Скачать все книги автора Александр Николаевич Житинский

Эта история началась ясным осенним днем, когда земля еще тепла и в прозрачном воздухе плавают, как золотые кораблики, желтые листья.

Именно в такую приятную погоду малыши из подготовительной группы детского сада пришли в парк собирать желуди. Парк этот находился на окраине небольшого научного городка, а сам городок располагался в получасе езды от крупного города.

Малыши рассыпались по парку; они ползали на коленках, шурша сухими листьями и выискивая среди них блестящие твердые желуди, темневшие среди зеленой еще травы.

Многоплановый роман Александра Житинского – о сорокалетнем ленинградском архитекторе с незадавшейся судьбой – отличают фантастические коллизии, увлекательный сюжет и острый юмор.

Магия и умения в руках человека. Вечный младший научный сотрудник Петр Верлухин — инженерный гений, плоть от плоти Русского Мира. Вышедший из империи Советов и попавший, пройдя несколько эпох в новые времена открытого мира, в далекую и пряную Бризанию, он легок и находчив, весел и упорен — герой эпохи перемен, воссоединивший время, пространство и прекрасных добрых людей глаголом «инженер»…

Генка встретил меня на улице и говорит:

– Хочешь со штатницей переписываться? У меня адрес есть…

И дал мне этот адрес. Калифорния, номера какие-то и фамилия штатницы. То есть все наоборот: сначала имя и фамилия, потом номера, Калифорния и только в конце – Ю-Эс-Эй. Соединенные Штаты. Это потому, что у них главное – личность.

А у нас сначала общественное, а потом личное. Страна, город, улица, номер дома, номер квартиры и только потом – имя и фамилия. Меня это различие поразило. И я, когда писала письмо этой Фрэнни, обратный адрес указала по-американски: Мисс Ольга Горчакова, номер квартиры, номер дома, улица, а в конце – Ленинград, Советский Союз.

Сегодня по календарю 24 июля 1985 года.

Это означает, что ровно через неделю мне снова сдавать экзамены в институт, который я уже однажды кончал, если, конечно, я опять не прыгну вперед или назад.

Я знатный прыгун.

Интересно знать, сколько мне всего лет? По паспорту, который торчит из кармана джинсов с заложенными в нем двенадцатью фотокарточками три на четыре, мне – семнадцать. Но этот возраст, равно как и сегодняшнее календарное число, имеет смысл для всех людей, только не для меня.

В один прекрасный день я осознал, что заканчиваю институт.

Это было в начале сентября, когда нас собрали на кафедре, в лаборатории измерительной техники, и объявили, что начинается преддипломная практика.

Все обставили очень торжественно. Принесли откуда-то доску и водрузили ее на звуковой генератор. Профессору сделали возвышение. Преподаватели стояли неровным строем, заложив руки за спину. Они испытующе смотрели на нас. А мы победоносно смотрели на них, потому что знали, что теперь поделать с нами ничего невозможно. Они просто обязаны нас выпустить с дипломами.

Фантастические истории, включённые в эту книгу, в большинстве своём были написаны автором в 80-е годы и публиковались в известном ленинградском журнале «Искорка».

Читателям этих повестей было тогда по десять-двенадцать лет, и теперь уже у них есть дети примерно того же возраста, которым и предназначено новое издание этих смешных, весёлых и грустных историй, где действуют пришельцы с других планет, с интересом и волнением наблюдающие за нашей жизнью.

В тот день белая луна стояла в небе, с утра наконец-то ударил морозец, и деревья оделись хрупким инеем. Слава Богу, кажется, наступила зима.

Впрочем, начнем с того, что молодой человек вышел из квартиры на лестницу, где было темно. Касаясь пальцами стены, он спустился вниз, на площадку четвертого этажа. Споткнулся о цинковый бак и выругался. Ему не понравился этот бак и запах гнили; вообще лестница ему тоже не понравилась, поскольку была старая, деревянные накладки на перилах делись Бог знает куда, а главное, молодой человек никак не мог приспособиться к длине пролетов. Когда ему казалось, что ступенька последняя, он делал шаг на плоскость, но нога проваливалась, а сердце замирало.

