Скачать все книги автора Вячеслав Леонидович Козачук

Благотворительная «столовая»

- Папа, ты должен взять отпуск и поехать с Таней на дачу! — интонации дочери был безапеляционно-непререкаемыми. По тональности легко угадывался менеджер среднего звена в компании средней руки. — Ты же видишь, каникулы уже начались, а ребенок остался не пристроенным.

- Мне кажется, ты немного перепутала, Ирочка, — мягко возразил отец, — я пока еще не сотрудник твоего департамента, чтобы ты разговаривала со мной подобным тоном. Это, во-первых. Во-вторых, я уже никому ничего не должен. Тебя я вырастил-выучил, и на этом мои родительские обязанности полностью исчерпаны. Или ты полагаешь, я ошибаюсь?

Ближневостойный трибунал

Только год спустя после смерти отца я собрался с силами и смог разобрать его архив. До годовщины я всячески оттягивал этот момент, словно по-ребячески опасаясь получить нагоняй за копание в его вещах…

Отец в свое время был довольно известным журналистом, и не потому, что обладал бойким пером, отнюдь, писал он медленно и тяжело, подолгу выверяя каждое слово и переделывая каждую фразу. Однако он обладал крайне высокой работоспособностью, был неравнодушным человеком, часто обращался к темам, которые не сулили ни высоких заработков, ни громкого имени. Из-за этого он прослыл у журналистской братии чудаком, альтруистом; над ним подсмеивались за глаза, но все же уважали и за гражданственность, и за целеустремленность.

Не у каждого даже при плохом освещении и с не слишком хорошим зрением язык повернется назвать меня молодым человеком. Из тинейджерского возраста я вышел так давно, что даже забыл, каким и был-то в те годы.

Но вот дернул меня черт поддаться на уговоры друзей и поехать отдыхать с ними на северный берег самого южного моря нашей страны. Дикарем. В палаточный лагерь.

- Романтика, - убеждали меня друзья, - в молодость вернешься. Сразу ощутишь себя юным и душой, и телом…

Гуру бизнеса

Почувствовав зловонное дыхание экономического кризиса, Денис задергался, запереживал. Первым делом он собрал соучредителей и попытался внятно и доходчиво обрисовать им ситуацию. Однако партнеры были настроены благодушно и всерьез его увещевания не восприняли. Дениса снисходительно похлопали по плечу и посоветовали «не гнать волну».

Спустя месяц, когда слабые признаки окрепли и проявились слишком уж явно, Денис еще раз воззвал к отцам-основателям. В этот раз они были настроены гораздо серьезнее. Дениса внимательно выслушали, и после непродолжительного обсуждения складывающейся ситуации перешли к выдвижению и обговорению предложений. Нарастающий бедлам прервал один из основных инвесторов. Троценко в их компании считался не только самым богатым, но и наиболее продвинутым, и к его мнению всегда прислушивались.

Только очень опытный кинолог, тщательно изучив экстерьер Мартинсончика, смог бы — конечно, хорошенько покопавшись в раскидистых ветвях его генеалогического дерева — хотя бы приблизительно выявить в родословной голубую кровь. Все остальные же, так называемые обыватели, таких собак, как Мартинсончик (домочадцы сокращенно звали его Мартик), называли высокомерно-презрительно — двор-терьер. Но все же что-то доставшееся от породистых предков у Мартинсончика проглядывалось: длинные висячие уши, густая, можно даже сказать, вьющаяся, шерсть, длинный лохматый хвост. Было в нем одновременно что-то и от длинношерстной таксы, и от йоркширского терьера, и даже от бассет-хаунда.

Накануне

Утром папа, позевывая и почесывая животик, торчащий, словно маленький херсонский арбуз, вышел на кухню и во всеуслышание объявил:

- Мне сегодня приснилась собака!

- Собака – это друг, — не прерывая помешивания чего-то в кастрюле, пояснила мама.

- А какая собака? — спросила дочка, радостно отрываясь от овсянки.

- Не знаю, как эта порода называется, маленькая, рыженькая, много шерсти, как у льва, а мордочкой похожа на лисичку.

