Моя карманная смерть, или Заповедник вайперов

Отправился как-то породистый вовкулак, именем Лестат де Лионкур фон Райсофски, в путь-дорогу ради неотложной своей нужды. И вот дремучий лес пройдя до половины, оказался молодец на широкой поляне. А уж глубокая ночь была. Звездная, лунная, росяная, комариная… И видит Лестат: стоит посреди болота избушка. Мохом-травою поросшая, гнилью-сыростью поеденная — зато в маленьком окошке огонек горит, молодая пряха у окна сидит. На двух курьих ножках та избушка: с места на место переминаются, тиной сырой болотной чавкают. Третью-то ногу Жеводанский Волк отъел и уже прожевал. Здоровские ноги были, однако.

Особо чувствительным дамам рекомендуется пролистать теоретическую часть и начать прямо с практики (появление ГГ в доме).

В мире свирепствует пандемия, гораздо более страшная и тотальная, чем СПИД. Андрея Хуторянцева, молодого человека, потерявшего всё, что имел, и доживающего последние минуты, подбирает разудалая компания. Она обладает вполне человеческим обликом, жёстким чувством юмора, близким к божественному (по определению Германа Гессе, которого все её члены разыгрывают в лицах) и, возможно, правом судить. Для своей потехи эти создания, Дети Сумерек или попросту сумры, почти насильно удерживают Андрея в этой жизни, а потом судят и подвергают каким-то непонятным издевательствам. Как сам он начинает догадываться немного погодя, все это имеет куда меньшее отношение к его земным грешкам, чем к инициации. Ибо Андрея делают равным самому себе идеальному, в каком-то смысле равным всей Земле. Ибо каждый истинный человек равновелик Вселенной. Его принимают в сообщество и посвящают в далеко идущие цели, главная из которых – возродить на новых основаниях сообщество Живущих, пересоздать планету, сделав её цельным и гармоничным организмом. Таким, каким его видели последователи древнейших религий. Впоследствии именно Андрею выпадает честь стать посредником между всеми земными силами.

Женщина в платье и ошейнике сомнамбулически гляделась в зеркальное стекло витрины, и он сразу понял, что из нее выйдет слишком лёгкая добыча. Неплохой выделки шерстяной фуляр — без пятнадцати суток «маленькое чёрное платье» имени Коко Шанель; мягкие туфли без каблука, обшитый стеклярусом ридикюль, грубоватое колье — широкий ошейник из ненатурального жемчуга с плоской стекляшкой посередине. И некрасива. Каштановые волосы, распущенные по спине широким опахалом, и ненатурально большие тёмные глаза — тот утешительный приз, который выдают признанным дурнушкам на день рождения вместо даров фей. Возможно, отыщется тип, что западёт на приплюснутый носик и широкоскулую маску, что у бабы вместо лица, но он, Фрэнк, не из таковских.

Все знают, что Атлантида затонула.

Никто не ведает, в каких морях.

Немногие догадываются, что затонула она не вся.

И лишь один может точно сказать, где она располагалась ранее и как называют теперь тот клочок твердой земли, что от нее остался.

Имя его — Люций.

Имя клочка земли — остров Лапута.

Потому что так назвал ее он сам, когда его как бы ненароком заточили в королевской усыпальнице, открытой всем ледяным ветрам и всей ничем не умягченной ярости солнца. Назвал куда раньше, чем это слово во сне пришло на ум некоему ирландцу по имени Джонатан Свифт.

Каждые четыре года, 28 февраля, в захолустной гостинице на Альпах, Балканах, в Виннипеге, Грузии или Даларне — неважно где, во всяком случае, в месте, далёком от развитой цивилизации, — начинается суета. Немногочисленных постояльцев осведомляют о том, что на короткое время отель закроется: санитарные цели, большой кутёж русских ВИП-персон, грандиозный семейный праздник для местных жителей. Их квартиры вы сможете временно занять; а насчёт своего имущества не беспокойтесь, запрём в номерах. Прислуга, которая решила остаться для аврала, заранее предупреждена, что это последний день её работы, однако вознаграждение от неизвестных лиц будет архищедрым. Возможно, до конца своих дней сможете существовать на проценты, говорят каждому и каждой. Это выглядит неправдоподобным, однако не мешает пылесосить потёртые бухарские ковры с черно-красно-белым рисунком и бархатную обивку, натирать паркет старомодной мастикой с чётким запахом скипидара, антикварную же мебель, слегка поеденную червём, который помнит эпоху Первого Консула, — вполне современным полиролем. А также менять фильтры на всех кранах и протягивать поперёк всех унитазов полоску мелованной бумаги с надписью «стерилизовано». Затем распахиваются двери в номер, который стоял без дела ровно тысячу четыреста пятьдесят девять дней, и столпотворение коридорных, лакеев и горничных переносится туда. (Хозяин теперешнего хозяина настоял на некоей архаичности должностных названий и обязанностей — создаёт необходимую атмосферу.) Номер выдержан, как старое бордоское вино: даже цвета те же. Здесь возвышается слоноподобная кровать с водружённым на витые дубовые столбики парчовым пологом, такие же златотканые гардины погружают комнату в сумрак, от ночной вазы китайского фарфора ещё пахнет фиалками, а напольные сосуды того же «розового» семейства замерли в ожидании цветов: лилий, таких белых, что они кажутся вырезанными из бумаги, и подобных кровавым венозным сгусткам роз на длинных стеблях. Кресла распяливают на все четыре стороны завершающиеся львиными когтями лапы и разевают резные рты горгон медуз, вырезанных на обводе спинки; круглый стол, который они обступают, сотворён из прочного, как железо, морёного дуба. Здесь почти нет ни пыли — ибо некому её производить в отсутствие людей — ни паутины, что вообще-то удивительно. Говорят, пауки не жалуют этих апартаментов и ткут свои гобелены в ином месте — возможно, по причине того, что здесь уже имеется своя тканая картина. Это единственная вещь в номере, коей не касаются ретивые руки уборщиков и куда не простираются их взгляды: поверх тяжёлого полотнища три на два, прикреплённого рядом с дверью, висит лиловая плюшевая занавеска с трогательными помпончиками.

