Крукенские пески

Брэм СТОКЕР

ЦЫГАНСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО

- Я решительно предлагаю, - говорил доктор, - одному из нас проверить на себе: обман все это или же нет? - Отлично! - ответил бодро Консидайн. - Сразу же после обеда приготовим сигары и наведаемся в табор. Как и было условлено, едва отложив в сторону обеденные приборы и покончив с бутылкой французского La Tour, Джошуа Консидайн и его друг доктор Бэли, вышли к пустоши и направились на восток, в ту сторону, где располагался цыганский табор. Мэри Консидайн подошла к калитке, за которой заканчивался сад и начиналась тропинка к пустоши, и напутствовала мужа: - Не трать на них деньги, Джошуа, они нагадают тебе бог знает что. И не вздумай приударить за какой-нибудь смазливой цыганочкой, я все равно узнаю! Да не давай воли Джеральду - он тебе такое предложит, что до беды недолго! Следи за ним! Джошуа поднял руку, показывая, что он все слышал и обещает следовать советам жены, и громко запел старую веселую песенку "Цыганская принцесса". Джеральд сразу же подхватил несложную мелодию, и, оборачиваясь время от времени, чтобы отвесить Мэри шутливый поклон, они зашагали дальше. Она смотрела им вслед, облокотившись на калитку. Был уже вечер и небо потемнело. А в воздухе еще сохранилась дневная свежесть и пряность. Одним словом, идиллическая обстановка. Особенно для молодых супружеских пар. Консидайн был молод, но прожил уже достаточно, чтобы порой с неудовольствием констатировать, что его жизнь не богата большими и интересными событиями. Единственное, из-за чего он волновался так, как об этом пишут в книгах, это терпеливое ухаживание за Мэри Уинстон и многочисленные отказы ее амбициозных родителей, которые были согласны выдать свою единственную дочь только за сказочного принца. Поэтому едва мистеру и миссис Уинстон стали известны намерения молодого адвоката, они постарались развести его с дочерью, отправив ее к родственникам в другой город и взяв с нее обещание не предпринимать попыток связаться с любимым. Но любовь молодых людей выдержала это испытание. Ни разлука, ни отношения с родителями Мэри не охладили страсти Джошуа, а чувство ревности ему, человеку на редкость жизнерадостному, вообще не было знакомо. Таким образом после долгого ожидания со стороны молодого человека и столь же долгих отказов со стороны родителей девушки, последние признали свое поражение, и Джошуа и Мэри поженились. В этом доме они успели прожить пока только несколько месяцев, но уже почти привыкли к нему и считали своим. Супруги пригласили к себе погостить Джеральда Бэли, старого товарища Джошуа еще по колледжу и безответного воздыхателя по красоте его жены. Он приехал неделю тому назад и решил устроиться здесь довольно основательно, так как дела звали его обратно в Лондон еще не скоро. Как только Джошуа и Джеральд окончательно скрылись из виду, Мэри вернулась в дом, села за пианино и решила следующий час уделить музыке Мендельсона, которую она боготворила. Прогулка до табора оказалась приятной и весьма недолгой, так что не успели Джошуа и его друг выкурить по сигаре, как перед ними цыганские шатры раскинулись во всем своем экзотическом великолепии. У большого костра в центре табора стояли несколько человек. Они предлагали цыганам деньги на гадание. Гораздо больше людей стояло поодаль, но не настолько далеко, чтобы не видеть сам процесс появления на свет удивительных предсказаний. Это были те люди, которые не могли позволить себе расходовать деньги на колдовство, - одни по бедности, другие из-за скупости. Но никто не мог запретить им стоять в сторонке и внимательно наблюдать за всем происходящим у костра... Как только двое джентльменов приблизились к общей группе и их поприветствовали те, кто знал Джошуа как соседа, к ним тут же подбежала молоденькая большеглазая цыганка и предложила погадать им на счастье. Джошуа с улыбкой протянул ей руку, как это делали остальные, но она проигнорировала его движение и продолжала невинно смотреть на него. Джеральд нагнулся к другу и прошептал ему на ухо: - Киньте ей несколько монет. Это едва ли не самая важная часть гадания. Во всяком случае для самих гадалок. Джошуа достал из кошелька два шиллинга и протянул цыганке. Она едва скосила взгляд на монеты и сказала: - Что ты мне даешь, красавец писаный? Я не нищая. Ты позолоти мне ручку, всю правду скажу. Джеральд расхохотался. - Ничего не поделаешь, дружище! Придется быть пощедрей. Джошуа был скромен, в некоторых ситуациях просто удивительно скромен и даже стеснителен. Во всяком случае он не мог с бесстрастным видом долго выдерживать лукавый взгляд красивой цыганки и поэтому сказал: - Ну хорошо. Вот держи, милая девочка. Но прошу: за такие деньги я нуждаюсь в большом счастье! - И, улыбаясь, он подал ей монету в полсоверена. Она ловко подхватила ее и быстро заговорила: - Я не могу сама давать людям счастье. Ни большое, ни маленькое. Я могу только читать его по звездам. - С этими словами она развернула правую руку Джошуа ладонью вверх. Но стоило ей бросить взгляд на характерные бороздки на коже, по которым гадают все цыганки, как глаза ее наполнились испугом, и она, выпустив руку испытуемого, убежала прочь. Юная ворожея остановилась у порога самой крупной палатки во всем таборе, подняла покрывало, закрывавшее вход, и юркнула внутрь. - Надули! - с притворным гневом вскрикнул Джеральд и хлопнул в ладоши. А Джошуа стоял рядом с ним и все не мог прийти в себя от удивления, к которому примешивалась изрядная доля раздражения. Оба они не спускали глаз с той большой палатки. И их ожидание было вознаграждено: покрывало вновь откинулось, но на этот раз они увидели не девчонку, что убежала от них, а статную, с величавой осанкой цыганку средних лет. Она начальственным взглядом оглядела весь табор. Всякий шум в ту минуту, как она только появилась из палатки, полностью прекратился. Разговоры, смех, даже гадания на какие-то секунды словно испарились в воздухе, и все, кто сидел или лежал на траве у костра, как по команде, встали, приветствуя свою королеву. - Это их Величество, - прошептал Джеральд, улыбаясь. - Нам повезло сегодня. Цыганская королева вновь окинула табор изучающим взглядом и потом, не колеблясь, сразу направилась в сторону двух последних прибывших джентльменов и остановилась напротив Джошуа, как бы показывая этим, что именно он ей и нужен. - Протяни мне свою руку, - потребовала она в приказном тоне. Джеральд, скосившись на друга, пропел sotto voce"sotto voce - (итал.) муз. вполголоса.": - Последний раз лично со мной так разговаривали еще в школе. Боюсь, вам придется выложить еще полсоверена. Джошуа протянул цыганке монету. Она развернула его ладонь и мельком посмотрела на них. Потом она сказала: - Тебя любят, и в глазах того человека ты - верх совершенства. Ты тот, кому он безгранично и слепо доверяет. - Надеюсь, что это именно так, - произнес Джошуа. - Но скромность не позволяет мне это утверждать с уверенностью. - Слушай, всю правду тебе скажу. Я вижу в твоем лице все. Все, ты слышишь? Это горе, которое предначертано тебе судьбой, и этого уже не изменить. У тебя есть жена. Ты ее любишь. - Да, - проговорил он спокойно, давая понять своим тоном, что об этом не так-то трудно было догадаться. - Тогда тебе нужно уйти от нее немедля! Тебе больше нельзя видеться с ней! Уйди от нее сейчас, пока в тебе горит любовь к ней и еще не народились черные мысли! Покинь ее навсегда! Джошуа, не дослушав цыганку до конца, выдернул свою руку и сказал: - Спасибо за интересные советы. - Затем он, сдерживая свое негодование, круто развернулся и пошел прочь. - Эй! - крикнул Джеральд. - Подождите! Не принимайте близко к сердцу, дружище! Смешно обижаться на звезды, ну в самом деле! По крайней мере дослушайте до конца! - Замолчи! - приказала доктору цыганка. - Пусть идет. Пусть он ничего не знает; не надо его предостерегать. Джошуа тем не менее быстро вернулся. - Так или иначе, но я дослушаю этот бред, - сказал он. - Кстати, мадам. Вы тут дали мне совет, а между тем я платил вам деньги за гадание на счастье. На счастье, улавливаете? - Я предостерегу тебя, - сказала та, проигнорировав слова Джошуа. - Звезды долго молчали. Не проси меня снимать завесу, покрывающую их тайну. Пусть все останется, как было. - Мадам, - ответил Джошуа. - Образ моей жизни таков, что я мало имею дела с тайнами и весьма об этом сожалею. Я к вам и пришел, чтобы, наконец, приобщиться к тайнам. Я заплатил деньги и хочу уйти отсюда обогащенным знанием, которым через вас соизволят снабдить меня звезды. Или вы хотите, чтобы я ушел отсюда с тем, с чем и пришел, только без денег? Нет уж, увольте. Джеральд похвалил его. - А вот и я не уйду, пока мой друг не узнает правды! - весело сказал он. Цыганская королева сурово оглядела обоих и сказала: - Как хочешь. Ты сам выбрал. Только отбрось свои насмешки и легкомыслие. Грядет печальная судьба, и злой рок витает у тебя над головой. - Аминь, - сказал Джеральд, весело поглядывая на внимательно слушавшего цыганку Джошуа. Она вновь взяла руку Джошуа в свои и повернула ладонью к своему лицу. - Я вижу хлынувшую кровь, - начала она. - Она течет уже давно. Я вижу ее, катящуюся быстрыми ручейками. Она льется через сломанный ободок кольца! - Дальше, - сказал, улыбаясь, Джошуа. Джеральд молчал. - Тебе не достаточно? Ты хочешь, чтоб я говорила откровенней? - Конечно. Мы, простые смертные, хотим, чтобы нам пояснили туманные речи. Звезды от нас очень далеко, и я вижу, что на пути ко мне их пророчество теряет ясность. Цыганка вздрогнула от этих слов и затем продолжала с чувством: - Твоя рука - рука убийцы. Убийцы своей жены! - Сказав это, она отпустила руку Джошуа и уже повернулась, чтобы уйти. Джошуа засмеялся. - Знаете, - со смехом говорил он. - Будь я цыганкой-гадалкой, я все-таки привнес бы в свою систему немного юриспруденции. Вот вы сказали: "Твоя рука - рука убийцы". Ну что ж... Мы сейчас не будем говорить о будущем. Но пока я свою жену не убил. А ведь вы так употребляете слова, будто убийство уже имеет место. Вам следовало бы сказать... ну хотя бы так: "Твоя рука будет рукой убийцы" или: "Рука того, кто будет убийцей своей жены". Как видно, звезды не очень-то заботятся о точности изложения. Цыганка на это только покачала головой. Выражение ее лица было печально. Она направилась к своему шатру и скрылась в нем. Делать в таборе Джошуа и доктору больше было нечего, поэтому они молча развернулись и стали возвращаться через пустошь домой. Некоторое время они хранили молчание, но потом Джеральд подал голос: - Послушайте, дружище. Все это, конечно, было шуткой. Мрачной, согласен, но тем не менее шуткой. Я... Знаете, не лучше ли было бы все-таки сделать так, чтобы это осталось между нами? - Что вы имеете в виду? - Ничего не рассказывать вашей жене. Это может ее встревожить. - Встревожить ее? Мой дорогой Джеральд, о чем вы, право? Да она не встревожится и не испугается, даже если сюда из Богемии заявятся все без исключения гадалки и прорицательницы бродячего племени и объявят ей, что я убью ее! Она прекрасно знает, что я даже подумать о таком не в состоянии! Джеральд возразил: - И вы никогда не слыхали о том, насколько глубоко распространено среди женщин суеверие? Суеверность мужчин вошла в пословицы, а у женщин ее еще больше! Они все поголовно подвержены нервным расстройствам на этой почве, а нам это незнакомо. Я слишком часто встречался с этим в своей врачебной практике, чтобы закрывать на это глаза. Последуйте моему совету и не проговоритесь ей о гадании, иначе вы просто напугаете ее. Лицо Джошуа напряглось и губы чуть