Нестор и Кир
Юрий Павлович Казаков
НЕСТОР И КИР
1
Пять дней уже бушует море. Пять дней каждое утро я слышу его рев, смотрю в окно и вижу все одно и то же: свинцовое небо, белые гребни волн до самого горизонта, пустынный берег и серые избы на пригорке.
Скучно! Скучно ждать, ни к чему не лежит душа, хочется дальше, но яростная, неукротимая сила не пускает меня. Сила эта - ветер и волны, которые захлестывают узкое пространство берега возле гор.
Нестор и Кир скачать fb2, epub бесплатно
В сборник известного прозаика вошли его лучшие рассказы о детях, о природе, о животных, о любви: «Никишкины тайны», «Свечечка», «Голубое и зеленое», «Некрасивая», «Тедди» и др.
Юрий Казаков путешествовал много и в каких местах только не бывал – и Печоры, и Таруса, и Новгородская земля, и северные края, рассказы о которых так завораживают читателя. Но еще писатель был и альпинистом, и охотником, и рыбаком; любил ходить пешком, не боялся заночевать где придется в любую погоду, останавливался в глухих деревнях и, как он сам писал: «все время смотрел, слушал и запоминал». Вот поэтому так мелодичны и правдивы рассказы этого писателя, искренне любящего свою землю.
Опубликовано в альманахе "Рыболов-спортсмен" № 8 за 1958 год.
Художник Н.А. Воробьев
В сборник вошли детские рассказы Ю. П Казакова.
Юрий Павлович Казаков
НИКИШКИНЫ ТАЙНЫ
1
Бежали из лесу избы, выбежали на берег, некуда дальше бежать, остановились испуганные, сбились в кучу, глядят завороженно на море... Тесно стоит деревня! По узким проулкам деревянные мостки гулко отдают шаг. Идет человек - далеко слышно, приникают старухи к окошкам, глядят, слушают: семгу ли несет, с пестерем ли в лес идет или так... Ночью белой, странной погонится парень за девушкой, и опять слышно все, и знают все, кто погнался и за кем.
— Лиля, — говорит она глубоким грудным голосом и подает мне горячую маленькую руку.
Я осторожно беру ее руку, пожимаю и отпускаю. Я бормочу при этом свое имя. Кажется, я не сразу даже сообразил, что нужно назвать свое имя. Рука, которую я только что отпустил, нежно белеет в темноте. «Какая необыкновенная, нежная рука!» — с восторгом думаю я.
Мы стоим на дне глубокого двора. Как много окон в этом квадратном темном дворе: есть окна голубые, и зеленые, и розовые, и просто белые. Из голубого окна на втором этаже слышна музыка. Там включили приемник и я слышу джаз. Я очень люблю джаз, нет, не танцевать — танцевать я не умею, — я люблю слушать хороший джаз. Некоторые не любят, но я люблю. Не знаю, может быть, это плохо. Я стою и слушаю джазовую музыку со второго этажа, из голубого окна. Видимо, там прекрасный приемник.
Издание под названием «Во сне ты горько плакал»
Юрий Павлович Казаков (1927–1982) родился и жил в Москве. Окончил Гнесинское музыкальное училище (1952) и Литературный институт (1958). Писатель-новеллист, чьи произведения переведены на многие языки мира. В 1970 году в Италии удостоен медали и премии Данте. Он был мастером рассказа, рыцарски преданным этому жанру, где, как он говорил, `миг уподоблен вечности, приравнен к жизни`. Его творчество неразрывно связано с путешествиями по России: он любил Север, Беломорье, Соловки, десятки верст прошел пустынным морским берегом от селения к селению, плавал на рыболовецких судах, выходил на зверобойный промысел в Карское море, бывал на Валдае, подолгу жил на Оке, ездил на Смоленщину — родину своих предков… Очарованный вечной красотой русской природы, не переставая удивляться `великому, непостижимому множеству судеб, горя и счастья, и любви, и всего того, что мы зовем жизнью`, он создавал неповторимый мир своих рассказов. И они по праву вошли в золотой фонд русской классики.
