Нестор и Кир
Юрий Павлович Казаков
НЕСТОР И КИР
1
Пять дней уже бушует море. Пять дней каждое утро я слышу его рев, смотрю в окно и вижу все одно и то же: свинцовое небо, белые гребни волн до самого горизонта, пустынный берег и серые избы на пригорке.
Скучно! Скучно ждать, ни к чему не лежит душа, хочется дальше, но яростная, неукротимая сила не пускает меня. Сила эта - ветер и волны, которые захлестывают узкое пространство берега возле гор.
Нестор и Кир скачать fb2, epub бесплатно
В сборник известного прозаика вошли его лучшие рассказы о детях, о природе, о животных, о любви: «Никишкины тайны», «Свечечка», «Голубое и зеленое», «Некрасивая», «Тедди» и др.
Юрий Павлович Казаков
НИКИШКИНЫ ТАЙНЫ
1
Бежали из лесу избы, выбежали на берег, некуда дальше бежать, остановились испуганные, сбились в кучу, глядят завороженно на море... Тесно стоит деревня! По узким проулкам деревянные мостки гулко отдают шаг. Идет человек - далеко слышно, приникают старухи к окошкам, глядят, слушают: семгу ли несет, с пестерем ли в лес идет или так... Ночью белой, странной погонится парень за девушкой, и опять слышно все, и знают все, кто погнался и за кем.
Опубликовано в альманахе "Рыболов-спортсмен" № 8 за 1958 год.
Художник Н.А. Воробьев
Юрий Казаков путешествовал много и в каких местах только не бывал – и Печоры, и Таруса, и Новгородская земля, и северные края, рассказы о которых так завораживают читателя. Но еще писатель был и альпинистом, и охотником, и рыбаком; любил ходить пешком, не боялся заночевать где придется в любую погоду, останавливался в глухих деревнях и, как он сам писал: «все время смотрел, слушал и запоминал». Вот поэтому так мелодичны и правдивы рассказы этого писателя, искренне любящего свою землю.
В сборник вошли детские рассказы Ю. П Казакова.
— Лиля, — говорит она глубоким грудным голосом и подает мне горячую маленькую руку.
Я осторожно беру ее руку, пожимаю и отпускаю. Я бормочу при этом свое имя. Кажется, я не сразу даже сообразил, что нужно назвать свое имя. Рука, которую я только что отпустил, нежно белеет в темноте. «Какая необыкновенная, нежная рука!» — с восторгом думаю я.
Мы стоим на дне глубокого двора. Как много окон в этом квадратном темном дворе: есть окна голубые, и зеленые, и розовые, и просто белые. Из голубого окна на втором этаже слышна музыка. Там включили приемник и я слышу джаз. Я очень люблю джаз, нет, не танцевать — танцевать я не умею, — я люблю слушать хороший джаз. Некоторые не любят, но я люблю. Не знаю, может быть, это плохо. Я стою и слушаю джазовую музыку со второго этажа, из голубого окна. Видимо, там прекрасный приемник.
Издание под названием «Во сне ты горько плакал»
Юрий Павлович Казаков (1927–1982) родился и жил в Москве. Окончил Гнесинское музыкальное училище (1952) и Литературный институт (1958). Писатель-новеллист, чьи произведения переведены на многие языки мира. В 1970 году в Италии удостоен медали и премии Данте. Он был мастером рассказа, рыцарски преданным этому жанру, где, как он говорил, `миг уподоблен вечности, приравнен к жизни`. Его творчество неразрывно связано с путешествиями по России: он любил Север, Беломорье, Соловки, десятки верст прошел пустынным морским берегом от селения к селению, плавал на рыболовецких судах, выходил на зверобойный промысел в Карское море, бывал на Валдае, подолгу жил на Оке, ездил на Смоленщину — родину своих предков… Очарованный вечной красотой русской природы, не переставая удивляться `великому, непостижимому множеству судеб, горя и счастья, и любви, и всего того, что мы зовем жизнью`, он создавал неповторимый мир своих рассказов. И они по праву вошли в золотой фонд русской классики.