побелели. Он сказал: - Дорогой мой друг, я не имею секретов от жены и не желаю их иметь. К чему вводить новшества в наши отношения? Если бы у нас было заведено скрывать друг от друга некоторые вещи, то вы первый сказали бы, что для супругов это по меньшей мере странно. - И все же, - не унимался Джеральд. - Во избежание нежелательных осложнений, я повторюсь: не рассказывайте ей об этом. Я просто остерегаю вас... - Вы заговорили прямо как та цыганская королева, - прервал его Джошуа. Вообще такое впечатление, что вы договорились с ней напугать меня. Может это розыгрыш? Признайтесь! Ведь вы же меня пригласили в табор? А до того перебросились парой слов с Ее Величеством? - Слова эти были произнесены тоном доброй шутки. Джеральд стал уверять друга, что о самом существовании табора он услышал только сегодня утром, но Джошуа не переставал подшучивать над ним, и, развлекаясь таким образом, они проделали весь путь и подошли к дому, где их ждала жена адвоката. Мэри сидела за пианино, но не играла. Хороший тихий вечер и мягкие сумерки навеяли ей лирическое настроение. В глазах ее стояли слезы. Как только она увидела входящих мужчин, она поднялась со своего места, подошла к мужу и поцеловала его. Джошуа изобразил трагизм на лице и глубоким низким голосом сказал: - Мэри, прежде чем показывать свою ко мне нежность, выслушай приговор Судьбы! Звезды сказали свое слово и скрепили его мрачной печатью. - Что такое, милый? Говори, что у тебя на уме, только не пугай меня. - Не буду, дорогая. Но то, что я тебе собираюсь сказать эту ужасную правду, ты должна знать. Только приготовься сначала: тебе тяжело будет это выслушивать. - Говори, милый, я готова. - Вам не позавидуешь, Мэри Консидайн, - заговорил он торжественным голосом. - Малоискушенные в тонкостях употребления языка, звезды сообщили свою жестокую новость. Посмотрите на мою руку. На ней кровь. Ваша кровь!.. Мэри! Мэри, что с тобой, боже! - Он бросился к ней, но не успел ее подхватить, и она упала на пол без сознания. - Ведь я предупреждал вас, - укоризненно сказал Джеральд. - Вы не знаете женщин так, как их знаю я. Через несколько минут Мэри пришла в чувство, но, как оказалось, только для того, чтобы сразу же впасть в истерику. Она то рыдала, то смеялась, то бредила... - Уберите его от меня! Уберите! Джошуа! Убери его, Джошуа, муж мой! кричала она, то складывая в мольбе руки на груди, то отшатываясь в безотчетном страхе. Джошуа Консидайн был в отчаянии и не знал, что делать. Когда наконец его жена успокоилась, он упал перед ней на колени, стал целовать ее ноги, руки, волосы, произносил самые нежные слова, которые только мог изобрести в те минуты. Всю ночь он просидел возле нее, не выпуская ее рук из своих. Ближе к утру она проснулась и долго кричала и плакала в страхе, пока не убедилась, что с ней ее муж, который не даст ее никому в обиду. Завтрак состоялся непривычно поздно. Джошуа принесли телеграмму, в которой его просили приехать в Уайтэринг, что лежал в двадцати милях от его дома. Он не хотел ехать, но Мэри чувствовала себя уже хорошо и просила его не беспокоиться за нее. Таким образом, еще до полудня он запряг лошадь в свой двухколесный легкий экипаж и отбыл в указанном телеграммой направлении. Когда он уехал, Мэри, проводившая его до калитки, вернулась в свою комнату. К ланчу она не вышла, но когда пришло время пить дневной чай чаепитие происходило всегда на живописной лужайке у ручья, под плакучей ивой, - она присоединилась к доктору, чтобы ему не было скучно. Выглядела она отлично, от вчерашней болезни не осталось и следа. После нескольких обычных фраз, она сказала Джеральду: - Конечно, со стороны это все, наверное, выглядело глупо. Я имею в виду вчерашнее. Но, знаете, я действительно чуть с ума не сошла от страха! Я даже сейчас не могу об этом думать равнодушно! Мне... Я не хочу это так оставлять, поймите. Я должна убедиться, что предсказание - не более чем фальшивка. Я сама проверю все. Это ведь все неправда?.. - спросила она с мольбой в голосе у Джеральда. Тот еще раз имел случай подивиться легковерности женщин и их суевериям. - Каков ваш план? - спросил он. - Я сама пойду в табор и попрошу ту цыганку погадать мне. - Великолепно! Решено. Я, конечно, пойду с вами? - О, нет! Это испортит все дело. Она узнает вас и расскажет мне ту же чепуху, что и мужу. Я пойду одна. Сейчас. И действительно, вскоре она собралась и ушла по пустоши к табору. Джеральд проводил ее немного, затем вернулся в дом и стал ждать. Не прошло и двух часов, как Мэри вернулась. Она нашла Джеральда в гостиной, где тот читал, лежа на софе. Молодая женщина была смертельно бледна и находилась в состоянии крайнего возбуждения. Едва переступив порог комнаты, она в изнеможении опустилась прямо на ковер, и, закрыв лицо руками, только тихонько постанывала. Джеральд сразу же вскочил и пришел к ней на помощь. Ему потребовалось приложить огромные усилия для того, чтобы хоть как-то успокоить ее. Но она была еще не в состоянии говорить, и поэтому он вернулся к софе и стал терпеливо ждать. Прошло несколько минут, и стало видно, что Мэри наконец-то более или менее оправилась от своих переживаний. Она присела рядом с ним и стала рассказывать, что с ней произошло. - Когда я пришла в табор, - начала она тихим голосом, - мне показалось, что там нет ни души - так было тихо. Я вышла к самому центру лагеря и вдруг увидела высокую женщину, не слышно подошедшую ко мне сбоку. "Звезды подсказали мне, что я вам потребуюсь", - сказала она. Я протянула ей свою руку и не забыла вложить в нее серебряную монетку. Она сняла с шеи какую-то позолоченную безделушку и положила ее рядом с монетой. Потом взяла ту и другую и выбросила их в ручей, вы видели его? Опять взяла мою руку и сказала: "Не вижу ничего, кроме крови, пролитой в результате злодейского преступления". Она захотела сразу же уйти, но я догнала ее и умолила сказать мне больше. Она несколько времени думала и потом продолжила: "Увы! Увы! Я вижу, как ты лежишь в ногах своего мужа и его руки обагрены кровью!" Джеральду после этих слов стало сильно не по себе, но все же он попытался рассмеяться. - Да уж, - сказал он, неестественно улыбаясь. - Эта женщина помешалась на убийствах. - Не смейтесь, - печально сказала Мэри. - Я не могу вот так просто сидеть сложа руки. - С этими словами она вдруг решительно поднялась с софы и вышла из комнаты. Вскоре после этого разговора вернулся из своей поездки Джошуа. Он сделал свои дела и поэтому был весел и бодр. Ко всему прочему он проголодался, словно охотник после долгой засады на звериной тропе. Его настроение передалось жене, и она ни словом не упомянула о своем визите в табор. Джеральд также решил ничего не говорить. Словно по какому-то молчаливому договору они вообще не поднимали эту тему вплоть до вечера. Мэри, как уже было сказано, заметно приободрилась после возвращения мужа, но от Джеральда все-таки не ускользнуло временами появлявшееся на ее лице печальное выражение. Наутро Джошуа проснулся необычно поздно и спустился к завтраку, когда у стола уже находились Мэри и Джеральд. Мэри встала рано и все утро работала по дому. Ее что-то волновало, и она то и дело бросала по сторонам тревожные взгляды. Джеральд не мог не отметить, что за завтраком все немного нервничали. И дело вовсе не в том, что мясо было жесткое, а в том, что все ножи почему-то оказались совсем тупыми. Доктор был гостем в доме и потому считал нескромным говорить об этом вслух, но заметил, как и сам Джошуа с недоумением провел кончиком пальца по лезвию своего ножа. При этом его движении Мэри так побледнела, что, казалось, готова была упасть в обморок. После завтрака все вышли на лужайку. Мэри задумала сделать красивый букет и попросила мужа: - Нарви мне несколько чайных роз, милый. Джошуа подошел к ближайшему кусту, который рос прямо у дома. Он попробовал сорвать цветок, но стебель был слишком упруг, и ему это не удалось. Он опустил руку в карман, где всегда лежал перочинный нож, но к своему удивлению его там не обнаружил. - Дайте мне ваш нож, Джеральд, - попросил он. Но у его друга не было при себе ножа, и поэтому Джошуа вошел в дом и взял тот нож, что лежал неубранным после завтрака на столе в столовой. Джеральд наблюдал за Мэри, а та со страхом ожидала возвращения мужа из дома. Наконец тот появился на крыльце, раздраженно проводя лезвием столового ножа по ладони. - Да что в самом деле приключилось со всеми нашими ножами?! Они все никуда не годятся! Мэри быстро проскользнула мимо него в дом. Джошуа стал пытаться срезать ветку с розой, как это делают деревенские повара с головами дичи, как школьники обрезают бечевку на куски. С большим трудом он все-таки справился со своей задачей, но только наполовину. Самые красивые розы цвели на прочных толстых стеблях и он никак не мог тупым лезвием взять их. Чертыхаясь и проклиная вполголоса розовые кусты, он опять стал искать острый нож по дому. Безуспешные поиски вскоре надоели ему, и он позвал Мэри, а когда та пришла, объяснил суть проблемы. Вдруг он увидел, что с ней опять делается плохо, и неожиданная мысль появилась у него в голове. - Ты хочешь сказать, что это ты сделала?.. - спросил он взволнованно. Она не выдержала и вскрикнула в отчаянии: - О, Джошуа! Я так боялась!.. Он побледнел и некоторое время стоял на месте, устремив на жену неподвижный недоуменный взгляд. - Мэри! - воскликнул он наконец. - И это так ты мне доверяешь, мне?! Не могу представить себе... - О, Джошуа, Джошуа! - вскрикнула она с отчаянием в голосе. - Прости меня!.. Джошуа снова некоторое время молчал и затем сказал: - Я тебя понимаю, Мэри. Давай покончим с этим сразу, а то мы скоро все сойдем с ума. Он быстро ушел в гостиную. - Куда ты?! - почти взвизгнула Мэри. Джеральд знал, что Джошуа не верит ни на грош в суеверия жены и не может понять ее поступка с ножами, поэтому он не удивился, увидев, как Джошуа появился в дверях с огромным тесаком, который обычно лежал на столе у камина и который был прислан ему его братом из Северной Индии. Это был великолепный образчик холодного охотничьего оружия. Пакистанцы нередко пускали его в ход во время своих внутренних мятежей и бунтов. Разрушительная сила тесака была ужасной. Лезвие - бритва. Рукоять сделана большим мастером, так что при общей массивности оружие казалось легким в руке и удобным в бою. Умелый владелец с одного удара сносил им голову взрослой овце. Едва завидев появившегося в дверях дома мужа, вооруженного ножом, Мэри страшно закричала и снова вернулась к состоянию почти истерики. Джошуа бросился к ней на помощь, а увидев, что она падает, бросил свое оружие на землю и протянул к ней руки. ...Он опоздал всего лишь на секунду. Оба мужчины в ужасе вскрикнули, увидев, что Мэри, уже потерявшая сознание, упала прямо на открытое и страшное лезвие. Подойдя ближе, Джеральд увидел, что, падая, Мэри инстинктивно все-таки закрыла свое тело от ножа, выставив вперед левую руку. Видимо, была задета вена, потому что кровь хлестала из раны свободным потоком. Перевязывая руку женщины, Джеральд обратил внимание все еще не пришедшего в себя Джошуа на то, что кроме разреза на руке от удара о лезвие сломалось обручальное кольцо. Мэри сильно ослабела от потери крови и переживаний, и ее аккуратно перенесли в дом. Через некоторое время она встала и, оберегая перевязанную руку, вышла к мужчинам. Она улыбалась, и видно было, что все тревоги наконец-то покинули ее. Она подошла к мужу и сказала: - Цыганка была необычайно близка к правде! Я бы никогда не поверила, если бы не испытала на себе! Джошуа обнял ее и прикоснулся губами к перевязке на ее руке.

