Фатальная любовь (Седьмое откровение)

Стелла Уинд, домохозяйка, вышла на улицу и, кутаясь в махровый халат, оглянулась. Было холодно. На улице никого не было. Где-то далеко лаяла собака…

— Джон! — крикнула она, осматривая улицу в поисках мужа. — Джон, где ты?..

Джон Уинд выскочил из гаража, дрожащими пальцами сжимая рукоятку топора, и шмыгнул в кусты. Точно… точно, этот террорист где-то здесь. Джон убил его, но он опять здесь! В его доме!.. Он только что вернулся из парка, где был закопан… Вот ублюдок! А Стелла — он, наверное, убил её… Неслышно ступая, Джон начал подбираться к крыльцу, чтобы войти. И внезапно замер, как соляной столб. Голос террориста слышался у двери! Ну да, вот же он стоит — на крыльце, в белом махровом халате Стеллы, наглец! Два метра, полтора, один… Подпрыгнув и издав клич апачей, Джон завопил.

Луч прожектора прорезал ночную темноту и устремился в небо, затянутое низко нависшими армадами тяжёлых снеговых облаков. Порыв холодного ветра заставил часового поёжиться и плотнее запахнуть форменную куртку. Недовольно щурясь, он поднял голову и посмотрел на вышку, с которой был дан сигнал яркий белый свет залил пространство посадочной площадки в пятистах метрах от его поста. Сзади раздался звук поспешных шагов. Солдат резко обернулся, кладя ладонь на приклад винтовки... и тут же поднял её, беря под "козырёк".

Меня зовут Ларн, в этот день были мои именины, и поэтому мне не нужно было идти в школу. Вместо школы я отправился на прогулку, решив немного порыбачить.

Может, у вас нет такого обычая — именины. Именины — это… Ну, в общем, каждый день в году отводится на одно или несколько имен. И день, на который выпадает ваше имя, для вас особый. Вам дарят подарки, и вы можете не ходить в школу. Главный подарок, который я получил, — ружье для рыбной ловли, маленькая поясная модель, которая могла забрасывать приманку на восемьдесят футов.

Из журнала «Вокруг света» № 4, 1990 г.

Предисловие В. Бабенко.

Рисунки Н. Бальжака.

«Allons au cinéma» par Cousin Philippe, dans «L'oreille contre les murs» (Denoёl, 1980)

— Больно?

Вопрос на засыпку. Я лежу на Южнобережном шоссе воскресным вечером, придавленный собственной «Явой». К сожалению, мне вовсе не пригрезился звук ломающейся кости; правда, сейчас, в минуту ошеломленности, я не особенно ощущаю боль, вот только противно, что меня трясут за ворот куртки.

А девчонка распаниковалась, уже и ладошку занесла — в чувство меня приводить.

— Тихо, подруга. Зови людей, снимайте с меня это железо.

Парни из «Службы погоды» в дни пересменки устраивали на базе настоящее светопреставление. Первым делом они истребляли в столовой примерно недельный запас продуктов, потом обязательно писали на двери тихого и замученного шефа очередную дежурную остроту, причем обязательно глупую. Что-нибудь вроде: «Мы, Зевс-громовержец, повелитель Олимпа…» и так далее. Затем раздавалось всем сестрам по серьгам — кому разнос, кому благосклонная улыбка — и смена отбывала на Землю отдыхать. На месяц воцарялся порядок. «Мистраль», «Торнадо», «Хиус», «Сирокко», стационарные спутники, несли вахту на орбите.

Чико лежал ничком, головой в колючий куст, и единственным его желанием сейчас было — уйти в землю. Он перебрал в уме уже все крутые ругательства докеров, взывал к матери божьей Соледад. В живот больно давил засунутый за ремень старый «хорн». До слуха Чико доносились крики студентов и лающие команды капитана гвардейцев.

Университет взбунтовался неожиданно — по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Случилось это после того, когда по доносу одного из профессоров исключили нескольких студентов. Все исключенные были активистами студенческого совета.

Отец пришел поздно. Весь день продолжалась работа на полях опытной фермы, и, как ни странно, люди выматывались больше, чем киберы. Впрочем, без людей техника быстро отказывала. Такая уж это была планета, за которой нужен глаз да глаз.

Семья жила обособленно, отдельно от земной колонии: мать, сын, отец. Отец любил повторять, что при их работе требуется особое мужество и недаром на опытную станцию поставили именно его, его жену, его семью.

Кто не слышал присказку: весь мир — театр, вся жизнь — игра. Но вещи разные — стоять на сцене или наблюдать за действием из зала. Это уж кому как повезет. Особенно если никудышный режиссер…

Первое, что бросалось в глаза зрителю, — шесть деревянных столбов.

Их только что очистили от коры и они глянцевито сверкали в лучах солнца. Лишь прищурившись и присмотревшись, можно было увидеть на верхушках столбов перекладины, а на помосте — человеческие фигурки, стоящие на табуретах. Руки у человечков связаны за спиной, головы просунуты в петли.

Вагон электрички был абсолютно пуст, и это очень обрадовало Потапова: целых тридцать пять минут он будет один и не услышит никаких дурацких разговоров попутчиков. Однако в этот самый момент сзади него послышался стук открывшейся и затем закрывшейся двери, и он обречённо подумал: «Ну вот»! Он пошёл в середину вагона, надеясь, что вошедший сядет где-нибудь у двери, и одновременно понимая, что надежды его напрасны. Так оно и вышло. Едва усевшись, Потапов увидел, что вошедший — мужчина лет сорока — явно вознамеривается занять место рядом с ним.