В книгу входят: Арктур — гончий пес; Белуха; В город; Во сне ты горько плакал;Вон бежит собака!; Голубое и зеленое; Двое в декабре; Долгие крики; Запах хлеба; Звон брегета; Кабиасы; Калевала; Легкая жизнь; Манька; На острове; На охоте; На полустанке; Некрасивая; Нестор и Кир; Ни стуку, ни грюку; Никишкины тайны; Ночлег; Ночь; Осень в дубовых лесах; Отход; Плачу и рыдаю; По дороге; Проклятый Север; Свечечка; Старики; Тихое утро; Трали-вали; Тэдди
Юрий Павлович Казаков (1927–1982) – классик русской литературы XX века. Его рассказы, появившиеся в середине пятидесятых, имели ошеломительный успех – в авторе увидели преемника И. Бунина; с официальной критикой сразу возникли эстетические разногласия. Впрочем, сам автор гениальных новелл «Манька», «Трали-вали», «Во сне ты горько плакал», «Арктур – гончий пес» жил всегда сам по себе, не оглядываясь ни на авторитеты, ни на хулителей. Не приспосабливался. Не суетился. Именно поэтому его проза осталась не только памятником времени, но и живым понятным разговором и через двадцать, и через тридцать лет. Писатель на все времена.
«… Все, что с ним происходило в эти считанные перед смертью дни и ночи, он называл про себя мариупольской комедией.
Она началась с того гниловатого, слякотного вечера, когда, придя в цирк и уже собираясь облачиться в свой великолепный шутовской балахон, он почувствовал неодолимое отвращение ко всему – к мариупольской, похожей на какую-то дурную болезнь, зиме, к дырявому шапито жулика Максимюка, к тусклому мерцанью электрических горящих вполнакала ламп, к собственной своей патриотической репризе на злобу дня, о войне, с идиотским рефреном...
Отвратительными показались и тишина в конюшне, и что-то слишком уж чистый, не свойственный цирковому помещению воздух, словно сроду ни зверей тут не водилось никаких, ни собак, ни лошадей, а только одна лишь промозглость в пустых стойлах и клетках, да влажный ветер, нахально гуляющий по всему грязному балагану.
И вот, когда запиликал и застучал в барабан жалкий еврейский оркестрик, когда пистолетным выстрелом хлопнул на манеже шамбарьер юного Аполлоноса и началось представление, – он сердито отшвырнул в угол свое парчовое одеянье и малиновую ленту с орденами, медалями и блестящими жетонами (они жалобно зазвенели, падая) и, надев пальто и шляпу, решительно зашагал к выходу. …»
Публикуя в № 95 повесть Евгения Федорова “Кухня”, мы уже писали об одной из характерных особенностей его прозы — о том, что герои его кочуют из одной повести в другую. Так и в повести “Проклятие”, предлагаемой ниже вниманию читателя, он, в частности, опять встретится с героями “Кухни” — вернее, с некоторым обобщенным, суммарным портретом этой своеобразной и сплоченной компании недавних зеков, принимающих участие в драматическом сюжете “Проклятия”. Повесть, таким образом, тоже примыкает в какой-то мере к центральному прозаическому циклу “Бунт” (полный состав цикла и последовательность входящих в него повестей указаны в № 89 “Континента”). Но, как и все остальные повести, как-то примыкающие к циклу “Бунт”, повесть “Проклятие” — произведение, рассчитанное на совершенно самостоятельное читательское восприятие: знакомство с предыдущими повестями Евгения Федорова совершенно не обязательно.
Олесь Гончар
Твоя заря
Часть первая
ПУТЕШЕСТВИЕ К МАДОННЕ
Какое странное, и манящее,
и несущее, и чудесное в слове: доро
га! и как чудна она сама, эта дорога...
Гоголь
ЗАБЕЛЕЛИ СНЕГА
Всю жизнь потом Заболотный будет утверждать,- и к тому же без малейшей иронии,- что самые верные люди на свете - конечно, дети. Что даже жизнью своей он обязан тому славному степному народцу - хуторским мальчишкам, которые в сумерках нашли его, поверженного аса, под какой-то там заячьей кураиной в степи и на рядне приволокли в хуторок своим матерям на мороку...
Автор этого рассказа — молодой писатель, начавший печататься, к сожалению, не в нашей стране, в в парижском журнале «Континент», и то под псевдонимом. В СССР впервые опубликовался в декабре 1990 года в журнале «Знамя»: повесть «Огоньки на той стороне». Рассказ «Няня Маня» — вторая его публикация на Родине и, надеемся, в «Семье» не последняя.