Время сдачи экзамена приближалось, и Малколмсон ре­шил уехать куда-нибудь, где можно было бы спокойно и тща­тельно подготовиться. Он сразу отверг мысли о морском побе­режье – слишком много соблазнов. Остерегся и сельской глу­бинки, так как в ней тоже был определенный шарм, а ему необходимы были условия для напряженного труда и ничего кроме этого. Поэтому он остановился на маленьких городках, тихих и бесцветных, в которых не на чем было бы задержать взгляд. Он не стал просить советов у друзей, так как те обяза­тельно послали бы его в город к своим знакомым, а ему требо­валось уединение и покой. Он стал было подыскивать место для занятий самостоятельно, но выбор был столь велик, что остановиться на чем-нибудь определенном было почти невоз­можно. Тогда он собрал свой чемодан, увязал заказанные в библиотеке книги, отправился на вокзал и взял билет до пер­вого попавшегося города, название которого бросилось ему в глаза при беглом взгляде на расписание движения поездов. Разумеется, раньше он в этом городе никогда не был и даже не слышал о нем.

Брэм СТОКЕР

КРЫСЫ-МОГИЛЬЩИКИ

Если вы выедете из Парижа по орлеанской дороге, пересечете Энсент, а затем повернете направо, то окажетесь в очень запущенном и крайне неприятном местечке французской земли. Справа и слева от вас, впереди и сзади будут подниматься гигантские холмы мусора и всевозможных отходов, спрессованных с течением времени в одну липкую массу. У Парижа, как и у всякого другого города, есть жизнь не только дневная, но и ночная. Если путешественник поздним вечером будет искать себе пристанище на улице Дэ Риволи или на улице Сент-Оноре, или ранним утром будет проходить вблизи Монтруж, то ему нетрудно будет догадаться о назначении больших фургонов, похожих на паровые котлы на колесах, которые останавливаются тут и там на еще пустынных или уже опустевших мостовых. У каждого города имеются свои особенные службы, которые он создает ради удовлетворения своих городских нужд. В Париже одной из таких служб являются команда мусорщиков и примыкающая к ней команда городских тряпичников и старьевщиков. С самого утра - а парижская жизнь начинается очень рано - на многих улицах, в проулках, во дворах и аллеях, у черных ходов домов можно увидеть - кстати, это сохранилось и доныне в некоторых городках Америки, даже в Нью-Йорке - большие деревянные фургоны и тележки, куда слуги и владельцы доходных домов сваливают накопившийся за прошедший день мусор. Возле фургонов постоянно шатаются весьма потрепанные, с голодным блеском в глазах мужчины и женщины. Все их состояние - дорожная сумка или пакет, перекинутый через плечо, и небольшая крючковатая палка, которой они выволакивают из фургонов и осматривают всякую дрянь. Теми же палками они засовывают понравившуюся вещицу к себе в сумку и делают это так ловко, что, пожалуй, не уступают китайцам с их привычкой есть рис маленькими тростинками. Париж - это город, в котором сосредотачивается и классифицируется очень многое. Можно сказать, что сбор и сортировка - это символы французской столицы. Все, что имеет сходство между собой, соединяется и группируется. Этот процесс не бесконечен, так как венцом группирования является рождение отдельного целого. Если представить это все абстрактно, то получится некий фантасмагорический организм, состоящий из множества рук, тянущихся бесчисленными пальцами в разные стороны, а венчает все гигантская голова с острыми глазами, чтобы далеко видеть, тонкими ушами, чтобы чутко слышать, и огромным ртом, чтобы все пожирать. Другие города напоминают тех птиц, животных или рыб, аппетиты которых умеренны или нормальны. Париж же - это настоящий сказочный ненасытный спрут. Париж - это свалка вещей, дьявольская склонность к пожиранию всего и вся, доведенная до абсурда. Интеллигентные - а значит, слабохарактерные - туристы в первую же свою минуту пребывания в Париже отдаются на съедение многочисленным хозяевам ресторанов и бюро гидов-путеводителей. "Обязательная программа" знакомства с Парижем занимает обычно не больше трех дней, и иностранцы, главным образом англичане, уезжая, изумляются: как это может быть, чтобы обед в Лондоне стоил около шести шиллингов, а в Париже, в кафе Пале-Рояля, всего три франка? Им не интересна такая особенность парижской жизни, как всеобщая сортировка вещей и предметов. Им не интересно, откуда пошло слово "шифоньер". Это - "шкаф для белья", но также и - "тряпичник". Париж 1850 года был совсем не похож на Париж сегодняшний, так же как и на Париж времен Наполеона и барона Османа. Кое-что за полвека осталось совсем таким же и ничуть не изменилось. В первую очередь - те места, куда испокон веку сваливали городской мусор. Свалка есть свалка, при всех королях и республиках она остается свалкой, а кучи мусора девятнадцатого века вряд ли уж очень отличаются от куч мусора восемнадцатого. Поэтому путешественник, минуя Монтруж, сегодня, без труда сможет мысленно перенестись на несколько десятилетий назад, в Париж 1850 года. В тот год я как раз надолго остановился в этом замечательном городе. Дело в том, что мною овладело большое чувство к молоденькой леди, которая хоть и отвечала мне взаимностью, но настолько слушалась своих родителей, что обещала им не видеться и никак не сноситься со мной в течение года. Это был испытательный срок нашим чувствам. Мне тоже ничего не оставалось, как принять эти тяжкие условия, храня надежду на то, что родители любимой вскоре смягчатся. Я им также дал обещание, что удалюсь на установленный срок из страны и не буду писать их дочери любовных да и просто никаких писем. Время для меня шло ужасно медленно. Со мной не было никого из моей семьи или дружеского круга, кто мог бы дать мне весточку о милой Элис. Неудобно делать упреки, но из ее родственников также ни один человек не удосужился уведомить меня даже о ее здоровье. Полгода я блуждал по Европе, и, надо признаться сразу, путешествие мне не понравилось. Я вообще не любитель долгих поездок, поэтому оставшееся время решил провести в Париже, где я по крайней мере буду в относительной близости от дома и смогу, в случае чего, быстро вернуться. "Несбывшиеся надежды повергают в уныние". Увы! Никто меня в Лондон не звал, и я страшно терзался тем, что не имею права увидеть лицо, которое я любил больше всего на свете. Я боялся, что с ней может случиться какое-нибудь несчастье, и я даже не узнаю об этом. Я боялся, что что-нибудь помешает мне увидеться с ней и по истечении срока. В том, что наша любовь без большого труда выдержит год разлуки, я не сомневался. Тем не менее я не мог отказать себе в таком удовольствии, как приключения. Наоборот, ввергаясь в них, я испытывал даже больше переживаний, чем если бы у меня не было Элис и предстоящей встречи с ней. Как и все путешественники, я осмотрел все достопримечательности Парижа довольно быстро. После этого мне уже пришлось находить развлечения самому. Я нанес визиты в известные всему миру предместья и вскоре обнаружил, что даже в пределах территории, охватываемой путеводителем, есть настоящая terra incognita, дикие, плохо обжитые места, привлекательные как раз своей дикостью и необжитостью. Я стал исследовать эти места с педантичностью ученого, каждый день начиная свой путь с того места, где остановился накануне. Странствуя таким образом, в один прекрасный день я добрался до окрестностей Монтруж, этого "края света" цивилизации - области настолько же мало исследованной, как и Белый Нил. Здесь обитали все парижские мусорщики, старьевщики и тряпичники. Я решил философским взглядом окинуть образ их жизни, жилища и прочее в том же роде. Работа, затеянная мною, прямо сказать была не из приятных и не из благородных. Но мое упрямство широко известно, и оно победило все. Я приступил к задуманному изучению с решительностью, которая была гораздо заметней, чем при моих предыдущих изысканиях. И вот однажды, солнечным днем, в конце сентября, я переступил порог святая царства мусора. Здесь несомненно проживало довольно много мусорщиков, так как между высокими холмами мусора и отходов я заметил протоптанную тропинку и даже что-то вроде низких лачуг. Я медленно шел среди мусорных куч, которые возвышались тут и там, словно часовые. Проходя по этой мрачной местности, я вскоре стал замечать за собой слежку - неясные тени перемещались за мусорными кучами, проявляя заметный интерес к чужаку, вторгнувшемуся в их владения. Это место было подобно крошечной Швейцарии, где налицо перенаселение; я шел по извилистой тропинке вперед, а за мной тропинка уже занималась здешними обитателями. Наконец, я вступил в пределы, если можно так выразиться, города тряпичников. Тут и там виднелись хижины и лачуги. Совсем такие, какие можно встретить в отдаленных уголках Аллановых болот: запущенные строения с плетеными стенами, обляпанными грязью, крыши, покрытые соломой, украденной из конюшен и хлевов. Это были дома, в которые не было никакого желания войти, и даже на картинах, изображенные в ярких акварелях, они не производили бы положительного впечатления. Посреди этой убогости стояла конструкция - у меня язык не поворачивается назвать сие жилищем, - ничего похожего на которую мне видеть ранее не приходилось. Это был огромный дряхлый, платяной шкаф, может быть, вынесенный в свое время из будуара Шарля Седьмого или Генриха Второго. И в этой развалюхе жили! Дверцы его были распахнуты, и внутренняя "обстановка" просматривалась очень отчетливо. В левой половине шкафа была устроена своего рода гостиная. Четыре фута в глубину, шесть в ширину. И в этой конуре, сидя вокруг угольной жаровни, попыхивали трубками шестеро стариков, одетых в заношенные мундиры солдат Первой Республики! С первого взгляда было видно, что все они принадлежали к классу никудышних людей, а проще - оборванцев. Мутные глаза и трясущиеся головы указывали на их пристрастие к полынной водке. В их изможденных блестящих взглядах застыла дремлющая злоба и жестокость, часто возникающая в похмельном состоянии. Во второй половине шкафа полки для одежды и белья сохранились еще с тех времен, когда шкаф использовался по прямому назначению. Правда, они были подпилены по ширине ровно наполовину. На них было набросано всякое тряпье и солома, и отметив под конец, что их было тоже шесть, как и стариков-солдат, можно было смело предполагать, что они служили здесь постелями. Старики - все шестеро - с любопытством наблюдали за мной, пока я подходил. А приблизившись, я заметил, что они склонили головы друг к другу и шепчутся о чем-то. Впрочем, ясно было о чем. Мне это не понравилось: местность была пустынная, а смотрели на меня ветераны зловеще. Впрочем, оснований для страха явно недоставало, и поэтому я бодро зашагал дальше по тропе, постепенно углубляясь в эту помойную Сахару. Дорога была очень извилистая, и я в буквальном смысле слова петлял. Меня поймут те, кто катался на коньках на голландских катках. Скоро мне это стало надоедать. Я завернул за недостроенный холм мусора и лицом к лицу столкнулся с еще одним солдатом времен юного Наполеона, сидящим на небольшом стожке из прошлогодней соломы в оборванном во многих местах пальто. - Здравствуйте! Приехали! - подшучивал я над собой вслух. - Да здесь, как я погляжу, квартируется армия Первой Республики! Вот так музей! Проходя мимо старика, я отметил, что он даже не смотрит на меня. Его взгляд был устремлен на землю в футе от его ног. Я снова сказал вслух для себя: - Да... Не позавидуешь их жизни. Даже любопытство уже угасло в их сердцах! Однако пройдя несколько шагов вперед, я обернулся и убедился, что ветеран смотрит мне вслед и довольно подозрительным взглядом. Он мне не понравился так же, как и те солдаты, что сидели в шкафу. Как только я посмотрел на него, он тут же опять уронил голову и вперил мутный взгляд на свои ноги. Я, не задерживаясь там дольше, пошел вперед, думая о том, что все эти старики так похожи между собой. Скоро я натолкнулся еще на одного старика в форме солдата революции. Он, как и все предыдущие, сделал вид, что не заметил меня. Тут я обратил внимание на то, что солнце потихоньку начало клониться к закату, и стал размышлять о возвращении. Наконец, я повернулся, чтобы идти назад, но увидел впереди себя множество тропок, бегущих между совершенно одинаковыми курганами мусора. Я долго думал, по какой из тропок идти, но никак не мог выбрать правильный путь. Я стоял посреди этой необъятной свалки, в смущении оглядываясь по сторонам и гадая, куда двинуться. Хорошо бы, конечно, было встретить кого-нибудь, кто бы подсказал дорогу. Но я больше никого не видел. В конце концов я решился продолжать путь вперед, вдоль высоких холмов отбросов, пока не найду кого-нибудь. Кроме ветеранов... Через две сотни ярдов мне, кажется, удалось отыскать кое-что. Это была одиноко стоявшая хибара, наподобие тех, что я уже видел здесь, но с тем, однако же, различием, что в строении этом - крыша да три стены вместо четырех - жить было ни при каких условиях невозможно, и исходя из того, что я находился на свалке, я решил, что это место для сортировки мусора. В этой хибаре я и увидел древнюю старуху. "Вот кто мне укажет дорогу!" радостно подумал я. Старуха сидела на каком-то тюфяке неопределенных очертаний, но при моем приближении поднялась. Я спросил ее о дороге. Она сразу же затеяла разговор, и мне пришло в голову, что здесь, в самом центре царства мусора, была сосредоточена вся история парижских тряпичников и мусорщиков. Шепелявившая старуха, выглядевшая самым старым жителем этого "города", своим бормотанием подтверждала мои догадки. Я стал расспрашивать ее о молодости, и она поведала мне интереснейшие вещи из жизни Парижа полувековой давности. Например, о том, как во времена революции она каждый день проводила у гильотины, на которой совершались казни, и вообще была активной участницей самых изощренных зверств, имевших место в то смутное время. Я слушал ее с большим интересом, и вдруг она спросила: - Мсье, верно, устали стоять? - С этими словами она пододвинула ко мне низкую расшатанную табуретку, чтобы я мог присесть. Я не хотел этого делать по многим причинам, но старуха казалась такой вежливой, что я не посмел оскорбить ее отказом. Я сел и продолжал слушать рассказы человека, который присутствовал при взятии Бастилии. Пока мы разговаривали, из хибары показался старик. Он был еще больше покрыт морщинами и, казалось, еще больше согбен годами, чем старуха. - Это Пьер, - сказала она. - Если мсье угодно, он может послушать еще много удивительных историй, так как Пьер был свидетелем всего, начиная со взятия Бастилии и заканчивая Ватерлоо. По моей просьбе старик взял другой табурет и мы углубились в перипетии революционной Франции начала века. Пожилой джентльмен был одет, словно пугало на огороде, и мало чем отличался от ветеранов, которых я видел в шкафу. Я сидел в середине единственной комнатки этой хибары. Хозяйка была от меня слева, а хозяин справа. Помещение, не имеющее фасадной стены, было завалено всевозможной рухлядью и тряпьем. Некоторые вещи неприятно поразили меня, и я искренне желал бы, чтобы их здесь не было. В одном из углов лежала куча тряпья, которая, казалось, шевелилась из-за переполнявших ее блох и