День милиции

«Как это у нас, в батальоне, говорили? В армии праздник что для лошади свадьба: голова в цветах, а задница в мыле… Вроде, так?.. — Сергей курил, выпуская дым в форточку, и наблюдал, как в здание областного УВД, находящееся как раз напротив, тянулись офицеры милиции, все как один в парадной форме. — А что это нынче за торжество? С какой радости они в парадном?»

Докурив, он вернулся к компьютеру и перед тем как приступить к неоконченной статье, кликнул «мышью», открывая новостийную ленточку. Быстро пробежал глазами заголовки и, наконец, обнаружил то, что искал. «Ах, вот оно что! Сегодня День милиции… Ну, так тем более, дали бы отдохнуть служивым… Какого лешего их в праздник на службу тащить…» — и Сергей сочувственно покряхтел.

Мне отмщение, и аз воздам…

Содрогаясь всем телом от пробирающего до костей озноба, Роберт Блоггз попытался глубже зарыться в валявшуюся на каменном полу охапку соломы, служившую ему и периной, и одеялом. Но слежавшаяся, отсыревшая солома грела плохо, и удержать ускользающую то ли дремоту, то ли полузабытье никак не удавалось. Да и раны от неосторожного движения сразу заныли, мгновенно прогоняя остатки зыбкого сна. Баронет с сожалением открыл глаза и всмотрелся в кромешную, плотную, словно черный бархат, почти осязаемую мглу. Собственно, непроницаемой она была для него только в первую полудюжину суток, затем глаза приобрели необычайную остроту, и Блоггз даже мог различать массивную деревянную дверь, отделявшую его камеру от тюремного коридора. Сквозь крохотные щелочки ее рассохшихся досок по ночам украдкой прокрадывался неровный, мерцающий свет факелов. Днем факелы не зажигали — видимо, в крепостной коридор, ведший к камерам, попадал естественный свет. Кроме того, днем из-за двери время от времени доносились шаркающие шаги, похоже, страдающего от плоскостопия тюремщика — слух у баронета, несмотря на непродолжительное заточение, стал чуть ли не собачьим.

Не вокруг творцов нового шума — вокруг творцов новых ценностей вращается мир; он вращается неслышно.

Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»

Человек – животное, как известно, социальное. А потому его всегда интересует, что о нем думают или говорят, или пишут окружающие — родственники, друзья и знакомые, коллеги и сослуживцы. Словом, извечно одолевает его любопытство, какого о нем мнения.

Кстати, понятие «мнение» выступает под многими «псевдонимами»: суждение, воззрение, представление, соображение, усмотрение, мировоззрение с миросозерцанием, взгляд, благоусмотрение… Некоторые из перечисленных — синонимы вполне понятийно прямые и адекватные, демонстрирующие богатство оттенков этого представления, другие же являются для «мнения» всего лишь в некоторой степени «родственниками» — одни более «ближними», другие более «дальними».

О раболепии

«Ах, как хлеб стоял,

Раболепствуя,

Перед ветром, рвущим колосья ржи».

Александр Розенбаум

Раболепие — одна из самых отвратительных, мерзких, позорных черт человека. Казалось бы, это аксиома, не нуждающаяся в доказательстве. Однако…

Среди колоссального количества человеческих пороков, да и просто изъянов, — о, хвала Творцу! — раболепие, раболепность занимают отдельное место. Одни наивно полагают, что это даже некий атавизм, доставшийся человеку от тех далеких-далеких времен, когда самые сильные и дерзкие правили сонмищем людским, ныне высокомерно называемым племенем.

- Дмитрич, а, Дмитрич… Вся надежда на тебя!

- Что случилось, Сережа?

- Если ты уху не приготовишь, то, считай, рыбалка зря прошла…

- А вы с Витей не способны?

- Дмитрич!.. Ты меня удивляешь! Мы с Витьком – «белые воротнички», можно сказать, homo office, такие, как мы, только на подсобные работы и годятся! Ну, дров нарубить, картошку почистить, на худой конец, рыбу выпотрошить… Но к серьезному делу нас допускать нельзя…

Кайф — состояние сугубо индивидуальное. Одни млеют, когда меццо-сопрано берет фа третьей октавы, у других холодок по спине при взгляде на тибетские пейзажи Рериха-старшего, третьи тащатся от дешевого шмурдяка, особенно, в больших количествах, четвертые… ну и так далее.