Фантастические истории, включённые в эту книгу, в большинстве своём были написаны автором в 80-е годы и публиковались в известном ленинградском журнале «Искорка».

Читателям этих повестей было тогда по десять-двенадцать лет, и теперь уже у них есть дети примерно того же возраста, которым и предназначено новое издание этих смешных, весёлых и грустных историй, где действуют пришельцы с других планет, с интересом и волнением наблюдающие за нашей жизнью.

Стоишь, чуть покачиваясь, осторожно перенося тяжесть тела с пятки на носок, с носка на пятку и вглядываясь туда, где неподвижно парит тонкая черная планка, до которой нужно бежать шагов десять-двенадцать, причем решающее значение имеют только последние три, когда корпус отклоняется назад, а ноги словно выбегают из-под него, неудержимо стремясь к планке, – вот тут-то и происходит сжатие пружины, накопление энергии перед толчком, хотя на самом деле все начинается значительно раньше, где-то в розовых сумерках детства, с игры в догонялки, с крика преследователей и зеленого частокола заборчика, который несется на тебя, вырастая на глазах в непреодолимую преграду, так что нужно зажмуриться, пролетая над нею в опасной для штанов близости, скатиться кубарем в канаву и снова бежать уже в упоении, с легкими крылышками, вырастающими из щиколоток, бежать и не думать – что же это, поражение или победа, потому как преследователи остались там, у зеленого частокола, но ты все же бежал от них, бежал, пока не успокоился и не подумал о том, что ноги и тело подчиняются тебе с непостижимым послушанием, и нужна только сила, чтобы оттолкнуться и полететь высоко, как во сне, обретая невесомость, так что даже начинаешь желать приземления, но его нет, земля проносится под тобою, будто поитяжение уже недействительно и Земной шар в растерянности продолжает свое бесполезное вращение, за которым можно наблюдать, вытянувшись в струнку, пока не проснешься внезапно, как от страха, и не заметишь, что все мышцы напряжены, а значит, им не достает силы для реальных полетов, и нужно затолкать в красную холщовую сумку резиновые тапки, трусы, майку и синие трикотажные брюки, стянуть сумку веревкой, перекинуть ее через плечо и ехать с независимым видом в двадцать третьем трамвае на стадион Юных пионеров, где у ворот висит объявление о наборе в спортивные секции, а потом, потеряв вдруг уверенность, слоняться вдоль гаревой дорожки, умоляя про себя тренера обратить на тебя внимание и даже повторяя иногда движения, которые делают высокие худые мальчики на траве футбольного поля: они старательно вымахивают вверх прямую, как палка, ногу, так что пятка взлетает выше головы, а твоя нога не слушается, она предательски сгибается, тело скрючивается, и гримаса помимо воли появляется на лице, но тренер не смотрит, он приложил ко лбу ладонь козырьком и наблюдает за худыми мальчиками, время от времени покрикивая па них: «Свободней! Плеточкой, плеточкой!.. Так!» – и вот счастье, он оглядывается и бросает тебе коротко и недоуменно, будто это разумеется само собою и непонятно, почему ты все еще стоишь за дорожкой и дергаешь ногами: «Ты еще не переоделся? А ну-ка живей!» – и ты, задыхаясь и путаясь в штанинах тренировочных брюк, одеваешься и бежишь по дорожке, упругой и звонкой, как яблоко, и тут, в это мгновение, впервые приходит ощущение отталкивания от Земли – не от почвы, а от всего Земного шара, хотя ты еще не знаешь механики Ньютона и закона сохранения импульса, а только чувствуешь огромную силу притяжения, которую тебе предстоит побеждать сантиметр за сантиметром от первого прыжка на метр тридцать до той планки, что маячит сейчас на фоне притихших трибун, замерших в ожидании: скорее! чего он медлит? – но до этого момента еще нужно пройти путь в десять лет, и бесконечные упражнения, прыжки с ноги на ногу, бег с высоким подниманием бедра, низкие старты, прыжки с отяжелением, то есть с охотничьим