Роща деревьев-весеней похожа на изрядно одичавший парк или кусок причёсанного и отменно прибранного леса, который появился словно из-под земли и раздвинул башни-высотки в самом центре города. Правда, центр теперь получил эпитет «исторического», высотки прижались к земле — и числится наш обжитой и любимый округ ныне в окраинах.

Нет, весени — это вовсе не род ясеня. Они хвойные. И с ливанским кедром не имеют ничего общего — натуральные листопадники. С лиственницей — да, пожалуй. Одним тем, что теряют облачение в конце индейского лета, с первым порывом ледяного ветра и началом нудной мороси — не дождь, не снег, но всё вперемешку.

Молодая женщина сгрузила котомку у покосившихся ворот и стала пытать ржавый висячий замок ключом, что висел на потертом шейном гайтане. Все движения, все вещи, что окружали её, были нарочито неловкие, старомодные, дряхлые, будто она хотела заклясть ими само время. Не элегантный рюкзачок, подаренный на позапрошлый день рождения, — но та самострочная поделка, что бросил наземь ее муж, отправляясь в город налегке. Не брючный костюм успешной бизнес-леди — но шерстяная, вся в складках, юбка, жакет в талию и платок, скрученный в тугой жгут и повязанный поверх кос. То бабкино памятное, что осталось от матери, да и самой матерью сохранялось лишь по чистой ностальгии.

…Где-то на задворках или в преддверии рукотворного туземного рая отыскал я пустую хижину со смутным намерением поселиться здесь; в хижине же этой на низеньком тростниковом ложе, что составляло единственную его меблировку, — увидел и поднял книгу. И книга эта меня совершенно покорила, мало того — озадачила. Полиграфическое совершенство, выраженное в плотной и тяжелой белизне лучшей мелованной бумаги, редкостной и дорогой высокой печати, в переплете из пурпурного коленкора, прилаженном без малейшего перекоса, в тугом отставе, который и не думал отклеиваться от корешка, и благородно глянцевой суперобложке, со вкусом иллюминированной кадрами из культовой киноленты, в узорчатых инициалах, политипажном орнаменте и чудных гравюрах на фортитуле и форзаце, в изысканном шрифте с серифами, наконец, в самом тексте, явно выправленном не бездушной машиной, а старорежимным корректором, — это, не побоюсь сказать, идеальное воплощение современного миниатюризованного увража, то бишь солидного подарочного издания, — служило для того, чтобы преподнести читателю некую сомнительную историю. Анонимный автор, прибегнувший к услугам странного издательства, не защитившего копирайтом чьи бы то ни было права, уже одним названием своей поделки, «Злато в крови», отсылал читателя к небезызвестной в религиозных кругах серии Анны Райс, которую в нашем богоугодном заведении прочел (ночами скрывая холодный ксеноновый фонарик под тощим одеялом) едва ли не каждый пятый семинарист. Прочел, не дожидаясь маячащего в неизвестных далях перевода десятой книги «Хроник», потому что ему, высокоумному, было всё равно, рутенский то был или английский текст, а порочная жажда его была велика.

Молодая женщина, чем-то похожая на розовую пышную устрицу, неторопливо шагает по Невскому Проспекту, Твербулю, Броду, Променаду — где угодно и в какой угодно сезон. Ее красота явно относится к разряду вневременных: будучи однажды замеченной, она сразу начинает выпирать изо всех щелей. Цветущий жир под нежной, буквально светящейся розоватой кожей, белокурые кудряшки падают на меховой воротник недлинного пальто, небрежно распахнутого спереди, так что узкий длинный шарф свисает до колен, позволяя увидеть лишь кружева белой блузки «в облипочку». Бабки таких девушек любили носить похожее сразу после войны, когда убыль боеспособного мужского населения давала себя знать с особенной силой. Джинсы того благословенного размера, примеряя который, неизбежно находишь в кармане твердый лакированный прямоугольничек с запиской от фирмы: «Дорогая леди! Если эти джинсы Вам впору, может быть, Вам стоит вообще отказаться от ношения брюк?». В нижнем течении каждая из элегантно драных штанин впадает в потертый ковбойский сапожок, но взгляд прохожего уже туда не опускается. Тело там, где оно не вполне скрыто немудреной одежкой, точно слеплено из молока и крови, глаза огромны и равнодушны, как у коровы, губы невелики и ярки. Краски исключительно и принципиально естественные.