клопов. В другом углу высилась горка костей, от которой шел нестерпимо гадкий запах. То и дело бросая взгляды на эти "достопримечательности", я с отвращением замечал огоньки крысиных глаз. Серые твари кишели во всех темных углах. Все это было неприятно, отвратительно, но и только. А вот к стене, что была справа от меня, был прислонен огромный мясницкий топор с железной ручкой и следами крови на лезвии. Его вид заставил меня вздрогнуть и насторожиться. Я сказал себе, что все эти вещи не имеют ко мне ни малейшего отношения и я не должен обращать на них внимания. Кажется, вскоре мне это удалось, так как рассказы обоих стариков были настолько увлекательными, что я все никак не мог попрощаться с ними и двинуться в обратный путь. Наступил вечер, и горы мусора и отходов стали отбрасывать повсюду огромные и зловещие тени. Неожиданно для себя я обнаружил, что мне что-то не по себе. Не могу сказать, чем это было вызвано конкретно, но чувство тревоги и неудовлетворенности с каждой минутой становилось все ощутимей. Неудовлетворенность - это инстинкт и, как всякий инстинкт, означает предупреждение. Психика - часовой ума, и когда она встревожена, ум начинает лихорадочно действовать. Хотя и не всегда осознанно. Так было и со мной. Я вспомнил, где нахожусь и кем окружен. Я задумался над тем, как вести себя, если вдруг будет предпринята попытка нападения. Я вдруг ясно осознал - хотя для этого были весьма смутные основания, - что я в опасности. Осторожный внутренний голос подсказывал: "Не делай резких движений и не показывай ни о чем вида". Я не делал резких движений и старался не показывать ни о чем вида, так как знал, что старики не спускают с меня хитрых глаз. "И только ли старики?" - подумалось мне. Господи, какая страшная мысль! Откуда мне знать, что за этими тремя стенами не прячутся десятки негодяев?! Может быть, я нахожусь в самом логове банды таких головорезов, каких могла произвести на свет и взрастить только революция?! Вместе с чувством опасности резко обострилась работа мозга. Я стал гораздо более чувствителен и наблюдателен, чем обычно. В частности, я отметил про себя, что старуха не отрывает глаз от моих рук. Мне даже не потребовалось самому опустить на них взгляд, ясно и без того - мои кольца. На мизинце левой руки у меня была большая печатка, на правой руке - красивый алмаз. Я понял, что самое разумное сейчас - если подозрения мои имеют под собой реальную почву - отвести возможную угрозу, самому сделать первый ход и тем разрядить обстановку. Я завел разговор о профессии старьевщика, о канализационных трубах и о том, какие красивые и удивительные вещицы там иногда находят. Все это я делал для того, чтобы незаметно подойти к теме драгоценностей. Улучив благоприятный момент, я спросил у старухи, знает ли она что-нибудь о находках дорогих камней в самых неожиданных местах. Она ответила, что немного знает. Тогда я протянул к ней свою правую руку и, указывая на алмаз, попросил сказать, что она о нем думает. Она ответила, что глаза у нее с возрастом стали совсем слабые, и оттолкнула мою руку. Тогда я предложил ей самым безразличным тоном, на который был только способен: - Пардон! Вот! Так вам, вероятно, лучше будет рассмотреть его. - С этими словами я снял кольцо с пальца и подал ей. Страшный мимолетный румянец появился на иссушенном старческом лице, едва она взяла в руки кольцо. При этом она бросила на меня быстрый взгляд, сверкающий и острый, как молния. На минуту она поднесла кольцо к самому своему лицу, делая вид, что изучает его. Старик стоял на том месте, где должна была бы быть четвертая стена лачуги. Он шарил у себя в карманах, пока наконец не извлек оттуда грубой работы трубку. И сразу же стал набивать ее табаком, который также выуживал щепотками из кармана. Я получил небольшую передышку, так как старуха все что-то выглядывала в моем камне, а старик был занят трубкой. Они наконец-то не смотрели на меня своими злыми глазами, и я осторожно стал оглядываться вокруг. Солнце уже зашло, и в сумерках все казалось мрачным и зловещим. Во всех углах все так же темными тенями застыли груды вонючих отходов, к одной из стен был прислонен все тот же ужасный окровавленный топор, и всюду крысы, крысы!.. Их горящие глазки не давали покоя. Я видел их даже через широкие трещины между гнилыми досками, которые служили здесь полом. Казалось даже, что твари, взиравшие на меня своими красноватыми глазками из-под пола, были крупнее своих сородичей, сновавших меж куч костей и тряпья в самой лачуге! На миг сердце мое остановилось, стало совсем жутко. Все эти мерзкие запахи вдруг обострились, сумерки опустились еще ниже, старики затряслись мелкой предсмертной дрожью... От обморока меня удержало только сознание того, что это, скорее всего, было бы для меня погибелью. Я взял себя в руки и понял, что все ужасы мне привиделись. Стало холодно, но это было даже хорошо, ибо скрывало то волнение, что бурлило внутри меня, просясь наружу. Все чувства мои обострились, мышцы напряглись, я сидел на табурете, готовый ко всем неожиданностям. Я понял, насколько велика была реальная опасность: за мной следили, окружив лачугу плотным кольцом, все эти негодяи, весь местный сброд! Я не имел представления о том, сколько их сейчас залегло вокруг стариковской хибары в ожидании мига атаки. Я знал, что я молод и силен. Они это тоже знали. Они не могли не знать и того, что я англичанин и, следовательно, буду защищаться до конца. Я выжидал. Выжидали и они. Мне казалось, что у меня уже есть некоторое преимущество перед ними: ведь я осознаю меру опасности и уже начинаю делать выводы. Теперь наступает время моего испытания на терпение. Испытание на мои бойцовские качества, вполне вероятно, также будет иметь место... Старуха подняла глаза на меня и сказала удовлетворенно: - Очень хорошее кольцо. Правда. Очень красивое. О! Когда-то у меня было много таких колец! И браслетов, и сережек! В те славные дни я преподавала в городе танцы. Но сейчас Париж обо мне забыл! Забыли меня! Нынешние? Они же никогда не слышали обо мне! Меня помнят, наверно, только их деды и прадеды!.. - Тут она скрипуче и очень неприятно засмеялась. А потом заставила меня изумиться, протянув обратно кольцо с такой старомодной жеманностью, что впору было забыть о том, где находишься и кем окружен. Старик посмотрел на нее с внезапной злостью, приподнявшись с табурета, на котором набивал свою трубку, а потом обернулся ко мне и неожиданно грубо сказал: - Дай его мне... посмотреть! Я уже собрался было передать ему кольцо, как старуха остановила меня: - Нет! Не вздумай дать его Пьеру! Он чудак и растеряха. А у тебя такое кольцо! - Замолчи ты! - крикнул старик злобно. Вдруг старуха сказала - громче, чем это требовалось: - Подожди! Я расскажу тебе кое-что с кольце. Меня почему-то очень насторожили ее слова. Может быть, тут давала о себе знать моя обострившаяся психика, но мне показалось, что первая часть фразы была адресована не мне... Я огляделся и тотчас же увидел в углу хибары около груды костей десятки горящих глаз. Едва же я бросил взгляд на саму свалку сквозь огромную дыру - там, где должна была стоять четвертая стена - я увидел десятки теней, передвигающихся около хибары. Это ее "подожди" отсрочило мою погибель и тени успокоились, залегли поблизости от нас. - Однажды я было потеряла кольцо... Великолепное колечко с бриллиантом! Оно принадлежало королеве, а мне было подарено налоговым чиновником, который потом вспорол себе горло из-за того, что я бросила его. Я думала, что кольцо украли у меня и продали, но никаких следов найти не могла. Полиция, которая прибыла вскоре после того, как я обнаружила пропажу, предположила, что оно ушло через водосливные трубы в канализацию. Мы спустились туда. Я - прямо в своем великолепном платье, потому что не верила полиции ни на грош! Ведь дело касалось такого чудесного колечка!.. С тех пор я имею очень ясное представление о канализации! И о крысах тоже! Я никогда не забуду этого ужаса!.. Все было облеплено этими тварями! Стенки шевелились и буравили нас мерзкими глазками!.. Они боялись наших факелов, но мы не могли осветить там многое! Света не хватало, а везде, где его не было... стены шевелились!.. Мы искали в трубе прямо под моим домом. Стали шарить в стоке и там-то, в навозе и всякой мерзости, отыскали мое кольцо. Потом мы ушли оттуда... Ах да, забыла! Прежде чем уйти, мы нашли там еще кое-что! Пока мы продвигались к выходу из трубы, к нам подобралось очень много "канализационных крыс"! На этот раз я имею в виду рабочих канализаций. Они сообщили полиции, что один из них ушел ремонтировать что-то далеко в трубы и до сих пор не вернулся. Это было недавно, и он едва ли мог потеряться. Они очень просили нас помочь им найти его, и мы повернули назад. Сначала они хотели, чтобы я не ходила с ними, ведь кольцо мое нашли, но я настояла! Я любила приключения. Мы отошли от выхода не так далеко, как я почувствовала по шедшим впереди полицейским, что мы на что-то набрели. Там была вода, и мы перескакивали с кирпича на кирпич, которые были там специально положены, чтобы не замочить ног. Мы увидели, что в воде валяется факел пропавшего. Он боролся, это тоже было видно. Но тварей было слишком много на него одного! Им не пришлось с ним долго возиться. Кости были еще теплые, но на них не было уже ни клочка мяса! Я уже говорила, что он боролся за свою жизнь до последнего и успел укокошить немало тварей. Так вот, их тоже съели: маленькие косточки, дочиста обглоданные, валялись повсюду. А те рабочие, которые нас завели туда, - они даже смеялись над своим беднягой-товарищем! Сами они - крысы паршивые! Я тогда много думала о жизни и смерти... - И вы совсем не испугались тогда? - спросил я. - Испугалась?! - переспросила она со смехом. - Я испугалась?! Спроси, Пьера! Да, я была тогда моложе и когда шла вдоль тех шевелящихся вонючих стен канализации, по которым скользил тусклый свет факелов, мне было не по себе! Но больше половины пути я прошла впереди всех! Впереди мужчин! Я всегда была такая! Я не позволяла мужчинам обгонять меня хоть в чем-нибудь! Все, что мне нужно было, - это острые ощущения! Они сожрали беднягу и не оставили от него ни следа, если не считать сухих теплых косточек! И никто не узнал этого, потому что он не успел издать и звука! Тут она сорвалась на мелкий истеричный смех, а лицо ее при этом было, словно у призрака! Никогда мне не приходилось слышать и видеть такое!.. Одна поэтесса писала о своей героине: "Слышать ли, видеть ли ее пение! Никто не скажет, что удивительней!" То же было и со мной. Едва ли я мог определить, что ужасней было в старухе: ее хриплый, злобный и ужасный смех или коварный оскал, страшная морщинистая улыбка, искривившийся рот - беззубая черная дыра... Трагичная маска юродивого... По этому смеху, по этой улыбочке и по этому хрипу я понял так же ясно, как если бы мне кто-нибудь сказал об этом, что моя смерть - дело решенное. Просто убийцы дожидаются благоприятного момента для нападения... Я чувствовал, что в ее страшных рассказах незаметно для меня проскальзывали слова команды тем негодяям, что залегли в мусорных кучах вокруг лачуги. "Подождите! - словно говорила она им. - Еще не время. Первый удар я нанесу сама. Дайте мне оружие, и я не упущу своего шанса! Ему не убежать! Вы примете его после меня и кинете им! Он не успеет и пикнуть! Крысы делают свое дело моментально!.." Становилось все темнее и темнее; опускалась ночь. Я окинул взглядом хибару: все то же! Окровавленный топор у стены, кучи мусора и костей по углам, горящие глазки серых тварей около них и под настилом пола... Пьер наконец закончил набивать трубку. Он высек огонь и через несколько мгновений с довольной гримасой пускал в потолок дым. Старуха сказала мне: - Сердечко мое! Тебе темно? Пьер, будь хорошим мальчиком, зажги лампу. Пьер встал с табурета и с зажженной спичкой направился к лампе, что висела у самого входа в лачугу. Он едва дотянулся до фитиля, и лампа вспыхнула, осветив всю округу и спины головорезов, лежащих тут и там. - Стой, дурак! Не эту! Фонарь, я сказала! - хрипло прокричала она. Загасив лампу, старик пробормотал угрюмо: - Хорошо, мама. Но его надо поискать. - Он ушел куда-то в левый угол комнаты, а старуха из темноты сказала: - Фонарь! Фонарь, я сказала! О! Фонарь, это все, что мы можем себе позволить, милочек. - Эти слова адресовались несомненно мне. - Свет фонаря нам очень подходит. Фонарь - друг революции! Это и друг тряпичника! Он помогает нам, когда все средства уже использованы. Едва она произнесла последние слова, как раздался громкий скрип и затем такой звук, как будто что-то протащили по крыше. И опять мне показалось, что ее слова были сказаны не для меня, а для ее подручных. - Кто-то из ваших залез на крышу, да, видно, сам попался в капкан, который готовил другому. Я выглянул наружу и увидел обрывок веревки, спускавшейся с крыши. Ночное небо чернело. Итак, я в осаде! Старик что-то очень уж долго возился с поисками фонаря. Я не спускал глаз со старухи. Пьер чиркнул где-то в углу спичкой, фонарь осветил убогую комнату, и я увидел при его свете, что старуха быстро подняла с пола неизвестно как появившийся там длинный острый нож или тесак и спрятала его в свои лохмотья. "Да здесь какая-то мясницкая!" Фонарь горел неровно, чадил. - Принеси фонарь сюда, поближе, Пьер, - приказала старуха. - Поставь его между нами и выходом; вот так! Смотри-ка, он отделяет нас от ночи на дворе! Хорошо! Хорошо для нее и для ее мерзких замыслов! Свет теперь бил мне в лицо и оставлял в тени лица двух стариков и все, что было на улице перед хибарой. Я чувствовал, что близится время действовать, но я также знал, что сигнал к атаке будет исходить от старухи и поэтому внимательно следил за ней, стремясь не упустить ни одного ее движения. Я был безоружен, но умирать без боя не собирался и лихорадочно соображал, как поступить. Первым же моим действием, как я решил, будет захват мясницкого топора у стены. С ним будет легче пробивать себе дорогу отсюда. По крайней мере смогу дорого продать свою жизнь. Я еще раз посмотрел в ту сторону, где он был прислонен к стене, чтобы не ошибиться и сразу завладеть им... Боже! Он исчез! Весь ужас ситуации только сейчас, кажется, дошел до меня. Я подумал о том, что если мне не удастся спастись, бедная Элис будет очень страдать, а она такая хрупкая... А если она поверит в то, что я забыл ее ради другой?! Каждый человек, кто хоть раз в жизни любил, знает, насколько страшно и разрушающе такое подозрение... Или того хуже: она будет продолжать любить меня и после того, как я буду потерян для нее и для всего мира, от этого всю жизнь ей придется терзаться и страдать, ее отчаянию не будет предела, и оно будет сопровождать ее все время, до самой последней минуты... Меня скрутили жестокая душевная боль и тревога, я даже на минуту забыл о заговорщиках и их гнусных планах против меня. Все же у меня хватило воли не выдавать себя. Старуха смотрела на меня, как кошка смотрит на мышь. Ее правая рука, сжимавшая рукоять ножа, до половины была скрыта под лохмотьями. Но я уже знал об этом источнике опасности. Главное, не теряться. Если она увидит на моем лице малейшие признаки смущения или неуверенности, она тут же набросится на меня, как тигрица. Я глянул на выход, где чернела ночь, и увидел новую опасность. Впрочем, и об этих негодяях я уже знал. Они лежали неподвижно, и мне были видны лишь смутные очертания их корявых фигур, но я чувствовал, что они напряжены и только ждут сигнала к драке. Трудновато будет пробиваться через них... И снова - в который уж раз - я окинул взглядом все вокруг меня. В минуты крайней опасности и возбуждения, которое порождается этой опасностью, мозг работает быстро и четко, все чувства обостряются и человек становится чутким, словно зверь. Я почувствовал это на себе. За какие-то секунды я проанализировал обстановку и стал разрабатывать план побега. Я понял, что топор был утащен сквозь дыру в прогнившей доске стены. И ведь сделано все было без шума. Насколько же гнилыми были доски, если в них можно было за короткое время и совершенно бесшумно проделать довольно большую дыру?! Лачуга была превращена незаметно в ловушку и со всех сторон снаружи охранялась. Висельник сидел на крыше и был готов в любую минуту захлестнуть мне горло своей петлей, пока я буду возиться со старой ведьмой, отнимая у нее кинжал. Четвертой стены в доме не было, и оттуда внутрь заглядывало черное небо, но я знал, что выход охраняется лучше всего. Одному богу было известно, сколько там залегло головорезов! И, как оказалось, под полом за мной следили глаза не крыс, а все тех же мерзавцев. После сигнала им ничего не будет стоить сломать гнилые доски пола и вылезти из низкого подвала наверх. С самым безразличным видом, на который я сейчас был способен, я повернулся слегка на своем табурете так, чтобы в нужную минуту сразу вскочить. В следующую секунду я мгновенно встал на ноги, прикрыл голову руками, по старинному обычаю прошептал имя дамы моего сердца и бросился всем телом прямо на заднюю стену лачуги. Несмотря на бдительность, которую проявляли последние минуты старуха и старик, мое движение застало их врасплох. Выламывая гнилые доски стены, я успел заметить, что старуха тоже вскочила со своего места, размахивает руками и хрипит в безудержном гневе. Наконец я оказался под открытым небом и сразу же наступил на что-то живое и шевелившееся. Я отпрыгнул назад, и оказалось, что это был один из тех мерзавцев, что поджидали меня около лачуги. Я весь был утыкан занозами и оцарапан, но в общем не очень пострадал в результате осуществления первого этапа моего побега из этого гиблого места. На моем пути стоял высокий мусорный курган, и я бросился по нему наверх. Позади отчетливо слышался хруст и треск: старуха и Пьер ломились наружу. Это было кошмарное восхождение! Холм был не очень скользкий, но крутой, и поэтому каждый шаг давался с неимоверным трудом - нога вместе с мусором и тряпками неуклонно соскальзывала вниз, и меня спасала только скорость. В воздухе стоял отвратительнейший запах, мне было нестерпимо гадко лезть вверх по этой помойной куче, но я понимал, что речь идет о жизни и смерти и поэтому лез, лез, лез... Боролся! Секунды казались часами. Я был молод, силен, и это сразу же дало мне огромное преимущество перед врагами. Они преследовали меня, карабкаясь по кургану вслед за мной. Тишина стояла мертвая. Они не кричали, не ругались... Ползли вверх молча, и это было страшнее всего! Скоро я достиг вершины кургана. Теперь, когда прошло уже много лет с того времени, всякий раз, когда мне приходится куда-нибудь подниматься, в моей памяти оживают ужасные образы той ночи близ Монтруж, и мне становится не по себе... Курган, на вершину которого я взобрался, был одним из самых высоких на всей свалке. Я пытался сдержать тяжелое дыхание и успокоиться - сердце колотилось, словно кузнечный молот. Я стал оглядываться по сторонам и увидел по левую руку от себя в багрово-черной плазме неба множество огней. Слава богу! теперь я знал, где примерно нахожусь и где дорога на Париж! Для того чтобы прийти в себя, мне понадобилось всего несколько секунд. Я посмотрел вниз. Преследователи были еще далеко от вершины холма, но они отчаянно лезли и лезли вверх, соблюдая эту свою страшную тишину. Та хибара, из которой мне посчастливилось чудом вырваться, была разрушена, и даже в тот момент, когда я смотрел на нее, из-под груды гнилых досок еще выбирались мерзавцы, подстерегавшие меня в засаде под полом. Мне было все отлично видно, так как фонарь, видимо, опрокинулся и разлившееся горящее масло достигло куч тряпья. Начался пожар. И надо всем этим - тишина! Мертвая тишина! Ни окрика, ни шепота!.. На некоторых горели их жалкие лохмотья, но они не звали никого на помощь, не кричали!.. У меня не было времени любоваться этим зрелищем, так как, бросив взгляд на противоположный скат кургана в поисках удобного спуска, я заметил внизу метавшиеся тени врагов, желающих отрезать мне этот путь. Мне предстояла жестокая и отчаянная борьба за жизнь! Они пытались пресечь мою попытку добраться до дороги на Париж, я это понял и, повинуясь инстинктивному чувству, бросился вниз с правой стороны кургана. Я успел скатиться как раз вовремя, так как за мной сразу же раздался топот ног. Я вскочил и бросился в проход между двумя другими курганами мусора, и сзади, прямо около моего уха, просвистел в воздухе тот самый окровавленный мясницкий топор, который я видел в лачуге у той ведьмы. Я на бегу обернулся и увидел, что за мной гонятся несколько ветеранов в грязных и оборвавшихся мундирах солдат времен Первой французской Революции. Затем началась самая настоящая охота на меня. Я легко бежал впереди этих седых стариков и даже когда к погоне присоединилось несколько солдат помоложе и женщины, я без особого труда сохранил дистанцию и с ними. Но я не знал этих мест и даже не мог сориентироваться по огням города, так как они теперь были позади и я вынужден был убегать от них. Говорят, что все охотники, помимо своей воли и незаметно для самих себя, все время держат немного влево. Теперь я убедился в этом на себе. Думаю, об этом догадывались и мои преследователи, ибо это были больше звери, нежели люди. Они-то и придумали сыграть со мной на этом злую шутку. Когда я хотел уже немного сбавить темп, чтобы отдышаться, из-за ближайшего мусорного холма выскочили три преследователя! Оказывается, я невольно бежал по дуге, каждый шаг делая чуть левее предыдущего. Они воспользовались этим и срезали свой путь. Меня загнали, как волка! Но вместе с осознанием этой новой опасности ко мне пришла на помощь вся моя изобретательность, и я устремился в первый же поворот направо, пытаясь оторваться сразу и от тех, что неслись за мной по пятам сзади, и от тех, что хотели перехватить меня сбоку. Я бежал в этом направлении несколько сот ярдов, а потом свернул налево и понял, что во всяком случае мое окружение им не удалось, а там - поглядим. И все же я слышал за собой топот ног целой толпы. Непрекращающийся, незатихающий, упорный, неумолимый. И все это в полной тишине! В опустившейся темноте горы мусора казались несколько меньше своих действительных размеров, но мне это мало помогало, так же как и то, что ночь близилась к концу, но тьма не расступалась. Преследователи были далеко позади, и поэтому я позволил себе устремиться на вершину одного из курганов. Я мчался, как молния, и поэтому без особого труда, на высокой скорости взлетел наверх. О, боже! Слава тебе! С высоты кургана я рассмотрел, что мне удалось добежать наконец до границы этой гнусной свалки! Позади меня сверкал в ночи Париж, высились крыши Монмартра, неясный свет городских огней, таких недосягаемых!.. Осознание того, что свалка вся почти позади, прибавило мне сил, и я на одном дыхании, бегом преодолел несколько оставшихся мусорных куч и оказался на ровной пустынной местности. Увы, пейзаж был не намного веселей и безопасней, чем позади. Впереди меня стояла тьма и мрак безмолвия. Без всякого сомнения я оказался на одной из тех сырых, низменных территорий, которых в достатке вокруг любого большого города. Влажная и унылая равнина, где воздух вреден для здоровья, а земля настолько бедна и неприспособлена, что невозможно и думать о том, чтобы заселить эти места. Глядя вперед на открытые просторы, я мог видеть гораздо больше и легче, чем на узких тропках между теми ужасными и гниющими мусорными кучами. В стороне горизонт светился огнями, и можно было предположить, что это какое-то предместье Парижа, хотя до самого города было очень далеко. Во всяком случае мне придало уверенности то обстоятельство, что теперь мне под силу разглядеть моих молчаливых преследователей за несколько десятков ярдов от меня. Впереди открывалась лишенная крупной растительности, плоская пустошь с тут и там мерцавшими в ночи стоячими водоемами. По правую руку на большой удаленности среди целого роя огней возвышалась гигантская масса крепости Монтруж, а слева, на неясном расстоянии, смутными лунными бликами на окнах домов открывался Бисетр. После краткого раздумья я решил попробовать повернуть вправо и достичь Монтруж. Там по крайней мере есть надежда обрести надежное убежище и безопасность, а кроме того я бывал там на туристической экскурсии и запомнил подходы к крепости. Кстати, именно там должна пролегать большая дорога, соединяющая всю цепь крепостных сооружений Монтруж с Парижем. Я оглянулся назад. По последним мусорным кучам свалки передвигались четко обозначенные на фоне огней Парижа черные силуэты, несколько теней метнулись также вправо, туда, куда намеревался идти я, явно с целью перерезать мне путь. Это заставило меня изменить свои планы. Оставалось два выхода: прямо или влево. Я лег на землю так, чтобы мне было лучше разглядеть фигуры врагов на фоне горизонта. Впереди их быть, естественно, не могло, но не было и слева. Я понял, что раз они не потрудились отрезать от меня тот путь - даже не пытались этого делать, - значит там существовала для меня опасность и без них. Поэтому я решился продолжать путь к спасению прямо - по чавкающей под ногами земле. Дороги не было никакой, а почва была просто ужасной и становилась хуже и ненадежней с каждым моим шагом. Жижа, хлюпающая под сапогами, вызывала отвращение. Вскоре я почувствовал, что уровень почвы стал понижаться, словно я спускался по очень пологому склону. Ориентиры становились все выше и выше и вместе с ними поднимался горизонт. Я огляделся преследователей не было ни сзади, ни с боков. Мне это показалось странным, так как до сих пор они продвигались по моим следам сквозь кромешную тьму, словно ярким солнечным днем. Сколько раз уже за последние полчаса я корил себя за то, что надел сегодня свой светлый твидовый костюм! Мной овладел ужас, когда я понял, что не вижу своих врагов, которые, притаившись в своей мертвой тишине, спокойно наблюдают за мной. В надежде, что я буду услышан кем-нибудь, исключая этих призраков, я несколько раз возвысил свой голос, призывая на помощь. Ответом мне была только тишина, которая давно стала союзником моих недругов. Даже эхо, что могло обмануть меня и поощрить усилия к спасению, не раздалось. Несколько времени я стоял на месте, не двигаясь и всматриваясь в одном направлении. Сначала смутно, а потом довольно отчетливо я разглядел какой-то силуэт, двигавшийся влево от меня. Скоро к нему присоединилось еще несколько смутных фигур. Не было сомнения: меня вновь пытаются отсечь от верного пути! Я был уверен, что и теперь смогу избежать западни и обыграю противника. Собравшись с силами, я рванулся вперед... Шш-у-ххх!!! Ноги поскользнулись на какой-то ерунде и я головой вперед полетел в дымящийся зловонными парами стоячий водоем. Я ушел под теплую воду по локти и не смог удержаться от вскрика ужаса. Никогда не забуду те мгновения, что я стоял в отвратительной жиже, теряя сознание от мерзкого запаха и задыхаясь в белом тумане испарений. Но самое ужасное было то теперь мне легко войти в положение загнанного зверя, у которого не остается почти никакой надежды, - что я увидел зловещие тени моих врагов, мелькающие не так далеко и обходящие меня со всех сторон. Удивительно все-таки, как мобилизуется человеческий мозг на работу, когда все тело и нервы парализованы предсмертными инстинктами и паникой. Но не менее удивительно то, что порой в самых безнадежных ситуациях человеку приходят на ум мысли, абсолютно не связанные с его спасением. Так было со мной. Я понимал, что моя жизнь висит на волоске и все зависит от быстроты предпринятых мной действий. Я видел, что с приближением врагов шансов у меня остается все меньше. И тем не менее я почти с восторгом думал о неутомимости противника. Ведь это все почти сплошь старики! Их молчаливое упорство даже заслуживало некоторого уважения. Каковы же они были в молодости!? И каковы же были Веллингтон и Блюхер, если им удалось поразить этих наполеоновских гвардейцев при Ватерлоо?! Произвольная работа мысли иногда полезна даже в таких ситуациях. И, к счастью, она не помешала одновременно взвесить и шансы на мое спасение. Мне хватило мужества признаться самому себе, что пока что я поражен, а мои противники в выигрыше. Они успешно продолжали окружать меня с трех сторон и тем самым склоняли меня к движению налево, где они не поставили засады и где значит мне угрожало что-то и помимо них. Я, к этому времени уже почти освободившийся от пут трясины, принял невысказанное предложение и устремился налево. Я бежал по более низкому месту, чем мои противники. Почва под ногами была липкая и скользкая, но я знал, что им приходится не легче, и это придавало мне сил. А молодость и крепость организма дополняли мои усилия. Так что мне не только удалось снова избежать неминуемой гибели, но и создать между собой и ветеранами приличную дистанцию. Это придало мне духу и сил, я с радостью ощущал свой тренированный организм, и в те же минуты ко мне пришло второе дыхание: работа легких стала ровной и мощной и бег заметно ускорился. Теперь уровень почвы постепенно повышался. Я стремительно взбежал по этому склону и оказался на плоской местности с болотистой почвой. Впереди темной тенью возвышалась то ли дамба, то ли насыпь. Я понял, что если мне удастся беспрепятственно достичь этого сооружения, я буду почти в безопасности, так как за ним наверняка начиналась твердая земля и, может быть, даже какая-нибудь дорога. Я на бегу посмотрел по сторонам, но никого не увидел. По болоту пришлось бежать несколько минут, но я старался. Прежде чем я добрался наконец до насыпи, я сильно устал - топкая земля под ногами безжалостно отнимала у меня силы, которые были еще так нужны! Я взобрался на насыпь, помогая себе руками... Увы, там, где я ожидал увидеть спасение или хотя бы ниточку к спасению, меня ждало новое испытание. Прямо передо мной с земли поднялись несколько темных фигур! Справа и слева они бросились на меня. У каждого негодяя в руке раскачивался канат с петлей. Я был почти в полном окружении. Мне некуда было бежать, и конец мой был близок. К спасению открывался всего лишь один шанс и я воспользовался им. За насыпью был еще один стоячий водоем, а вовсе не твердая земля с дорогой. Мне ничего не оставалось, как, увертываясь от веревок, пробежать вперед оставшиеся до воды ярды и броситься в нее головой вперед. В другое время я бы очень страдал