поясом, в который ты вставишь гильзы, залитые свинцом, и будешь методично увеличивать их число, преодолевая с ним одну и ту же высоту в метр пятьдесят, – до этого момента еще огромное число открытий, и первое из них – шиповки, настоящие черные беговые туфли с длинными шипами, которые, кажется, способны сами нести тебя по дорожке, оставляя сзади рваные следы, пока ты не добежишь до финишной ленточки и не пронесешь ее на груди в гордом одиночестве, не поворачивая головы, чтобы взглянуть на отставших соперников: просто свободно прокатишься по виражу, дав ногам волю, а потом незаметным жестом скинешь с груди ленточку, и она останется лежать на расчерченной белыми полосами дорожке, когда ты, перейдя на шаг, пойдешь по противоположной стометровке, стараясь не смотреть на трибуны и ожидая объявления результата, который разнесется из хрипящего алюминиевого громкоговорителя, похожего на ведро, и тут ты узнаешь, что сбросил со своего личного рекорда еще две десятых – два неуловимых мгновения, крохотный промежуток времени, за который тело успевает переместиться примерно на два метра, если бежать изо всех сил, именно так, как ты бежал только что, испытывая радость от близкой победы и, главное, от легкости и красоты бега, возродившего детское впечатление крылышек у щиколоток, хотя твой результат бесконечно далек по спринтерским масштабам не только от рекорда мира, но и от рекорда города, являясь, однако, все же рекордом школы, а это уже не так мало, но и совсем немного для твоего скрытого и неистового честолюбия, которое жаждет побед и побед – побед в прыжках, потому что именно прыжки в высоту доставляют тебе необъяснимое наслаждение, и, для того чтобы испытать вкус этой победы, ты с готовностью берешься за все виды легкой атлетики, занимаясь даже метанием диска, ибо главная твоя задача – сделать тело абсолютно послушным, гибким и крепким, как зеленая ветвь, растущая зеленая ветвь – ведь ты еще растешь, и отнюдь не праздный интерес заставляет тебя ежемесячно отмечать на дверном косяке прибавленные к росту миллиметры, пока однажды ты не убедишься, что перестал расти, достигнув лишь ста семидесяти четырех сантиметров, которые, если верить статистике, являются средним ростом англичанина, но тебе плевать на англичан, и ты приходишь в полное отчаянье, потому как выдающихся прыгунов с таким маленьким ростом не было, максимум того, что можно достигнуть с этими данными, – два ноль пять, два десять, а рекорд мира только что побит Юрием Степановым и равняется двум шестнадцати, и ты с тоской рассматриваешь фотографию длинноногого рекордсмена в газете и прикидываешь: «У него плюс двадцать восемь к росту, а у меня плюс двадцать восемь дадут только два ноль две…» – но и эти прикидки пока совершенно беспочвенны, потому что твой личный рекорд застрял на ста шестидесяти пяти и не поднимается выше в течение полугода, отчего тренер стал заводить осторожные разговоры о переходе на тройной прыжок или спринт, который тебя, в общем, не волнует, потому что ты прыгун в высоту, у тебя характер прыгуна в высоту, привыкшего кончать соревнования в одиночестве, когда все соперники уже зачехлили шиповки, надели тренировочные костюмы и сидят за сектором, чтобы узнать, каков будет результат победителя, как сейчас, перед третьей попыткой, потому что ты никогда не узнаешь – победил ты или проиграл, так как любое соревнование будет кончаться для тебя сбитой планкой, и притяжение, воспитавшее в тебе терпеливость, каждый раз будет демонстрировать свое превосходство, но это смешанное чувство победы-поражения именно и доставляет тебе наибольшую радость, как ты поймешь потом, догадавшись об этом гораздо позже, когда прочтешь строчки: «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать…» – и начнешь думать, что прыжки в высоту – это не вид спорта, а философия, или жизненная модель, или школа характера – все что угодно, только не вид спорта, а