С моим школьным другом Ларкой Красовской — в девичестве, разумеется, после двух её замужеств запомнить нынешнюю фамилию я никак не могу — мы ловили кайф от общения за пивом. Видимо, сразу нужно уточнить, меня Лара тоже воспринимала исключительно как подругу. Я был в курсе её всех семейных дел, знал о всех любовниках и любовницах, а иногда она делилась такими интимными подробностями, что мне даже как-то крайне неловко становилась. Но Ларка, ничуть не смущаясь — наверное, подобный цинизм — профессиональная особенность медиков, продолжала время от времени посвящать меня в свои постельные, да и не только, нюансы. Впрочем, иногда она прибегала к моей помощи как мужчины, в первую очередь, когда дело касалось электрики. Все-таки в КПИ давали неплохое образование… И в отличие от меня, поменявшего в девяностые годы чуть ли не с десяток профессий, своей Лара оставалась верна — как начала чинить зубы после мединститута, так и продолжала двигаться по этой стезе. Тем более что второй муж оставил ей не только дочку, но и небольшой стоматологический кабинет, позволявший без проблем растить детей, да еще и родителям-пенсионерам помогать.

Пресс-конференция – пресуха на журналистском жаргоне — протекала нудно-тягостно. Инфомейкеры пыжились, пытаясь создать видимость важного информационного повода, хотя событие не стоило и выеденного яйца. Поэтому, когда очередное приглашение задавать вопросы повисло в воздухе, все с облегчением зашевелились, втайне надеясь, что не найдется придурка, который еще что-то не выяснил. Такового среди пишущих и снимающих действительно не оказалось, и журналистская братия, разминая затекшие ноги, неспешно потянулась к выходу из информагентства.

Как-то после спектакля, стоя в, казалось, бесконечной очереди в гардероб, я ненароком прислушался к нарочито (так почудилось) громкому и чересчур возбужденному обсуждению игры актеров, происходившему буквально за моей спиной.

«Вы знаете, mon cher, сегодня NN играла крайне эпатажно!» — безапелляционно заявил уверенный, хорошо поставленный женский голос. (К слову, такие голоса чаще всего встречаются у преподавателей и батальонных старшин…) Далее последовала длинная и сложная тирада, общий смысл которой сводился к неподдельному (а, может, мое огрубевшее ухо и не уловило тонкой иронии?..) восторгу актерским мастерством NN. Однако ее игра у меня не только восхищения, но даже и малейшего одобрения не вызвала. Выждав приличествующую моменту паузу, я обернулся и был крайне поражен почти невероятным совпадением мысленного портрета, который я себе уже составил, и той реальности, которую был вынужден созерцать. Бальзаковского возраста искусственная блондинка, стремящаяся, видимо, из всех физических сил и финансовых ресурсов выглядеть моложе лет на десять, а при удачном освещении — и на все пятнадцать, одета была и впрямь эпатажно: нежного, бледновато-розового цвета длинный, крупной вязки кардиган, выглядывающая из-под него насыщенно-зеленая, до ядовитости, шелковая блуза с немыслимых размеров бантом и, наконец, узкие брюки из тяжелого черного твида.

Девушка робко постучала в невысокую, но массивную дверь из грубо отесанных некрашеных досок, потемневших от времени, с выкованными вручную, местами побитыми ржавчиной петлями. Выждала паузу, но ответа так и не последовало. Она уже подняла руку, чтобы стукнуть повторно, посильнее, но передумала и осторожно потянула дверь. Та совершенно неожиданно легко и без скрипа приоткрылась. Из комнаты раздался глуховатый, по-старчески дребезжащий голос:

- Заходи, милая, заходи смелей, раз уж пришла. Не останавливайся подле порога — знак это плохой…

Поезд уже тронулся, когда я выбежал на перрон. Раздумывать было некогда, пришлось запрыгивать в ближайший вагон. Проводник укоризненно покачал головой, но ничем больше свое неудовольствие не выказал. Мой же вагон оказался в другом конце состава. Когда я, наконец, добрался до своего купе, поезд шел уже полным ходом.

В купе сидел попутчик, импозантный седоволосый мужчина лет шестидесяти. Повернув голову на звук открывающейся двери, он улыбнулся: