Открытая глубина

Дмитрий Малиновский

Мечты обречённых

Я часто думаю о том, какие странные эти существа - люди.

И их мечты, - мечты обречённых...

И вся полнота жизни...

Человек, опередивший своё время в развитии,

становится - Создателем Мира,

или - Знамением Смерти...

Эта история, увы, лишь одна из многих. Меня попросили передать её _вам_, не откладывая, пока ещё есть в этом смысл!

Hа информационной панели появилось короткое сообщение, разрешающее войти посетителю под номером один. Этот номер был мой.

Малиновский Дмитрий

Этот рассказ я посвящаю всем, кто каждый день

преодолевая боль и отчаянье - создаёт этот мир.

Дающее жизнь

Печаль - лишь тень радости.

Смерть - лишь часть жизни.

Hичто - только пролог сущего.

Клубничное желе восхода медленно заполняло небо. Где-то в его бескрайней вышине, высматривая добычу, плавно кружил стремительный, зоркий сокол. Казалось, ничто не способно нарушить его гордый, свободный полёт: ни палящее солнце, ни свирепая буря, ни холод близких, седых облаков.

Дмитрий Малиновский

Отражённый свет

"Сидеть, Титан!" - строго скомандовал суровый, крепкий мужчина в кожаной куртке. Hе совсем понимая, что от него хотят, маленький щенок тервюрен (Бельгийская овчарка) пронзительно гавкнул и подбежал к хозяину, радостно виляя хвостом".

- Да..., - подумал мужчина, - из тебя боевой пёс не скоро выйдет!

Что я скажу братанам: отдал штуку баксов а пёс команды не сечёт, только крутит хвостом, как пропеллером. Hу да ладно, я из тебя всё равно супер-бойца сделаю, пусть только что возразят, - башню снесу.

Малиновский Дмитрий

Реки времён...

Жизнь совершает свой круговорот, - как и природа.

За расцветом, - следует разрушение.

Это, - неизменно!

Вопрос только в одном, - какой из путей ты выбираешь...

Эта история случилась очень давно. В каком краю, и под каким небом, я не знаю. Её удачный в веках путь, наконец-то, достиг и меня.

Теперь, она принадлежит и вам...

Город белого камня, прекрасный, как сон, словно мираж, неожиданно возникал посреди бескрайних пространств изумрудных лугов, далёкой страны Теннилида. Со стороны, он казался огромным, непреступным, - вечным... Прочные и высокие стены города, завершали узкие дозорные башни, из бурого и красного кирпича. Их часовые, неустанно и зорко, следили за внешне спокойным, - обманчивым и коварным миром вокруг. Готовые поднять по тревоге небольшое, но воистину непобедимое войско. Вопреки всей своей видимой силе, город был рад любому - входящему в него с миром.

Полагаю, дело самих читателей, а также критиков-рецензентов оценивать новую книгу — в меру собственных основательности и вкуса разбирать ее особенности, отмечать достоинства, вскрывать явные и неявные просчеты, словом — дифференцировать, чтобы потом вывести интеграл…

Полагаю также, в данном случае нет особой нужды и в том, чтобы дотошно перечислять достижения, приводить полностью «послужной список» автора книги, которую вы держите в руках. Те, кого по-настоящему интересует фантастика, и без моей подсказки вспомнят другие его книги. Многочисленные публикации в коллективных сборниках, альманахах и журналах, а возможно, даже и то, что писатель Андрей Балабуха охотно выступает и в роли критика: в соавторстве — и без оного — им написаны десятки статей, обзоров, предисловий и послесловий к книгам других писателей-фантастов.

Главный герой антивоенного романа «Самосожжение», московский социолог Тихомиров, оказавшись в заграничной командировке, проводит своеобразное исследование духовного состояния западного общества.

Семьдесят два жетона на семь дней.

Много это или мало? Смотря как считать. Много, если тратить их только на необходимое питание. И мало, бесконечно мало, если ты впервые очутился на воле и тебя со всех сторон окружают жгучие соблазны большого города.

После долгих лет сурового режима Базы, запрограммированных и незапрограммированных опасностей, после непрерывных учебных тревог почти неправдоподобное блаженство шумных улиц, бодрящий гам переполненных увеселительных заведений, и в любое из них, имея жетоны, можно войти; взобраться, скажем, на вертушку и поглощать – нет, не виски, к которому Кросби был равнодушен, а дьявольски интересную информацию.

Незамеченной инвалидная коляска остаться не могла. Подгоняемая размеренными движениями рук в кожаных перчатках, она со скрипом катилась через холл. Конечно, входить в здание министерства разрешено всем, однако слишком уж выделялся сидевший в ней бедный калека в толпе лощеных, гладко выбритых, хорошо одетых чиновников.

Увидев инвалида, Рольняк пробормотал некое слово, а стоявший рядом с ним Рогочки плотнее сжал губы. Потом тихий звонок оповестил о прибытии лифта, и они поспешно вошли в кабину.

Хино разглядывал лежащую перед ним фотографию, и чем больше он её разглядывал, тем большее недоумение отражалось на его лице.

— Ну, что я могу сказать?… Обычная фотография, плоское изображение. Самая заурядная из всех, какие мне приходилось видеть… И этот кусочек картона имеет какое-то отношение к предстоящему изысканию?

— Самое прямое! Ведь это единственное, чем мы располагаем для начала расследования, иными словами, единственная улика, — сказал начальник изыскательного отдела, и его глаза, и без того узкие, сузились ещё больше.

– Спасибо, доктор, – в который уже раз пробубнил мужчина, крепко сжав своей пятерней руку Дейнина. – Вы даже не представляете, как мы вам благодарны!.. Правда, Маша?

Женщина, уделявшая все внимание своей ноше в виде продолговатого свертка из одеяльца, перехваченного синей лентой, обратила к мужчинам залитое слезами лицо и с энтузиазмом закивала. Ей явно не хватало слов, чтобы выразить обуревавшие ее эмоции.

Дейнин осторожно высвободил затекшую кисть из стальной хватки собеседника и, опустив руку в карман халата, где у него всегда лежал пропитанный дезинфекционной жидкостью тампон, сказал:

― Пройдите по тому коридору и подождите меня где—нибудь в холле, ― сказал режиссер и с видом очень занятого человека помчался в буфет покупать сигареты.

Мартын Еврапонтьевич Васильков с уважением посмотрел ему вслед. «Большой человек, ― подумал он, ― небось, кажный день с екрану говорит. Это не то, что картошку в огороде сажать. Большой человек».

Одернув полы старенькой, но еще крепкой флотской тужурки с потускневшими галунами ― как лихо он выглядел в ней лет эдак сорок пять назад! ― Мартын Еврапонтьевич смиренно прокашлялся и отправился в холл. Полосатые брюки «клеш» неслышно подметали пол, укрывая до блеска вычищенные каблуки, и приятно шелестели, будто совсем недавно купленные. Впрочем, Васильков их почти и не носил ― разве что только по большим праздникам…