Газета "Семья" 1991 год № 16
На сорок шестом году, за несколько дней до смерти, Варвара говорила соседке бабке Насте, что ночью вспомнила, как мать Прасковья кормила ее, маленькую, грудью.
— И так явственно, Настя, так явственно!.. — умиленно повторяла Варвара. — Я потом до самого утра все думала про нее, царство ей небесное. И веришь, Настя, так отчего-то хорошо мне стало, что... так бы вот и умереть сейчас, не думая больше ни о чем.
Варвара заплакала.
— Ну и слава богу, — успокоительно говорила бабка, тоже до слез растроганная рассказом соседки. — Ты поплачь, поплачь — ослобони душу. И з м у ч и л о н т е б я. ...А Порка, царство ей небесное, я хорошо помню, тебя большую уже отымала. Ты вон как бегала — а все одно к груди лезла, так она полыном натирала соски, чтоб отучить тебя. Может, и правда помнишь...
Приехав в Москву и не увидев дочери, которая не пришла на вокзал встретить его, несмотря на то что Сергей Иванович дал телеграмму из Каменки на адрес до востребования, на какой писала ей мать, он весь день затем просидел дома, каждую минуту ожидая ее. Лишь под вечер, перебрав все возможные варианты, что могло случиться с ней, и утомившись от этих своих дум и одиночества (и утомившись еще оттого, что все в доме напоминало о прежней спокойной и наполненной жизни), поехал к Старцеву, чтобы поговорить и посоветоваться с ним.
Повесть опубликована в журнале «Звезда» № 1, 1981
Библиотека пионера, том V
Из послесловия:
...Много лично пережитого вы найдете и в рассказах Михаила Павловича Коршунова...
Н.Пильник
Юрий Павлович Казаков
НИ СТУКУ, НИ ГРЮКУ
I
Старик, хозяин сарая, в первый же вечер пришел к нам заспанный, босой и забормотал, поддергивая спадавшие штаны:
- Поскольку, конешно, я разрешил... Только по летнему времю то есть... Оно ничего, живите, вам чего ж - развлечение! Только поскольку сушь, извините, это я насчет курева, значит, чтобы упаси бог...
А через минуту уже сидел с охотниками на пороге сарая, курил, вздыхал, сморкался и говорил, что пастухи каждый день видят волков, что в Заказном лесу спасу никакого нету от тетеревов и что в полях, за ригами, жуткое дело перепелов.
Юрий Казаков
Ночь
Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра быть на месте.
Я шел по мягкой пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застоявшимся запахом смолы и земляники, снова выходил в поле... Никто не догонял меня, никто не попадался навстречу -- я был один в ночи.
Иногда вдоль дороги тянулась рожь. Она созрела уже, стояла недвижно, нежно светлея в темноте; склонившиеся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук, и прикосновения эти были похожи на молчаливую, робкую ласку. Воздух был тепел и чист; сильно мерцали звезды; пахло сеном и пылью и изредка горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными далями слабо полыхали зарницы.
Юрий Павлович Казаков
ОСЕНЬ В ДУБОВЫХ ЛЕСАХ
Я взял ведро, чтобы набрать в роднике воды. Я был счастлив в ту ночь, потому что ночным катером приезжала она. Но я знал, что такое счастье, знал его переменчивость и поэтому нарочно взял ведро, будто я вовсе не надеюсь на ее приезд, а иду просто за водой. Что-то слишком уж хорошо складывалось все у меня в ту осень.
Аспидно-черной была эта ночь поздней осени, и не хотелось выходить из дому, но я все-таки вышел. Долго я устанавливал свечку в фонаре, а когда установил и зажег, стекла на минуту затуманились и слабое пятнышко света мигало, мигало, пока наконец свеча не разгорелась, стекла обсохли и стали прозрачными.
Юрий Павлович Казаков
(1927-1982)
СЕВЕРНЫЙ ДНЕВНИК
1
Пишу в носовом кубрике при свете ламп и зеленоватых потолочных иллюминаторов. Мы выходим сейчас из устья реки Мезени в море. В этой узкой горловине небольшие морские покатые волны сжимаются, дробятся, шлепают по скулам нашего сейнера, и кубрик заметно потряхивает.
Иногда, как птица, я прикрываю глаза, прислушиваясь к себе. Но нет, ничего, пока терпимо, и я снова берусь за тетрадь.