значит, ты прыгун в высоту от рождения, но отнюдь не по воле тренера, и ты, испытав разочарование и кратковременную апатию, все же берешься за дело: снова и снова прыгаешь через планку, установленную на метре шестидесяти пяти, и начинаешь проигрывать одно соревнование за другим, проигрывать даже тем, у кого выигрывал с легкостью и небрежно, и страшное слово «бесперспективный» уже повисает где-то рядом, оно носится в воздухе, хотя его пока никто не произнес, а может быть, и произнес за твоей спиной, но никакого выхода нет, бросить прыжки ты не можешь, поэтому остается стиснуть зубы и раз за разом переходить планку, пользуясь различными старинными способами, которые уже давно сданы в архив: «волной», например, или «перекатом», или даже «ножницами», пока не почувствуешь полную власть над высотой и личный рекорд не превратится в постоянный н надоевший результат, повторяемый в любое время года, при любой погоде, с закрытыми и открытыми глазами – все те же сто шестьдесят пять и ни с места, хоть плачь, – и ты раз за разом сбиваешь длинную алюминиевую трубочку, именуемую планкой, установленную лишь на пять сантиметров выше, которая лежит концами на двух зажимах и может упасть и вперед, и назад, что она и делает регулярно, когда ты задеваешь ее то плечом, то рукой, то наваливаешься на нее так, что она гнется, а ты в сердцах отшвыриваешь ее от себя, лежа на песке прыжковой ямы (в те милые времена нечего было и мечтать о мягких поролоновых матах, и ты падал на жесткий песок по сто, по двести раз за тренировку, так что локоть правой руки опухал, а маховая нога, на которую ты приземлялся, была мелко иссечена на голени песчинками), – вот оно, полное бессилие прыгуна, вспышка мгновенной и смешной со стороны злости, вымещающей досаду на металлической трубочке, слетающей вниз, хотя она здесь совершенно ни при чем, она лишь строго и неукоснительно фиксирует твою неспособность на большее – гениальный в своей простоте инструмент, показывающий с точностью до сантиметра, какое место занимаешь ты в шеренге борцов с притяжением, и, в сущности, такая планочка есть в любом виде деятельности, но нигде больше она не овеществлена и не обладает такой наглядностью, потому как в других областях жизни иногда удается обмануть других и даже себя, показывая, что высота взята, изображая гордость и торжество по этому поводу, в то время как планка лежит на земле, и ты все-таки всегда знаешь, что она лежит на земле, даже если и делаешь гордый вид, поэтому нужно подниматься под сочувствующие взгляды трибун или зрителей на тренировке, медленно брести к исходной точке – туда, откуда начинается разметка разбега, и пробовать снова, пока однажды зимой на тренировке в зале, вполне заурядной тренировке, на которой ты, не зная уже, чем и как победить эти проклятые сто шестьдесят пять, поставил вместо планки высокий гимнастический стол, странный неклассический снаряд с выдвижными ножками, и стал напрыгивать сверху на его мягкую кожаную поверхность, увеличивая ее высоту, – так, баловство, не больше – и вдруг обнаружил, что стол установлен уже выше роста, а тогда, еще не веря этому, ты принес передвижные стойки и поставил планку прямо перед столом, закрепив ее на такой высоте, что мог свободно, не сгибаясь, пройти под нею, после чего разбежался, прыгнул и упал на ту же кожаную твердь, пролетев предварительно над планкой, которая не шелохнулась, осталась лежать на зажимах, как всегда равнодушная и строгая, а ты, мгновенно покрывшись испариной, соскользнул со стола, повторил прыжок, потом еще и еще, перелетая над нею с чувством, никогда доселе не испытанным, а затем, догадавшись убрать стол, снова взял высоту и лишь тогда подошел к планке с измерителем и убедился, что она стоит на пятнадцать сантиметров выше твоего личного, злосчастного, смехотворного, поверженного только что рекорда, то есть на той высоте, о которой ты не мог вчера и