Ожидание

Михаил Николаевич Лайков родился в селе Николаевка Брянской области в 1960 году. Автор стихов, рассказов, статей, повести «Праздники» и романа «Возвращение в дождь». Печатался в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Москва», «Лепта», «Грани», «Ост» (Германия).

Алексей Николаевич Кавагоэ с детства очень любил книги. И считал их единственными своими настоящими друзьями. Поэтому именно с ними он проводил большую часть своего жизненного времени, предпочитая общение с буквами общению с людьми. Дома у Алексея Николаевича все было буквально-таки завалено книгами, книги лежали на шкафу, на письменном столе, стульях и даже на крышке старого черного пианино. Но так уж получилось, что в свое время Алексей Николаевич имел неосмотрительность жениться и поэтому к своему глубочайшему сожалению вынужден был делить свою квартиру вместе с женой, шурином, тещей и тестем. Всех их Алексей Николаевич терпел, но не любил, ибо любовью его пользовались только книги. Домочадцы же, напротив, раздражали Алексея Николаевича, так как стремились отвоевать у книг место в квартире и для других, не менее значимых на их взгляд вещей. Так, например, жена Алексея Николаевича активно выбивала себе территорию для косметики и одежды, теща — для телевизора, тесть — для удочки и пива, а шурин — для своих модных кроссовок. Алексея Николаевича все это тревожило и угнетало. Бой был неравный — четверо против одного. И в итоге все книги вынуждены были поселиться исключительно в комнате у Алексея Николаевича, покинув кухню, прихожую и прочие обжитые ранее уголки. С тех пор комната Алексея Николаевича стала походить на большой книжный музей, в котором хранились бесчисленные экземпляры из рода книжнокрылых.

Катенька высокая блондинка двадцати двух лет, с приятным смазливым личиком и красивыми длинными ногами. Она сидит, закинув нога на ногу, и курит легкую дамскую сигарету с ментолом. Сидящий рядом мужчина пытается взять у нее интервью.

— Скажите, Катерина…

— Просто Катенька.

— М-м-м… ну хорошо… Катенька… скажите, Катенька… вот вы такая красивая девушка…

— Ох (томно закатывает глазки), ну, сколько можно делать мне комплименты, право слово, я от них устала. Да, я красива… мне все об этом говорят (выплевывает сигаретный дым в лицо собеседнику).

Я бежал за ней из последних сил. Ноги мои болели неимоверно. Подошвы на ботинках были истерты в пыль. Но я все равно бежал. И все впустую. Она все равно была недоступна.

Неожиданно мы выбежали на лед. Я поскользнулся и чуть было не упал. А она звонко рассмеялась и, не замедлив шага, двинулась дальше. Летевший со всех сторон снег безжалостно и нервно кусал мои щеки.

— Ты идешь слишком медленно! — весело крикнула она мне.

— Я устал! Ты должна понять меня! Я бегу к тебе из последних сил, неужели ты не можешь меня подождать?!!!

Из дрожащих пальцев в очередной раз выпадает склеенное моей болью письмо. Рассыпаясь на тысячи крохотных кусочков, оно снова становится непригодно для чтения. Впрочем, я уже читал его. Тысячу раз. Я знаю его наизусть. И главное для меня это не прочесть, а именно склеить. Я нагибаюсь и хватаю с пола горсть рассыпавшихся бумажек. В ту же секунду они обращаются в сажу. В этом нет ничего удивительного. Письмо давным-давно сожжено.

Не удается смахнуть с твоей щеки пролившиеся год назад слезы. А бабочка, засушенная и приколотая иглою к красивой бархатной ткани, никак не желает взмахнуть крыльями и полететь. Каждый день я беру ее на ладонь и жду. Но она не двигается. В ее глазах ничего не меняется. Я вынимаю из ее сердца иглу, которой бедняжка приколота к бархату, но у меня не получается вынуть иглу, которая год назад вошла в ее сердце.