от грязи и вони, что окружила меня в воде, но теперь я погрузился в болото так, словно это был кристально чистый горный ручей. Путь к спасению - это главное! Мои преследователи, не долго думая, бросились за мной. Если бы хоть один из них не оставил на берегу свою петлю, мне быстро пришел бы конец: веревка настигла бы меня после первых же двух-трех взмахов. Но они кинули в меня свои канаты с берега, прежде чем броситься за мной, и я услышал всплески воды далеко позади. Несколько минут отчаянной работы рук и ног - и вот я перебрался через этот водоем. На насыпь противоположного берега я вылезал уже в относительно бодром расположении духа. Я оглянулся назад. Преследователи неуклонно приближались. Значит, охота не завершена! Мне вновь пришлось лихорадочно соображать, какой путь выбрать. За насыпью открывалась туманная болотистая местность, очень похожая на ту, что я только что пересек. Я решил впредь остерегаться и избегать подобных мест. Пока я раздумывал, расхаживая по насыпи взад-вперед, я вдруг услышал далекий плеск весел о воду. Я прислушался, а когда убедился в том, что не ошибся, закричал и стал размахивать руками. Ответа не последовало, да и звуки прекратились. Понятно! Моим врагам удалось раздобыть лодку! Едва они показались вблизи слева, я побежал вправо. Я бежал вдоль насыпи и вдруг услышал характерные всплески воды, как будто крысы плюхнулись в воду. Правда, эти всплески были гораздо громче. Вслед за ними вновь послышались удары весел. Итак, ясно: меня преследуют по воде. Я прибавил шагу. Через некоторое время, оглянувшись, увидел, как погоня причалила к той насыпи, вдоль которой я бежал. Поднялся сильный ветер, вода быстро взволновалась и стала обрушиваться небольшими волнами на насыпь. Я не смотрел никуда, как только перед собой, ибо поскользнуться для меня значило погибнуть. Через несколько минут я оглянулся. Вдоль насыпи бежало всего несколько человек, гораздо больше их выбралось на болотистую почву, которую я отвергнул. Какую новую опасность это таило для меня, я не знал. Мог только догадываться. На бегу я обратил внимание на то, что насыпь слегка, поворачивает вправо. Кроме того, водоем, через который я недавно перебрался, вышел из берегов и превратился в бурный поток. Насыпь теперь часто захлестывало. С ее противоположной стороны бушевал другой поток, к которому тоже уже подбирались мои преследователи. Итак, я оказался на своего рода островке. Положение мое было самым отчаянным, так как я опять оказался в кольце окруживших со всех сторон врагов. Судя по звукам весел, лодка стремительно нагоняла меня. Как будто негодяи знали, что мой конец близок. Впереди не было никакой надежды: ни крыши, ни света в окне. Далеко с правой стороны в ночном небе возвышалась какая-то махина, но я не имел понятия о том, что это может быть. На минуту остановился, чтобы обдумать дальнейшие действия. Но враги не ждали, они быстро приближались. Наконец, мне показалось, что я придумал выход. Я соскользнул по насыпи вниз и вошел в воду. Быстро загребая руками, я стал приближаться к течению, которое, как я предполагал, окажется настолько сильным, что сможет отнести меня куда-нибудь. Тучи наконец закрыли собой луну, и все в округе погрузилось в полнейшую тьму. Я снял с себя шляпу и бросил ее плыть по течению, а сам устремился в обратную сторону, приложив все свои силы и крепость духа. Сначала я глубоко поднырнул и постарался проплыть под водой как можно больше. Показавшись снова на поверхности, я оглянулся назад. Моя шляпа преспокойно уносилась течением все дальше и дальше. Ее быстро нагоняла неустойчивая старенькая лодка, управляемая мощными взмахами двух весел. Из-за туч показался серп луны, и при его свете я увидел на носу лодки стоящего мужчину. В руках у него был тот самый мясницкий топор, удара которого я избежал еще на свалке. Мерзавец стоял наготове, занеся свое оружие для удара. Лодка все приближалась к моей шляпе и наконец я увидел, как топор с размаху опустился на нее. Шляпа потонула; убийца по инерции наклонился вперед и вниз, едва не перевернув лодку. Сообщники удержали его, но топор канул на дно потока. Я изо всех сил поплыл к уже видневшейся очередной насыпи и услышал позади себя вскрик гнева и досады и хриплое ругательство: - Sacre!!! Это был первый человеческий звук, который мне довелось пока услышать в продолжение всей этой охоты. Несмотря на то, что это был крик угрозы в мой адрес, я воспринял его с благодарностью, потому что он наконец вспорол страшную тишину, которая окружала меня в эту ночь. По крайней мере я теперь не сомневался, что передо мной не призраки, а живые люди. Против людей, даже если их много, я еще мог как-то бороться. Но раз уж тишина нарушилась, они не стали больше придерживаться своей молчаливой тактики. С лодки на берег и с берега на лодку обменялись несколькими быстрыми репликами, произнесенными хриплым приглушенным голосом. Я обернулся опять назад, - какая ошибка! - один из них поймал блик лунного света на моем лице и вскрикнул. Он стал показывать в мою сторону руками, и через несколько секунд лодку развернули и погнали за мной. До берега мне оставалось совсем немного, но лодка неслась ко мне гораздо быстрее, чем я плыл к земле. Еще несколько взмахов рук - и я был бы на берегу, но тут я почувствовал, как на меня накатывается нос лодки, и уже ожидал, когда на мою голову обрушится тяжелое весло или какое-нибудь другое орудие. Но несколькими минутами раньше я собственными глазами видел, как канул в воду топор, и это несказанно взбодрило меня. Теперь я отчетливо услышал тяжелое дыхание гребцов и хриплый гомон остальных. Неимоверным усилием я достиг берега раньше лодки и сразу же выскочил из воды. У меня не было ни секунды на промедление, так как вслед за мной в берег тяжело врезался нос лодки и оттуда высыпали преследователи. Я вскарабкался на насыпь и бросился бегом влево. В лодке осталось еще двое или трое. Высадив "десант", они отчалили от берега и поплыли в том же направлении, в каком спасался я, - вдоль насыпи. Увидев это, я решил изменить курс, сбежал вниз по насыпи, на противоположную ее сторону, преодолел несколько ярдов топкой почвы и наконец оказался на твердой земле. Передо мной раскинулась равнина и я бросился по ней вперед. Вскоре через насыпь перебрались и преследователи; они никак не желали отставать. Вдали высилась все та же темная громадина, только сейчас она казалась больше и ближе. Мое сердце радостно забилось: теперь я понял, что это скорее всего крепость Бисетр. С новыми силами я устремился к возвышавшимся в ночном небе башням. Я слышал, что все крепостные укрепления вокруг Парижа соединены стратегическими дорогами, предназначенными для передвижения войск в войну и затопленными в обычное время, чтобы их не обнаружил противник. Я понимал: выйди я на одну из таких дорог - и я спасен. Но, к сожалению, я не знал местности, и ни один ориентир не указывал мне на наличие дороги. Кроме того стояла кромешная тьма. Мне оставалось только бежать вперед по направлению к крепости, и я бежал. Вдруг я оказался на краю рва. Внизу пролегала дорога, с обоих сторон защищенная канавами с водой и довольно высокими кирпичными стенами. Собрав последние силы, я опять бросился бежать. На этот раз - вниз по склону. Земля под ногами стала неровной, и я то и дело спотыкался, падал, но каждый раз поднимался и продолжал бежать. Трезвый расчет уже покинул меня, и я руководствовался лишь слепым инстинктом самосохранения. Среди роя бессвязных мыслей выделялась одна - об Элис. Я не погибну - и она не будет страдать, я буду бороться за жизнь до последнего! Я сбежал на дно рва и, подпрыгнув, уцепился за край стены. Карабкаясь, словно дикая кошка, я взобрался на самый верх. Внизу кто-то ухватил меня за ногу, но я вырвался. Впереди я увидел тусклый свет. Обессиленный и изможденный, покрытый грязью, царапинами и кровью, я из последних сил устремился вперед. - Стой! - крикнули из темноты по-французски. Эти слова показались мне гласом божиим! Луч света от фонаря брызнул мне в лицо, и я не смог удержаться от вскрика радости. - Кто идет? - требовательно спросил тот же голос. Я услышал, как прямо около меня щелкнул затвор мушкета и холодный ствол уперся мне в грудь. Я остановился, хотя и не знал, остановятся ли те, кто гнался за мной. В следующую минуту я, отвыкшими от света глазами, увидел, как распахнулись ворота и оттуда посыпались фигуры в красно-синих мундирах. Все вокруг меня закипело жизнью и блеском: оружие, лезвия клинков, щелканье затворов и звон холодного оружия, громкие отрывистые команды. А я стал падать, ибо силы оставили меня, и один из солдат еле успел поддержать меня. Я бросил взгляд к стене, за которой были враги, и потерял сознание. Пришел в себя я в комнате охраны. Меня угостили коньяком, а некоторое время спустя я уже мог рассказать то, что произошло со мной в эту ночь. Затем внезапно я увидел перед собой комиссара полиции. Он появился неожиданно, как будто из воздуха. Впрочем, это стиль парижских полицейских. Он меня внимательно выслушал, а потом перекинулся несколькими словами с офицером, что был начальником охраны крепости. Они быстро договорились между собой и спросили меня, смогу ли я идти вместе с ними. - Куда? - спросил я их в свою очередь, приподнимаясь. - На свалку. Может, нам удастся поймать их там. - Согласен! Они сочувственно оглядели меня, а потом комиссар спросил меня: - Не хотите подождать до утра, смелый англичанин? Эти слова задели меня за живое, и я бодро вскочил с кушетки, куда они меня уложили. - Идем сейчас! - сказал я. - Сейчас! Это мой долг, а англичанин всегда готов к исполнению долга! Комиссар был добр настолько же, насколько и умен. Он потрепал меня по плечу. - Brave garden! - сказал он. - Простите. Я знал, что вы так скажете. Солдаты ждут. Идем! Из комнаты охраны мы завернули в длинный коридор и, пройдя по нему, вышли на улицу. Вокруг царила еще глухая ночь. У солдат, что пошли с нами, в руках были мощные фонари. Мы прошли высокую арку и оказались на широкой дороге, проходящей во рву, той самой, которую я заметил за несколько минут до своего спасения. По приказу солдаты построились в колонну по двое и короткими перебежками, быстро двинулись в путь. Я почувствовал новый прилив сил - такова разница между положением охотника и дичи. Мы скоро дошли до понтонного моста через разлившийся водный поток. Час назад я переплывал его несколько выше по течению и моста не заметил. Здесь нам пришлось на некоторое время задержаться, так как канаты были перерезаны все до единого и кроме того сломана одна из цепей. Я услышал слова офицера, обращенные к комиссару: - Мы как раз вовремя. Еще немного - и им удалось бы окончательно вывести мост из строя. Вперед, быстрее! Мы переправились, перебежали насыпь и вновь оказались у понтонов. На другом берегу раздавался звон цепей - негодяи пытались сломать и второй мост. Раздалась команда, и солдаты подняли свои ружья. - Огонь! Раздался залп. На том берегу кто-то сдавленно вскрикнул и темные фигуры исчезли. Но зло уже было не поправить: цепи, крепившие мост, были сломаны, и дальний от нас конец понтона уплывал вниз по течению. Это была уже основательная задержка, и нам потребовалось никак не меньше часа, чтобы привести мост в порядок, по крайней мере, на время переправы. Мы возобновили погоню. Скоро вдали показались мусорные курганы, а это значило, что мы почти у цели. Я уже свободно ориентировался, так как пошли знакомые места. Мы наткнулись на остатки костра. Небольшая кучка углей и дотлевающих досок. Я понял, что это все, что осталось от лачуги, в которой я провел прошедший вечер. Крысы и до сих пор бегали по обгоревшим доскам и бросали на нас злобные взгляды. Комиссар что-то шепнул офицеру и тот крикнул: - Стой! Солдатам был отдан приказ растянуться в цепь, и после этого мы стали исследовать руины. Комиссар расшвыривал ногами в разные стороны гнилое дерево и тряпье. Солдаты складывали их в сторонке в одну кучу. Вдруг комиссар остановился, отступил назад в волнении, затем оглянулся и кивнул мне, чтобы я подошел. - Глядите! - сказал он мне. Это было мрачное зрелище. Я увидел останки человека. Чистый скелет. Повернутый лицом вниз. Судя по линиям - женщина; по изношенности костей старуха. Между позвонками торчал огромный мясницкий нож. - Посмотрите, - сказал комиссар мне и офицеру, доставая из кармана свой блокнот. - Видимо, она неосторожно упала на нож. Здесь много крыс - вон как они сверкают своими глазками на нас из-за груды костей! - Он нагнулся и руками стал исследовать скелет. Я содрогнулся от этого зрелища. - И еще заметьте, - продолжал комиссар. - Кости еще теплые! Так что крысы работают здесь на совесть! У них было не так уж много времени... Поблизости мы не видели больше ни живого, ни мертвого, поэтому солдаты опять построились в цепь, и мы пошли по гигантской свалке дальше. Через некоторое время мы дошли до жилища, сделанного из старинного бельевого шкафа. Осмотрелись. Всего было шесть спальных полок, как я имел возможность убедиться еще прошлым днем. Но теперь заняты были только пять. Старики-ветераны спали так крепко, что их не разбудил даже ослепительный свет фонарей. Старые, обрюзгшие, мрачные. Серо-бронзовые лица да седые усы. Офицер рявкнул во все горло команду, и через несколько секунд все ветераны стояли перед ним в линию по стойке "смирно". - Что вы здесь делаете? - Спим, - был ответ. - Где остальные? - спросил комиссар. - Ушли на работу. - А вы? - Мы охраняем. - Peste! - захохотал офицер мрачно. Он оглядел всех стариков по очереди с ног до головы и потом медленно и безжалостно заявил: - Дрыхнуть в охранении! И это Старая Гвардия?! Теперь понятно, почему нам надавали под Ватерлоо! При свете фонаря я рассмотрел, что после став офицера лица ветеранов покрылись мертвенной бледностью, а когда солдаты, сопровождавшие нас, весело загоготали шутке своего командира, по лицам стариков прошла судорога. В ту минуту я подумал, что в какой-то мере отомщен за все переживания. С минуту старики смотрели на нас так, словно едва сдерживались, чтобы не наброситься на насмешников, но жизнь многому научила их и они не двинулись с места. - Вас только пятеро, - сказал комиссар. - А где шестой? Скрипуче посмеиваясь, ветераны ответили: - А он там! - И показали на днище шкафа. - Он умер в прошлую ночь. Вы мало чего найдете. Крысы хоронят быстро! Комиссар нагнулся и стал вглядываться, куда ему показывали. Затем он повернулся к офицеру и спокойно сказал: - Ну что ж, мы можем возвращаться. Здесь почти ничего не осталось. Во всяком случае уже не установить, этот ли мужчина был ранен у моста вашими солдатами. Допускаю, что это они, - он кивнул в сторону стариков, - и убили его, чтобы скрыть следы. Глядите. - Он снова нагнулся и дотронулся рукой до скелета. - Крысы работают быстро, а кроме того их здесь много. Кости еще теплые. Я невольно вздрогнул. И то же самое произошло со многими солдатами. - Стройся! - крикнул офицер, и спустя несколько минут мы двинулись в обратный путь: фонари у головных солдат, чтобы освещать дорогу, в середине процессии - ветераны в наручниках. Вскоре мы вышли за пределы свалки и взяли направление на Бисетр.