мечтать, желая покорить лишь сто шестьдесят восемь или сто семьдесят, но это если очень повезет, и тут ты внезапно открыл нечто большее для себя, чем способность прыгать выше собственного роста, а именно диалектический закон перехода количества в качество, о чем тебе предстояло узнать еще через четыре года в институте, и даже еще большее, если на то пошло, – необходимость нелепых попыток, неординарных действий, обреченных на провал в девяносто девяти из ста случаев, и ты понял, что уже давно перерос те желанные сто семьдесят, но никогда не имел смелости замахнуться на свой истинный результат и так никогда и не узнал бы о своих возможностях, если бы не дурацкая затея с гимнастическим столом, и тогда ты ушел из зала, не снимая планку с зажимов, а уходя, оглядывался на нее, прямую и тонкую, светящуюся в полумраке зала на той, истинной твоей высоте, вернее, на новом рубеже, от которого предстояло идти дальше, но уже в обременительном качестве подающего надежды, что официально было зафиксировано через несколько дней на зимнем первенстве города среди взрослых, на котором ты неожиданно занял первое место, опередив бывшего чемпиона по числу попыток, а потом шел по улицам с сумкой на плече, вспоминая радостный вздох зала, и аплодисменты, и вялое рукопожатие побежденного чемпиона на пьедестале почета, где тебе под туш духового оркестра вручили грамоту н значок, лежащий сейчас в кармане, но более всего удивляясь и пугаясь мысли о том, что здесь, в этом немаленьком городе, нет ни единого человека, способного прыгнуть выше тебя, но если сравнить город с областью и еще больше – с республикой, страной, всем миром, то твой результат окажется вполне заурядным, и вот, перебегая мысленно от гордости к самоуничижению, ты пришел домой и понял вдруг, что казавшаяся тебе целью высота – всего лишь скромный этап в бесконечной борьбе с притяжением и главное здесь не грамота и значок, а отвоеванные у него пятнадцать сантиметров, причем отвоеванные с легкостью, стремительным броском, который, как ты сейчас знаешь, никогда более не повторится, ибо каждый следующий сантиметр – а их будет всего-то десять – потребует от тебя великого терпения, хитрости и расчета, пока ты не упрешься в ту высоту, что маячит сейчас перед тобой, и не начнешь догадываться, что она, вероятно, и есть твой предел, потому что лучшие годы уже прошли и сантиметры, добываемые ранее молодостью и способностями, уже давно сменились другими, завоеванными умом и терпением, которое и есть, если подумать, единственный результат борьбы, но это после, далеко, а тогда, в тот незабываемый вечер триумфа, тебе казалось, что предела вообще нет, и это ощущение безграничности своих возможностей, испытанное благодаря прыжкам в высоту, пригодится тебе в других делах, потому что в нем залог успеха, хотя, с другой стороны, никогда нельзя дать гарантию, что успех все-таки придет, как показали те же прыжки на протяжении десяти лет плюс две неудачные попытки сегодня на высоте сто девяносто пять, перед которой ты все еще стоишь, раскачиваясь с носка на пятку и выставив вперед толчковую ногу, бормочешь что-то воинственное, чтобы преодолеть неуверенность, но знаешь, что и эта попытка будет неудачна, потому что исчерпаны все возможности роста, а это самое страшное, и у тебя не достало изобретательности придумать какой-нибудь новый способ борьбы вроде того, что изобрел впоследствии один хитроумный американец по фамилии Фосбюри, будущий олимпийский чемпион, получивший медаль вовсе не за прыжок на два с небольшим метра, а за новый стиль, названный его именем – что может быть почетнее? – когда планку переходят в немыслимом положении, пролетая над нею спиной, а приземляются с риском свернуть себе шею (способ вообще невозможный для прыжковых ям с песком, в которые приземлялся ты), – нет, ничего похожего ты не придумал и сейчас будешь пытаться преодолеть высоту испытанным «перекидным», изученным