Сегодня ты покидаешь мой мир. Мне все еще сложно в это поверить. Я до сих пор надеюсь, что ты передумаешь и останешься здесь навсегда. Но ты тверда как камень и не желаешь менять принятого решения. Сколько времени ты тут провела? За этот срок я стал другим — огромным, как скала, и несгибаемым, как дуб. Мы двигаемся не слишком быстро, но мне кажется будто бы мы летим. Ведь сегодня я провожаю тебя навсегда. Ты легонько сжимаешь в своей ладони мои пальцы, а я с ужасом понимаю, что они дарят мне свое тепло в последний раз. Как бы мне хотелось, чтобы ты осталась в моем мире навечно. Дарила мне радость и жизнелюбие. Пробуждала бы меня своей детской улыбкой от тех мрачных дум, в которых я все время пребываю. Вырвала бы тоску из моей груди с корнем и сожгла ее в своем звонком смехе. Растопила бы лед в моей груди своей нежностью и верной любовью. Но здесь для тебя слишком мрачно. Ты хочешь солнца, а тут каждый день идет дождь. Ты хочешь пения птиц, а здесь каждый день лишь угрюмый ворон каркает свою мрачную колыбельную. Ты желаешь слышать шелест зеленой листвы, но лишь шум трухи опадающей с голых обезображенных стволов, может раздаться в этих местах. Мы непохожи, как луна и солнце, непохожи, как день и ночь. В твоей душе летают прекрасные белокрылые бабочки и плещется серебристая форель. В моей душе текут черные реки и пахнет дымом. Тебе грустно оттого, что мы расстаемся, но на губах твоих играет легкая, едва заметная улыбка — несмотря ни на что ты очень хочешь вернуться обратно. Ты снова хочешь коснуться босыми ступнями зеленой травы своего солнечного мира, хочешь вдохнуть стоящий там аромат прекрасных луговых трав. Что могу предложить тебе я? Только выжженное до конца поле, по которому мы идем, сбивая сандалии, и поднимающийся в небо запах гари. Что могу предложить тебе я, кроме грязи и пыли, дождя и снега, углей и засохших листьев. Что я могу дать тебе, кроме мира, в котором царит мрак и уныние и нет ничего, кроме смерти? Мира, где каждую ночь недовольно кричит сова и каркают черные вороны. Мира, где стаями носятся летучие мыши, отражая в своих глазах-бусинках лишь бессмысленность человеческого существования. Вот мы уже почти и дошли. Я уже вижу, как теплое солнце твоего мира медленно восходит на горизонте, пригревая ласковыми лучами спрятавшихся в зарослях животных и птиц. Твой мир прекрасен так же, как и ты сама, такой радостный, солнечный, добрый. Как жаль, что мне нет пути туда! Я слишком долго прожил в своей пещере изо льда, в темноте и мраке, чтобы суметь там нормально ужиться. Но ты уходишь. Ты уже почти ушла… С каждым шагом я чувствую, как силы оставляют меня. Еще минуту назад я был похож на несгибаемый дуб, был мощен, как слон, и силен, как тигр, а теперь… теперь моя осанка пропала, силы растаяли и мышцы, иссохнув, превратились в обвисшие куски старого мяса. Мы близимся к последней черте. Вот та граница, что отделяет мой мир от твоего, вот тот последний шаг, который тебе осталось сделать. За нашими спинами ни с того ни с сего начинается сильный ливень. Такого сильного уже давно не было в моем мире. С тех самых пор, когда ты впервые в него пришла… Но теперь ты уходишь. Я чувствую, как слабеют и подкашиваются ноги. Мы прощаемся. Ты чуть приподнимаешься на носочках, целуешь меня и делаешь шаг в свой нежный солнечный мир, а я хватаю тебя пальцами за плащ, не желая отпускать, и тяну обратно, однако ты вырываешься и ступаешь на теплую, благодатную землю своего мира. В тот же миг я превращаюсь сухое скрюченное дерево, бессильно сжимающее в своих гнилых руках-ветках оторванный лоскуток твоей одежды.