ДОМ СУДЬИ

(Брэм Стокер)

Перевод Н.Куликова

По мере приближения начала экзаменов Малкольм Малкольмсон всё чаще подумывал о том, чтобы уехать куда-нибудь из города и всерьез заняться подготовкой к ним в провинциальной глуши.

При этом он откровенно побаивался прелестей морского побережья, но в то же время не хотел быть полностью отрезанным от людей, поскольку догадывался о коварстве изолированности от внешнего мира. Короче говоря, ему хотелось отыскать какой-нибудь скромный и небольшой городишко, где ничто и никто не отвлекало бы его от занятий. Вместе с тем он поостерегся обращаться за советами и рекомендациями к своим друзьям, ибо предполагал — кстати, вполне справедливо, — что каждый из них станет рекомендовать ему то место, которое сам хорошо знает и где у него уже имеются какие-то знакомые. Но поскольку Малкольм и так собирался избавиться от общества друзей, ему совсем уж не хотелось обременять себя вниманием ещё и со стороны друзей своих друзей. Одним словом, он решил отправиться на поиски нужного ему уединения самостоятельно. Он упаковал чемодан, положив в него кое-что из одежды и все необходимые книги, а затем приехал на вокзал и, едва ли не наугад ткнув пальцем в расписание поездов, выбрал какой-то населенный пункт, до которого и купил билет.

Маргарет Диландэр относилась к фермерскому сословию, их ферма уже обветшала и истощила свои возможности. Джеффри Брэнт напротив, был богат и красив, но являл пример упадка и деградации. Не всегда в жизни все складывается так, как планируешь. Поступок, совершенный Брэнтом, аристократическим никак не назовешь. Но после него сквозь трещины в камне упорно лезли на свет золотистые волосы Маргарет.

© ozor

Если, покидая Париж по Орлеанской дороге, за городской стеной вы свернёте направо, то окажетесь в местах диковатых и отнюдь не приветливых. Справа и слева, впереди и позади — со всех сторон там вздымаются громадные кучи пыльного хлама, накопившегося с течением времени.