до мельчайшего движения, до такой степени, что он снится во сне и ты часто просыпаешься, лежа на животе в положении, характерном для перехода через планку: правая рука вытянута к прямой маховой ноге, а толчковая согнута и подтянута к животу – положении, усердно повторенном тысячу раз, изученном с помощью кинограмм и тем не менее уже неэффективном, но на принципиально новое решение тебя не хватило или были неподходящие условия для создания нового стиля (а для этого, к слову, всегда имеются неподходящие условия), но так или иначе тебе придется пользоваться традиционным способом, против которого ты в принципе ничего не имеешь да и владеешь им в совершенстве, понимая, что настоящий успех мог бы прийти только в случае создания собственного стиля, и с такими мыслями ты начнешь разбег, уловив тот момент, когда высота кажется на миг пустяковой, а может быть, настроив себя именно так, и первый шаг дается легко, играючи, кисти рук расслаблены, ты даже улыбаешься для вящего эффекта, но планка уже надвигается на тебя, и высота растет на глазах, пока ты бежишь мягкими прыжками, увеличивая постепенно скорость и стараясь сохранить в душе ощущение легкости, уверенности в себе и то особое, знакомое лишь прыгунам, чувство упругости и мгновенного зависания в воздухе в фазе полета, – движения твои мягки, ты подкрадываешься к планке, точно кошка к добыче, хотя на самом деле все обстоит наоборот и планка гипнотизирует тебя, приковывая к себе взгляд, который не отмечает больше ничего – ни коротенького судьи в белых брюках с измерителем в руке, который он держит чуть на отлете, как копье, ни бедного столика с девушкой-секретарем за ним, оторвавшей взор от бланка протокола соревнований и наблюдающей за третьей попыткой, ни соперников в небрежных позах ленивого любопытства там, за пределами сектора, на длинной и низкой гимнастической скамейке, ни зрителей на трибунах, чьи взгляды сошлись на тебе, будто солнечные лучи, собранные увеличительным стеклом, и в фокусе этой огромной линзы твое тело, действуя уже автономно, совершает то, что оно умеет делать, а ты лишь следишь за ним, потому что все, что можно сделать, можно сделать только на земле во время разбега, в полете ты лишь автоматически выполнишь программу, как космический аппарат, но ощущение успеха или неудачи возникает в момент толчка, к которому надо подготовиться на трех последних шагах, занеся руки назад и отклонив корпус, собрав всю энергию мышц и разбега в один заряд, выстреливающий тебя вертикально вверх, вместе со свободным и хлестким махом правой ноги, носок которой оттянут на себя, вызывая в памяти проносящуюся картину зеленого поля стадиона Юных пионеров, а на нем три стройные фигурки худеньких и высоких, непомерно высоких мальчиков, выполняющих свободные махи, точно маятники, но эта картинка проскакивает мимо, потому что ты выталкиваешь себя вверх, превратившись на долю секунды в упругую стальную пружину и словно в первый, десятый или сотый раз чувствуя, что земной шар оттолкнул тебя и сам сместился вниз на невообразимо крохотное расстояние, но все-таки сместился, и ты уже летишь к планке, готовясь обогнуть ее гибким послушным телом, – чудо полета, ради которого ты десять лет бегал на тренировки, а совсем не за победами, призами и грамотами или для выработки характера, и хотя ты стал терпелив, расчетлив и выдержан, хотя победа часто сопутствовала тебе, высота и притяжение неизменно выигрывали поединок, оставляя тебя поверженным в прыжковой яме со сбитой и звенящей металлической трубкой, и только мгновения полета дарили тебе настоящую радость, полное и пьянящее восхищение, поэтому ты летишь, просто чтобы лететь, победитель и побежденный, летишь, тянешься вверх, подстегиваешь себя руками и уже не смотришь на планку, а видишь только носок маховой ноги, торчащий впереди, как флажок, и бездонную пропасть яркого, голубого и не совсем понятного неба.