У тебя слезы соленые! Ты знаешь? Ну и, пожалуйста… тогда мы с филином уходим. И не пытайся нас остановить! Твои усилия бесполезны. Все равно к двенадцати ты превратишься в тыкву. Моя прекрасная и любимая фея… Как дивно заниматься с тобой любовью, когда ты толком еще не проснулась и хочешь спать. Над нашими головами загорается солнце, и маленькие смешные эльфы бегают вокруг и смеются. Отчего ты поешь во сне? Впрочем, можешь не отвечать! Я же собрался уходить… и филин уже пакует вещи. Мы возьмем только кларнет и ноты. Хочется улыбнуться. Ты знаешь эту цитату? Господи, какая ты у меня умная! Если бы у меня имелось хоть чуть-чуть совести, я бы даже, наверное, тебя поцеловал. А так извини… чего нет, того нет. Но ты неугомонна. Так и стремишься обвить меня своими ногами. В такие секунды я становлюсь жутко сентиментальным. Ты хочешь физического огня, а я начинаю читать тебе стихи. Сойки за окном так и умирают от хохота. Впрочем, ты же знаешь, что после такой прелюдии я становлюсь будто шквал. Опять всю ночь танцевать с тобой менуэты. Ты так похожа на ангела, когда улыбаешься. Поэтому попробуй этого не делать, а то я чувствую себя не в своей тарелке. Мне же надо уходить, помнишь? Но бог мой, как сложно тебя покинуть! Чертовка! Рухнул бы с тобой в постель и обо всем забыл. Но теперь уже поздно. Я оскорблен в своих самых лучших чувствах, и мне теперь нечего здесь делать. Извольте подать мне мой зонт и сказать, что я был прекрасен. Нет. Бесподобен. А лучше… лучше налей мне вина и спой одну из тех песен, что я так люблю в твоем исполнении. Видит бог, я могу еще чуток задержаться. Но только самую малость. И нечего на меня давить. Скажи, от чего ты так красива, когда я с тобой рядом? Не знаешь? Не верю. Готов поспорить, что просто юлишь. Господи, мне так нравятся твои крылья! Если бы я не был смертным, купил бы себе такие же. Бам! Это твои часы. Мне уже пора. Филин недовольно перетаптывается с ноги на ногу. Или с лапы на лапу. Это кому как больше нравится. По мне и так и так хорошо. Ты сердишься. Ведешь себя как капризная девчонка. Не стоит. Ты же знаешь, на меня не действуют все эти женские штучки. Ну давай, целуй меня напоследок. Хоп! И я так высоко в воздухе, что ты до меня не достаешь. Филин взял меня в свои лапы и поднял над землей. Какая же она все-таки маленькая, эта планетка! Круглая синяя… твой недоверчивый смех возвещает о том, что ты мне не веришь. Ну и, пожалуйста! Покажу тебе язык и на боковую. Все никаких больше приключений. Спать, спать и спать! Лукаво улыбаешься и сбрасываешь с себя ночную рубашку. Стоишь озаренная лунным светом. Такая желанная и такая голая. Б-р-р-р… Я хотел сказать красивая. А ты сразу драться! Давай лучше поженимся. Удивлена? Напрасно, я давно хотел тебе это предложить. Скажи, сколько народу ты хочешь позвать на свадьбу? Так много?! Не, я так не играю. Это же не серьезно! С моей стороны будем только я и филин, а с твоей полторы сотни человек. Смешно… Впрочем, если ты прислонишься ко мне чуть ближе… вот так… я думаю, мы что-нибудь придумаем. За что я тебя люблю, так это за себя. За то что, ты можешь… лучше я заткну рот, пока не сказал ничего лишнего. А еще лучше… верно, еще лучше, если это сделаешь ты. Твое волшебство носит характер абсурда. Вокруг такой кавардак! И как только меня угораздило в тебя влюбиться? Самая алогичная фея на свете. Думаешь, именно поэтому? Обожаю тебя! Если бы еще филин не лез. Преврати его не надолго в шкаф. Или в книгу. Да в такую, которой мы сможем воспользоваться. Оставшись наедине. Звонкая пощечина. Вечно ты так! Я же хотел как лучше. Но впрочем, ладно, пора уже и честь знать.

До сих пор не могу понять, как я очутился в его лодке. Еще минуту назад я спал и вот… он смотрит мне прямо в лицо и глаза его налиты кровью. От усталости, разумеется. Меня ничуть не интересует, что лодка в любую секунду может пойти ко дну, а берег находится так далеко, что до него никогда не доплыть. Я потрясаю зажатой в руке книгой и говорю:

— Это великая книга! Автор, написавший ее, убил своими аргументами последнюю надежду человечества на спасение. И даже йоги и буддисты теперь не смогут больше прятаться в своей пресловутой пустоте, ибо не сумеют обрести покой после ее прочтения!

Вне всяких сомнений, снеговики — существа бесполезные. Ночами в периоды морозов они стоят и скалятся в темноту, угрожая пробегающим мимо бездомным кошкам метлой или палкой. Красный морковный нос угрюмо направлен вниз и пытается учуять запах покрывающего землю снега. Когда мимо проезжают машины, снеговики смотрят им вслед немигающими глазами-пуговками, и видят судьбы их водителей. Являясь существами из снега, они начисто лишены сострадания к теплокровным животным. И если какое-либо теплокровное животное (намек исключительно на человека) попробует их обнять или прижмется к ним губами, они, ни секунды не задумываясь, ошпарят его холодом, стремясь простудить или обморозить. Ни малейшего укора совести не испытает ледяная душа снежного существа, если тот, кто вылепил его из снега на следующий день сляжет с высокой температурой. Все снеговики рождаются на свет угрюмыми и озлобленными. И даже если кто-то попробует нарисовать новорожденному снеговику улыбку, это ни в коей мере не изменит внутреннего состояния снеговика и даже, наоборот, сделает его еще более несчастным ввиду несовпадения его характера и внешнего вида. Веками сменяющие друг друга снеговики мучаются терзающим их снежные души вопросом о том, как истребить весну, ежегодно истребляющую их. И не найдя ответа, снеговики пытаются истребить людей. Но как они это делают, до сих пор знают лишь самые посвященные из нас. В свое время я был одним из наиболее искусных охотников на снеговиков. Я мог отыскать их на самой заброшенной детской площадке или на обочине черной дороги. Я мог за долю секунды выхватить из-за плеча лук и натянув тетиву, отправить стрелу на поиски очередного снежного сердца. С тех пор я изменился. Теперь я целыми днями лежу в старом кресле, укрывшись потертым пледом, и грущу о напрасно прожитой жизни, коя представляется мне столь же бессмысленной и бесполезной, как и рожденные, для того чтобы растаять снеговики.