У Парижа, помимо дневной, есть и ночная жизнь, и приезжий, входящий в отель на улице Риволи или Сен-Оноре поздним вечером или выходящий из него ранним утром, может, будучи неподалёку от Монружа, догадаться, если ещё не догадался, о назначении больших фургонов, напоминающих котлы на колёсах, которые попадаются ему на глаза, где бы не пролегал его путь.

Стоило Маргарет Диландэр переехать жить в Брэнт-Рок, как соседи начали довольно потирать руки, и вообще вся окру­га оживилась в предвкушении нового скандала. Распри между Диландэрами и Брэнтами возникали часто и славились остро­той развития. И если кто-нибудь взялся бы написать полную историю графства, он был бы вынужден посвятить отдельную главу отношениям между этими двумя семействами. Между тем по своим социальным статусам они так далеко отстояли друг от друга, что, казалось, принадлежали к двум разным мирам, к тому же находящимся в противоположных концах Вселенной. Брэнты по своему происхождению вправе были относить себя к высшей касте общества. Собственно, они так и делали, и держались по отношению к фермерскому сос­ловию, к которому принадлежала Маргарет Диландэр, так же примерно, как высокородные испанские идальго к обычным крестьянам, постоянно копавшимся в земле.

При жизни Брэма Стокера рассказ был опубликован анонимно, но впоследствии, начиная со сборника «Shades of Dracula: Uncollected Stories of Bram Stoker», стал приписываться создателю Дракулы. Тем не менее, его авторство до сих пор ставится под сомнение…

Настоящее издание является попыткой воссоздания сложного и противоречивого портрета валашского правителя Влада Басараба, овеянный мрачной славой образ которого был положен ирландским писателем Брэмом Стокером в основу его знаменитого «Дракулы» (1897). Именно этим соображением продиктован состав книги, включающий в себя, наряду с новым переводом романа, не вошедшую в канонический текст главу «Гость Дракулы», а также письменные свидетельства двух современников патологически жестокого валашского господаря: анонимного русского автора (предположительно влиятельного царского дипломата Ф. Курицына) и австрийского миннезингера М. Бехайма.

Серьезный научный аппарат — статьи известных отечественных филологов, обстоятельные примечания и фрагменты фундаментального труда Р. Флореску и Р. Макнелли «В поисках Дракулы» — выгодно отличает этот оригинальный историко-литературный проект от сугубо коммерческих изданий. Редакция полагает, что российский читатель по достоинству оценит новый, выполненный доктором филологических наук Т. Красавченко перевод легендарного произведения, которое сам автор, близкий к кругу ордена Золотая Заря, отнюдь не считал классическим «романом ужасов» — скорее сложной системой оккультных символов, таящих сокровенный смысл истории о зловещем вампире.

Пять героев романа рассказывают о пережитых ими кошмарных встречах с Дракулой.

Самый ужасный из кровопийц, продавший душу дьяволу. Отъявленный злодей, умертвивший сотни людей. Это все о нем, графе Дракуле. Почему же он стал таким? История и загадка Дракулы более ста лет будоражат воображение писателей, переводчиков, режиссеров, актеров, аниматоров, но слава романа «Дракула» Брэма Стокера (1847–1912) остается неувядаемой, а успех – непревзойденным. Эта книга не просто пугающий приключенческий роман – в ней множество секретов и скрытых смыслов, она изменила ход развития мировой литературы. По ней сняты десятки фильмов, и продолжают выходить всё новые и новые экранизации. 

Роман Брэма Стокера — общеизвестная классика вампирского жанра, а его граф Дракула — поистине бессмертное существо, пережившее множество экранизаций и ставшее воплощением всего самого коварного и таинственного, на что только способна человеческая фантазия. Стокеру удалось на основе различных мифов создать свой новый, необычайно красивый мир, простирающийся от Средних веков до наших дней, от загадочной Трансильвании до уютного Лондона. А главное — создать нового мифического героя. Героя на все времена.

Вам предстоит услышать пять голосов, повествующих о пережитых ими кошмарных встречах с Дракулой. Девушка Люси, получившая смертельный укус и постепенно становящаяся вампиром, ее возлюбленный, не находящий себе места от отчаянья, мужественный врач, распознающий зловещие симптомы… Отрывки из их дневников и писем шаг за шагом будут приближать вас к разгадке зловещей тайны.

Кровавое проклятье графов Дракула-Карди… История о том, как могущественный вампир – Хозяин – воцарился в родовом замке, сея смерть и ужас среди окрестных жителей. Необычный роман «Вампиры» можно считать предысторией «Дракулы» Брэма Стокера. Читателю предлагают коктейль из мистики и мистификации, сдобренный готическими ужасами. Эта смесь интригует и завораживает, и роман гармонично соседствует с прекрасными рассказами Брэма Стокера, которому явно подражает барон, скрывающийся под псевдонимом б. Олшеври.

Самый ужасный из кровопийц, продавший душу дьяволу. Отъявленный злодей, умертвивший сотни людей. Это все о нем, графе Дракуле. Почему же он стал таким? История и загадка Дракулы более ста лет будоражат воображение писателей, переводчиков, режиссеров, актеров, аниматоров, но слава романа «Дракула» Брэма Стокера (1847–1912) остается неувядаемой, а успех – непревзойденным. Эта книга не просто пугающий приключенческий роман – в ней множество секретов и скрытых смыслов, она изменила ход развития мировой литературы. По ней сняты десятки фильмов, и продолжают выходить всё новые и новые экранизации.

Пять героев романа рассказывают о пережитых ими кошмарных встречах с Дракулой. Юную Люси Вестенра, получившую смертельный укус и постепенно превратившуюся в вампира, не удалось спасти. Но мужественный доктор Ван Хелсинг, его коллеги и друзья – обаятельные Джонатан Харкер и Мина Мюррей, тоже чудом не ставшие жертвами Дракулы, совершили почти невозможное – победили затаившееся в окутанных туманом закоулках Лондона безымянное древнее Зло.

Брэм Стокер (1847–1912) — классик английской литературы, его роман «Дракула» дал жизнь одному из самых мощных культурных мифов нового времени. «Змеиный перевал» переведен на русский язык впервые — здесь, как и в других книгах мастера, история всепоглощающей любви разворачивается на фоне мрачных, мистических и полных загадок событий. Суровые пейзажи Северной Ирландии создают подобающие декорации таинственному и завораживающему действию.

Вампир… Воскресший из древних легенд и сказаний, он стал поистине одним из знамений XIX в., и кем бы ни был легендарный Носферату, а свой след в истории он оставил: его зловещие стигматы — две маленькие, цвета запекшейся крови точки — нетрудно разглядеть на всех жизненно важных артериях современной цивилизации…

Издательство «Энигма» продолжает издание творческого наследия ирландского писателя Брэма Стокера и предлагает вниманию читателей никогда раньше не переводившийся на русский язык роман «Леди в саване» (1909), который весьма парадоксальным, «обманывающим горизонт читательского ожидания» образом развивает тему вампиризма, столь блистательно начатую автором в романе «Дракула» (1897).

Пространный научный аппарат книги, наряду со статьями отечественных филологов, исследующих не только фольклорные влияния и литературные источники, вдохновившие Б. Стокера на создание вампира, но и малоизвестные биографические данные, проливающие свет на сложный генезис сюжетных линий романа, включает в качестве приложения тщательно отобранные фрагменты работ известных зарубежных философов и литературоведов, посвященных оккультным тенденциям в поздневикторианской готической литературе. Редакция надеется, что «Пришествие вампира», в различных аспектах анализирующее «вампи-рический нарратив» как в творчестве Б. Стокера, так и в произведениях современных ему художников-прерафаэлитов и поэтов-символистов конца XIX в., послужит своеобразным теоретическим мостиком между «Дракулой» (Энигма, 2005) и «Леди в саване». Ибо, как метко заметил Р. Роббинс, автор вступления к английскому изданию романа: «„Леди в саване“ — это роман об уровнях интерпретации, где ничто не есть то, чем кажется, и где читатель, как и персонажи, постоянно рискует неправильно истолковать ситуацию, в которую автор помещает нас».

СЛОВО ВДОВЫ ПИСАТЕЛЯ

Выдержка из текста:

"К первоначальному списку в восемь рассказов я добавила также не публиковавшийся доселе эпизод из "Дракулы". Я надеюсь, что он представит интерес для публики, особенно для тех читателей, которые являются поклонниками самого замечательного произведения моего мужа..."

Брэм Стокер

В гостях у Дракулы

Когда я решил выехать на прогулку, яркое солнце заливало своими лучами весь Мюнхен. Воздух был чист и свеж, как бывает в начале лета, а между тем на дворе стояла зима. Настроение было отличное. Уже в момент отправления показался герр Дельброк, пожилой лысоватый метрдотель гостиницы "Времена года", где я остановился. Пожелав мне счастливой поездки, он обратился к кучеру, который не успел еще занять свое место на облучке и стоял у дверцы коляски:

Человек, лишенный абсолютно всего, чем стоило жить, добровольно восходит на борт «Летучего Голландца» – ибо лучше существовать в аду, чем на Земле!

Его предсмертный сон увидят и другие. Каким будет этот последний сон? В этом и прелесть каждого «сеанса» – он абсолютно непредсказуем.

С этой маленькой приговоренной планеты не сбежишь, будь ты хоть трижды крысой. Она казалась большой только до тех пор, пока у нее было неопределенное будущее. Вернее, пока будущее вообще БЫЛО. А теперь все свелось к тупой и неумолимой небесной механике: два камня с массами шесть на десять в двадцать первой и десять в семнадцатой тонн столкнутся на небесных своих путях, и произойдет это примерно через неделю. Момент столкновения уже рассчитан с точностью до минуты, но не будем мелочными – ведь мы растратили гораздо больше; время текло мимо нас, оно казалось бесконечным и неисчерпаемым: реки дней впадали в океаны секунд. Мы занимались серфингом для кретинов: скользили в прибрежных волнах на досках своей глупости, так и не познав глубины, так и не заглянув по-настоящему в бездну. Теперь иная бездна готова разверзнуться перед нами, перед каждым из нас. Мы рухнем в эту пропасть одновременно: семь миллиардов завороженных кроликов, ужаснувшихся нелепости своей смерти. Что ж, по крайней мере, на это еще осталось время. Время подумать кое о чем. Время сделать кое-что. В общем, время приготовиться к смерти.

Весна. Прекрасная погода. Температура примерно плюс двадцать. Бронепоезд «Ти-Рекс» медленно катит по одноколейной ветке вдоль берега. Легкий ветерок дует со стороны гор, и пахнет не так погано, как обычно. А обычно пахнет клоакой. Правда, клоака огромная. Кажется, раньше она называлась Каспийское море. Сейчас это просто невероятная лужа отходов, дерьма и нефти. Вообще-то я ничего не имею против нефти – мы перегоняем из нее бензин. Но она убила этот мир…

Он облегчает страдания, снимает боль, избавляет от смертельной тоски. Он позаботится об умирающем ребенке лучше отца и матери. Он Убийца Боли.

Если после смерти вас встречает Кафка, то, возможно, вы были не плохим писателем при жизни… и вы попали в ад.

Гленнон гостит у дяди, работающего смотрителем маяка на таинственном острове, окутанном туманом. Однажды мальчик становится свидетелем кораблекрушения и видит, как спасаются несколько моряков. Но лица у них совсем бледные, а ещё они страшно боятся местного кота… Тем временем жители острова готовятся к какому-то жуткому празднику. Поговаривают, что после праздника с острова уже никому не выбраться… Неужели мальчику придётся остаться здесь навсегда?

Эдди не ждал ничего хорошего от переезда в Гейтсвид. В разбитых окнах не горит свет, а лужайки заросли… Но всё изменилось, когда мальчик узнал, что его любимый писатель страшных историй Натаниэль Олмстед жил в Гейтсвиде! Согласно местным поверьям, творчество бесследно пропавшего много лет назад писателя накликало на город несчастья, а истории Олмстеда опасны… Новые друзья отводят Эдди в Безымянный лес и показывают местную достопримечательность – статую девочки. Точь-в-точь такую же, как в книге Олмстеда, – Каменное дитя! Никто не знает, откуда она взялась и что обозначает, но горожане поговаривают, что в лесу к тому же обитает жуткое привидение, Женщина в чёрном. А мама Эдди как раз взялась писать роман о… Тёмной госпоже. Не слишком ли странное совпадение? Эдди уверен, что ответы на все вопросы связаны со статуей…