Раннее утро, еще темень полная. Я несу мочу на анализ во флакончике, другие свою телесную жидкость — в естественной, натуральной посуде. То бишь в себе самих. Я особенный сотрудник, оттого мне и поблажки идут особые: свои анализы сдаю не по полной программе. Без наличия самого предъявителя. Господи, да желтую жидкость нацедить можно от любого мало-мальски здорового пациента, как-то я нахулиганил — кота вахтершиного подоил. Она его постоянно с собою таскает на дежурства. Просекли мигом, как получили, зато до того два часа чистой радости.

Отклик на рассказ Юлии Беловой «Солнце в крови».

Написано по мотивам сказочного ирландского эпоса.

Мы практически неотличимы от вас. Хорошо, но без вызова одеты — нет, ни в коем случае не в чёрное, последнее обрело статус пошлости куда раньше известного сериала о «мэнз ин блэк». Серый, в еле заметную полоску костюм-двойка для мужчин, кремовый свитер-поло и бледно-голубые джинсы для женщин. Обувь экологичных фирм и рациональных форм. Лайковые перчатки или нечто не менее изящное, если нельзя обойтись вообще без них. Это весьма обобщённый абрис. Мало кто замечает, например, какая рубашка или джемпер надеты под пиджак и что за надпись украшает узкую полоску между отворотом брюк и краем башмака, серебром какой пробы отмечены старомодная булавка в петлице или этнический браслет на запястье. Неброское совершенство. Золота мы, кстати, избегаем, как и прозрачных самоцветов с их нагловатой игрой. По причинам исключительно эстетического характера. Вот яшмовый или халцедоновый булыжник в тонкой оправе попадает в самый центр мишени.

Охранный бизнес Селии Грейвз трещит по швам. Причины понятны — кто же захочет связываться с вампиршей-«недоделком», которая к тому же еще и является принцессой из королевского рода сирен? Впрочем, Селия и не думает жаловаться — события последних дней настолько ее утомили, что небольшой отпуск ей не повредит. Беда в том, что демоны нашли лазейку в наш мир, и отдохнуть как следует Селии не удастся. Ведь среди многочисленной орды ее врагов есть демон, который хочет отомстить Селии лично. Впервые на русском языке!

Житейская история, трагическая и невероятная, фантастическая и даже страшная, излагая которую, автор сделал все возможное для того, чтобы она получилась доброй и смешной.

«– Да хороший смартфон, зря сомневаетесь, – доверительно сказал Митяй клиенту. – Лучше только новый ай-фон будет. А тут и состояние приличное, и не старый еще, меньше года юзан. Я бы взял.

– То-то я смотрю, у вас-то у самого и вовсе не смартфон, а мобильник древний, – скептически заметил клиент, усатый дядька лет примерно пятидесяти.

Что правда, то правда, смартфонами Митяй торговал, но сам пользовался старенькой «Нокией» 65-классик, еще венгерской сборки. Три клавиатуры уже стер, четвертая стояла…»

Древние полагали, что музыка способна излечивать многие душевные раны. Сирены заставляли моряков позабыть голоса смертных женщин, а Орфей усмирял нрав Цербера. Но может ли самое искусное звучание вернуть жажду жизни и уберечь человека от самоубийства? Чтобы исполнить задуманное, Грешникам в облике странствующих бардов придется погрузиться в мир древних песен, а Артуру — встретить настоящих рыцарей и прикоснуться к своему Мечу Предназначения.

Мелани и Менди пытаются начать новую жизнь. Но прошлое, увы, не собирается отпускать девушек - воспоминания нельзя стереть, так просто их не выжечь из памяти. Новые враги не дремлют, да и старые ждут не дождутся встречи, чтобы свести счеты. Победит тот, кто окажется умнее, сильнее и быстрее. На стороне Мелани особая поддержка. Так кому же улыбнется удача на этот раз? Кто победит в нелегкой игре - игре на выживание?

Подлость, как и любовь, никогда не бывают одинаковыми, а тут еще странное пространство за таинственной дверью в квартире говнаря Вовы…

Он считал себя спасителем. Он находил в городе беспризорных детей и спасал их от всех, кто мог навредить беглецам из дому. Однажды ему повстречала странная девочка-подросток…

На вид доза была как обыкновенный кубик сахара… но сила наркотика оказалась невероятной.