке, Утром с первым поездом я вернусь. И мама со мной, возможно, приедет.

Ночью в кавказских горах лавина сорвала плотину, и огромный бешеный поток обрушился на мирно дремавшие домики авиационного городка. Вспененная вода бурно вырывалась из ущелья, подступала к щуплым финским домишкам, грозя затопить. Отчаянно ржали лошади, мычали коровы, лаяли собаки. Люди, застигнутые бедой, полуодетыми выскакивали на улицу.

В телефонной будке выбиты стекла. Сидящему на близкой от нее скамейке пожилому мужчине в сером скромном костюме, со знаком ветерана войны на лацкане, волей-неволей приходится слушать доносящийся оттуда голос. Высокий парень с копной падающих на самые глаза длинных волос и броском джинсовом костюме кричит кому-то из своих друзей.

– Тимур, наши сегодня собираются в восемь. Если при деньгах, купи по дороге бутылку шампанского. Лучше полусладкого. Закуски и крепкое у нас есть. И Галку по пути прихвати. А насчет записей для магнитофона подумай. Если что-нибудь новое есть – будем рады. Ты знаешь, Родька Быков так обалденно вчера нахватался. Его Леший на своем «Жигуленке» домой везет, а он на щиток уставился и орет: «Ты какого черта счетчик не включаешь». Вот потеха! Значит, я вас обоих жду. А теперь давай на связь Зинку, с ней хочу потравить.

В скверике на самом конце скамейки, едва просохшей от свежей зеленой краски, одиноко сидела пожилая женщина в платье из старомодного клетчатого «японша» и вязала. На ее коленях лежал клубок зеленых шерстяных ниток, в руках, почти не тронутых старческой желтизной, бойко сновали поблескивающие в лучах утреннего майского солнца спицы. Был тот ранний час, когда большой город лишь пробуждался и особенно резок был шум первых троллейбусов и автобусов, и, кроме дворников, продавцов и школьников первой смены, никто никуда еще особенно не спешил. Через зеленый скверик с каплями росы на подстриженных кустах тем более никто не проходил. Вот почему женщина обернулась на скрип гравия под чужими приближающимися шагами и увидела высокого плечистого мужчину с копной седых волос в легком песочного цвета костюме и давно не модных коричневых нечищенных полуботинках, так не гармонирующих с этим костюмом из тонкой дорогой шерсти. Она и раньше не однажды видела его в этом скверике и про себя отмечала: «Как этот человек удивительно прямо держится, не горбится и не сутулится, а ведь лет ему по-видимому немало».

Маленький Борька был мохнат, как все тарантулы на земном шаре. Вместе с доброй своей тучной мамашей жил он в норе, вырытой еще их трудолюбивыми предками в нескольких метрах от директорского корпуса. Он страшно гордился тем, что существует на знаменитой коктебельской земле, где от ранней весны и до самой ненастной осени отдыхают писатели, поэты и критики. Старая паучиха не уставала его поучать:

– Больше всего бойся людей, сынок, потому что каждый из них, даже самый добрый, может тебя нечаянно растоптать. Но и береги их, никогда не пускай без нужды в действие своего яда.

В знойном июле 1966 года я прилетел в Ташкент, этот огромный город, совсем недавно переживший землетрясение. Прямо с аэродрома, вместе с писателем Евгением Поповкиным, мы отправились на заседание республиканского партийного актива. После прохладной московской ночи, столица Узбекистана дохнула ровной устойчивой жарой. Проезжая по улицам, мы с горечью видели, как изменился облик города. На каждом шагу попадались дома с лопнувшими стенами и выбитыми оконными стеклами, рухнувшими перекрытиями и крышами, груды камней и обломки мебели. Остро и больно напоминал Ташкент фронтовой город. Да он и на самом деле был таким, потому что в это утро, когда по местному времени не было еще и девяти часов, уже оказались зарегистрированными три подземных толчка, один из которых равнялся трем баллам. Однако толчки продолжались, а над городом висела густая серая дымка, вовсе не связанная с землетрясением. Это была благородная трудовая пыль над строительными площадками. Стихия еще окончательно не отступила, а новый Ташкент уже строился.