Епитимья

Марк Твен

ЭПИДЕМИЯ

Мы еще не осознали до конца величину катастрофы, постигшей нашу страну в связи со смертью Чарльза Диккенса. Избрав в качестве предлога покойного беднягу Диккенса, Америку теперь заговорят до смерти всевозможные проходимцы-лекторы и чтецы. Любой бродяга, едва разбирающий по складам, будет терзать публику "чтениями" из "Пиквика" и "Копперфилда"; любое ничтожество, которое обрело какие-то человеческие черты благодаря мимолетной улыбке или доброму слову великого писателя, превратит каждое священное воспоминание в предмет торговли, постарается как следует заработать на нем. Толпы этих счастливцев будут осаждать лекционные кафедры. Первые признаки этого мы уже наблюдаем.

Марк Твен.

ФРАНЦУЗЫ И КОМАНЧИ.

(Глава, не включенная в окончательный вариант

рукописи "Пешком по Европе")

А теперь поговорим о жестокости, дикости и любви к резне. Все эти качества не служат к украшению полуцивилизованных народов земли, но в то же время их едва ли можно назвать недостатками. Они представляют собой естественное порождение социальной системы, и без них эта система не была бы совершенна. В этом отношении между французами, команчами и некоторыми другими народами, стоящими на том же нравственном и социальном уровне, трудно обнаружить значительные различия. Справедливость требует признать, что в одном отношении команчи, несомненно, превосходят французов, а именно: между собой они не дерутся, в то время как французы с незапамятных времен развлекались тем, что резали и жгли друг друга. Из всех мечей мира больше всего французской крови испил французский меч. Нет ненависти столь неумолимой, как ненависть француза к своему брату. Ни одна религия не творила таких неслыханных зверств, как кроткая и смиренная религия французов. Впрочем, последнее замечание в данном случае не вполне справедливо, поскольку у команчей нет религии, а следовательно, нет и потребности убивать своего брата, дабы наставить его на путь истинный.

Марк Твен

КАК Я ВЫСТУПАЛ В РОЛИ АГЕНТА ПО ОБСЛУЖИВАНИЮ ТУРИСТОВ

Приближалось время, когда нам нужно было отправляться из Экс-ле-Бена в Женеву, а оттуда, посредством ряда продолжительных и весьма запутанных переездов, добираться до Байрейта в Баварии. Разумеется, для обслуживания столь многочисленной компании туристов, как наша, мне следовало нанять специального агента.

Но я все откладывал. А время шло, и, проснувшись в одно прекрасное утро, я был поставлен перед фактом: пора ехать, а агента нет. И тут я решился на отчаянный поступок, - я понимал, что иду на риск, но у меня было как раз подходящее настроение. Я объявил, что на новом этапе устрою все сам, без посторонней помощи; и как сказал, так и сделал.

Марк Твен

НАЗОЙЛИВЫЙ ЗАВСЕГДАТАЙ

Каждое утро, когда часы бьют девять, он появляется в редакции. Иногда он приходит даже раньше редактора, и швейцар вынужден покинуть свой пост и подняться на несколько ступенек по лестнице, чтобы отпереть ему заветную дверь редакции. Он берет со стола трубку и закуривает; ему, очевидно, невдомек, что редактор может быть тем гордецом (бывают такие!), которому столь же приятно, когда пользуются его трубкой, как если бы кто-то почистил зубы его щеткой. Он разваливается на диване, ибо у человека, бессмысленно проводящего всю свою жизнь в позорной праздности, не хватает сил сидеть прямо. Сначала он вытягивается во всю длину, потом полулежит; затем перебирается в кресло и располагается в нем, свесив руки, откинув голову и вытянув ноги; немного погодя он меняет позу, наклоняется вперед и перекидывает ногу, а то и обе, через ручку кресла. Однако следует заметить, что, как бы он ни устраивался, он никогда не сидит прямо и не делает вид, что исполнен чувства собственного достоинства. Время от времени он зевает, потягивается и неторопливо, с наслаждением почесывается; иногда он удовлетворенно ворчит, как сытое, до отвала наевшееся животное. Но изредка у него вырывается глубокий вздох, - и это красноречиво выражает его тайное признание: "Никому я не нужен, всем в тягость и только обременяю собою землю".