В книгу входят: Арктур — гончий пес; Белуха; В город; Во сне ты горько плакал;Вон бежит собака!; Голубое и зеленое; Двое в декабре; Долгие крики; Запах хлеба; Звон брегета; Кабиасы; Калевала; Легкая жизнь; Манька; На острове; На охоте; На полустанке; Некрасивая; Нестор и Кир; Ни стуку, ни грюку; Никишкины тайны; Ночлег; Ночь; Осень в дубовых лесах; Отход; Плачу и рыдаю; По дороге; Проклятый Север; Свечечка; Старики; Тихое утро; Трали-вали; Тэдди
Юрий Павлович Казаков (1927–1982) – классик русской литературы XX века. Его рассказы, появившиеся в середине пятидесятых, имели ошеломительный успех – в авторе увидели преемника И. Бунина; с официальной критикой сразу возникли эстетические разногласия. Впрочем, сам автор гениальных новелл «Манька», «Трали-вали», «Во сне ты горько плакал», «Арктур – гончий пес» жил всегда сам по себе, не оглядываясь ни на авторитеты, ни на хулителей. Не приспосабливался. Не суетился. Именно поэтому его проза осталась не только памятником времени, но и живым понятным разговором и через двадцать, и через тридцать лет. Писатель на все времена.
Леонид Иванович Добычин – талантливый и необычный прозаик начала XX века, в буквальном смысле «затравленный» партийной критикой, – он слишком отличался от писателей, воспевавших коммунизм. Добычин писал о самых обычных людях, озабоченных не мировой революцией, а собственной жизнью, которые плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, жили и умирали.
Леонид Иванович Добычин – талантливый и необычный прозаик начала XX века, в буквальном смысле «затравленный» партийной критикой, – он слишком отличался от писателей, воспевавших коммунизм. Добычин писал о самых обычных людях, озабоченных не мировой революцией, а собственной жизнью, которые плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, жили и умирали.
Леонид Иванович Добычин – талантливый и необычный прозаик начала XX века, в буквальном смысле «затравленный» партийной критикой, – он слишком отличался от писателей, воспевавших коммунизм. Добычин писал о самых обычных людях, озабоченных не мировой революцией, а собственной жизнью, которые плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, жили и умирали.
Перевод с каракалпакского Эд. Арбенова и Н.Сергеева
Всю ночь доносились с реки мощные глухие удары, похожие на пушечные выстрелы, — на Вечном Пороге подвижка льда. Это самый неукротимый порог на Ыйдыге. Летом его гул покрывал скрежет экскаваторов, грохот машин, крики людей — трудовой шум гидростроя.
Великие сибирские морозы подбирались к Вечному Порогу исподволь и смиряли его лишь к середине зимы. Но и усыпленный, скованный льдом Порог был страшен: вдруг начинал шевелиться, пытаясь сбросить ледяной гнет, и тогда на реке словно гремели орудийные залпы, напоминая Александре Прокофьевне годы войны.
Это произошло два года назад. Я тогда работал в мостоотряде номер восемь. Мы строили мост через Волгу. В обеденный перерыв мне вручили заказное письмо. Я посмотрел штемпель: Красноярский край. Отродясь у меня там не было ни одного знакомого. И вот мне писали с гидростроя: поселок Вечный Порог!.. Когда я прочел письмо, у меня зарябило в глазах. Перерыв кончился, но я работать не мог, так тряслись руки. Наш мастер, Иван Матвеич, сразу это заметил и подошел ко мне.
«… Сколько же было отпущено этому человеку!
Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…
Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха». И все это шумело, аплодировало, кричало «браво, Дуров!» Как всякому артисту, это, разумеется, доставляло наслажденье, но, что ни говорите, господа, утомляло. Временами желание тишины преобладало над всем, о тишине мечталось, как о встрече с тайной возлюбленной. И тогда…
Тогда он уходил. …»
«… Валиади глядел в черноту осенней ночи, думал.