Марк Твен

О парикмахерах

Все на свете меняется, все -- кроме парикмахеров, их манер и парикмахерского окружения тут ничто не меняется входя в парикмахерскую, человек до конца дней своих испытывает то же самое, что он испытал, войдя в нее впервые и жизни. В то утро я, как обычно, решил побриться. Я уже подходил к двери парикмахерской с Мейн-стрит, когда какой-то человек приблизился к ней со стороны Джонс-стрит. Обычная история! Как я ни спешил, он проскочил в дверь на какой-то миг раньше меня, и я, войдя сразу вслед за ним, увидел, что он уже занимает единственное свободное кресло, которое обслуживал лучший мастер. Да, обычная история. Я присел, в надежде, что мне удастся унаследовать кресло, принадлежавшее лучшему из двух оставшихся парикмахеров, -- ведь он уже начал причесывать своего клиента, в то время как его коллега даже не. приступил еще к массажу и умащиванию волос. С неослабным интересом наблюдал я за тем, как попеременно то увеличивались, то уменьшались мои шансы. Когда я увидел, что No 2 нагоняет No 1, мой интерес перешел в беспокойство. Когда No 1 на секунду остановился и я увидел, что No 2 обходит его, мое беспокойство переросло в тревогу. Когда No 1 удалось нагнать соперника, и оба они одновременно начали смахивать полотенцами пудру со щек своих клиентов, и кто-то из них вот-вот должен был первым крикнуть: "Следующий!", я замер. Но когда в самую решающую минуту No 1 задержался, чтобы разок-другой провести расческой по бровям своего клиента, я понял, что его обошли, и в негодовании покинул парикмахерскую, не желая попасть в руки No 2, ибо у меня нет тон завидной твердости, которая позволяет человеку, спокойно глядя в глаза парикмахеру, заявить, что он будет ждать, пока освободится другой мастер.

Марк Твен

ОКАМЕНЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

Чтобы показать, как трудно с помощью шутки преподнести ничего не подозревающей публике какую-либо истину или мораль, не потерпев самого полнотой нелепого поражения, я приведу два случая из моей собственной жизни. Осенью 1862 года жители Невады и Калифорнии буквально бредили необычайными окаменелостями и другими чудесами природы. Трудно было найти газету, где не упоминалось бы об одном-двух великих открытиях такого рода. Увлечение это начинало становиться просто смехотворным. И вот я, новоиспеченный редактор отдела местных новостей в газете города Вирджиния-Сити, почувствовал, что призван положить конец этому растущему злу; все мы, я полагаю, испытываем по временам великодушные, отеческие чувства к ближнему. Чтобы положить конец этому увлечению, я решил чрезвычайно тонко высмеять его. Но, по-видимому, я сделал это уж слишком тонко, ибо никто и не заметил, что это сатира. Я облек свой замысел в своеобразную форму: открыл необыкновенного окаменелого человека.

Марк Твен.

СРЕДИ ДУХОВ.

Несколько дней тому назад у нас в городе был спиритический сеанс. Я отправился туда вместе с репортером вечерней газеты. Он сказал мне, что знавал в свое время шулера по имени Гэс Грэхем, которого застрелили на улице в одном городишке в Иллинойсе. Поскольку во всем Сан-Франциско, наверно, не найдется второго человека, знакомого с обстоятельствами этого дела, он хочет "подсунуть духам этого Грэхема - пусть пожуют". (Молодой журналист принадлежит к демократической партии и выражается энергично и неизящно, подобно всем своим коллегам.) Когда сеанс начался, он написал на клочке бумаги имя своего покойного приятеля, тщательно свернул записку и бросил ее в шляпу, в которой уже лежало не менее пятисот подобных документов. Записки вывалили на стол, и женщина-медиум стала разворачивать их одну за другой и откладывать в сторону, вопрошая:

Марк Твен

ВЕЛИКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ПИТКЕРНЕ

Разрешите, читатель, освежить события в вашей памяти. Почти сто лет тому назад экипаж британского корабля "Баунти" взбунтовался, спустил капитана и офицеров в открытое море, захватил корабль и взял курс на юг. Мятежники добыли себе жен среди туземцев Таити, потом направились к уединенной скале посреди Тихого океана, называемой островом Питкерн, посадили корабль на мель, сняли с него все, что могло быть полезным новой колонии, и устроились на берегу.