Итак?
Итак, что же будет дальше? Лизе станет лучше, и тогда… Но станет ли – вот вопрос. Сегодня, копая яму, упаковывая картины, он то и дело заглядывал к ней, и все было то же: короткая утренняя передышка сменилась снова жестоким жаром.
Так есть ли смысл ждать улучшения? Разумно ли откладывать отъезд? Что толку в Лизином выздоровлении, если город к тому времени будет сдан, если они окажутся в неволе? А ведь спокойно-то рассудить – не все ли равно, лежать Лизе дома или в вагоне? Ну, разумеется, там и духота, и тряска, и сквозняки – все это очень плохо, но… рабство-то ведь еще хуже! Конечно, немцы, возможно, и не причинят ему зла: как-никак, он художник, кюнстлер, так сказать… «Экой дурень! – тут же обругал себя Валиади. – Ведь придумал же: кюнстлер! Никакой ты, брат, не кюнстлер, ты – русский художник, и этого забывать не следует ни при каких, пусть даже самых тяжелых, обстоятельствах!»
Итак? …»
Повесть также издавалась под названием «Русский художник».
Юрий Павлович Казаков
НИ СТУКУ, НИ ГРЮКУ
I
Старик, хозяин сарая, в первый же вечер пришел к нам заспанный, босой и забормотал, поддергивая спадавшие штаны:
- Поскольку, конешно, я разрешил... Только по летнему времю то есть... Оно ничего, живите, вам чего ж - развлечение! Только поскольку сушь, извините, это я насчет курева, значит, чтобы упаси бог...
А через минуту уже сидел с охотниками на пороге сарая, курил, вздыхал, сморкался и говорил, что пастухи каждый день видят волков, что в Заказном лесу спасу никакого нету от тетеревов и что в полях, за ригами, жуткое дело перепелов.
Юрий Казаков
Ночь
Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра быть на месте.
Я шел по мягкой пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застоявшимся запахом смолы и земляники, снова выходил в поле... Никто не догонял меня, никто не попадался навстречу -- я был один в ночи.
Иногда вдоль дороги тянулась рожь. Она созрела уже, стояла недвижно, нежно светлея в темноте; склонившиеся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук, и прикосновения эти были похожи на молчаливую, робкую ласку. Воздух был тепел и чист; сильно мерцали звезды; пахло сеном и пылью и изредка горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными далями слабо полыхали зарницы.
Юрий Павлович Казаков
ОСЕНЬ В ДУБОВЫХ ЛЕСАХ
Я взял ведро, чтобы набрать в роднике воды. Я был счастлив в ту ночь, потому что ночным катером приезжала она. Но я знал, что такое счастье, знал его переменчивость и поэтому нарочно взял ведро, будто я вовсе не надеюсь на ее приезд, а иду просто за водой. Что-то слишком уж хорошо складывалось все у меня в ту осень.
Аспидно-черной была эта ночь поздней осени, и не хотелось выходить из дому, но я все-таки вышел. Долго я устанавливал свечку в фонаре, а когда установил и зажег, стекла на минуту затуманились и слабое пятнышко света мигало, мигало, пока наконец свеча не разгорелась, стекла обсохли и стали прозрачными.
Юрий Павлович Казаков
(1927-1982)
СЕВЕРНЫЙ ДНЕВНИК
1
Пишу в носовом кубрике при свете ламп и зеленоватых потолочных иллюминаторов. Мы выходим сейчас из устья реки Мезени в море. В этой узкой горловине небольшие морские покатые волны сжимаются, дробятся, шлепают по скулам нашего сейнера, и кубрик заметно потряхивает.
Иногда, как птица, я прикрываю глаза, прислушиваясь к себе. Но нет, ничего, пока терпимо, и я снова берусь за тетрадь.