Вообще-то я в чудеса не верю. От них меня еще в школе отучили. Я верю в науку и прекрасное будущее. Это немного понятнее. Но иногда все-таки чудеса происходят, и с ними необходимо считаться.

Короче говоря, однажды я обнаружил у себя на столе письмо от шефа. Шеф любит со мной переписываться. То есть пишет только он, а я читаю. Шеф часто засиживается в лаборатории допоздна, и тогда ему в голову приходят мысли. Утром я их изучаю. Например, так: «Петя! Подумайте, нельзя ли объяснить аномалии в инфракрасной области межзонным рассеянием». Или что-нибудь в этом роде.

В сборник о поэте и музыканте Викторе Цое вошли его стихи, воспоминания о нем родных и друзей, многочисленные публикации о Цое и группе КИНО в прессе, документы, автографы, фотографии.

Книга богато иллюстрирована.

Рассчитана на массового читателя.

Вероятно, "Путешествие рок-дилетанта" это самая знаменитая книга Массы. И не потому, что она вышла стотысячным тиражом и была одной из самых первых книг, посвящённых отечественной рок-музыке 80-х годов и прежде всего той, которая рождалась в Ленинградском рок-клубе.

Популярность "Путешествия рок-дилетанта" была подготовлена восьмилетними регулярными публикациями Александра Житинского в ленинградском молодёжном журнале "Аврора", где с марта 1981 года начали появляться статьи и очерки Массы — сначала о дискотеках как новом способе молодёжного отдыха и о музыке, там звучащей, которую Александр Житинский находил пошловатой и неосторожно именовал рок-музыкой.

Это была непростительная ошибка, на которую молодые читатели ответили потоком писем, — суть их можно выразить так: "Не лезьте туда, куда вас не звали, не пишите о том, чего не знаете. В дискотеках звучит не рок-музыка, а попса. А рок — это наше святое. Вы уже слишком стары, чтобы его понимать!"

Примерно так. Массе было сорок с небольшим. Его аудитория была на 15–20 лет моложе.

Негативная реакция не смутила Массу. "Ах, так? Раз я не знаю чего-то, то почему бы не узнать? Где делают эту рок-музыку? Давайте посмотрим, с чем её едят…"

Эта мысль счастливо совпала по времени с созданием Ленрокклуба — и Масса попал туда. А там познакомился с большим количеством людей, которые сильно отличались от окружения Массы — и не только молодостью. И Масса принялся описывать этот мир, постигая его и взяв псевдоним рок-дилетанта.

Встречали эти записки по-разному. Впрочем, Александр Житинский всё описал в предлагаемой вниманию книге. Снобы от рок-музыки посмеивались, но основная масса слушателей приняла эти записки рок-дилетанта и уже через пару лет поток гневных писем сменился на поток благодарностей, потому что если в Москве, Питере и некоторых крупных городах худо-бедно существовала самиздатовская журналистика, то в провинции с информацией было худо. И "Арора", на которую можно было подписаться в любом райцентре и посёлке и чей тираж не без помощи Массы достиг одного миллиона двухсот тысяч экземпляров, восполняла этот пробел.

А в 1989 году, когда всё или почти всё уже стало можно, Масса собрал свои записки, дописал то, чего не хватало и отнёс в Лениздат, где в 1990 году и вышла книга "Путешествие рок-дилетанта". Названа она так по созвучию с романом Булата Окуджавы "Путешествие дилетантов", который Масса прочитал незадолго до того.

Публикация на сайте практически копирует первое издание книги за исключением справочного материала, который в книжном издании был распределён между главами книги, а в публикации на сайте ему отведена отдельная третья часть. Следует отметить, что справочный материал во многом подготовлен Андреем Бурлакой и дан здесь в том виде, в котором существовал на момент сдачи книги в печать, то есть на конец 1989 года.

Беседы с Виктором Цоем, Александром Башлачёвым и Юрием Наумовым взяты из самиздатовских публикаций, остальные беседы провёл рок-дилетант.

Новое сочинение Александра Житинского «Плывун» написано как своеобразное продолжение известной повести «Лестница», созданной сорок лет назад и имевшей хождение в самиздате, впоследствии переведённой на несколько языков и экранизированной «Мосфильмом» в 1989 году с Олегом Меньшиковым, Еленой Яковлевой и Леонидом Куравлёвым в главных ролях. Герою уже не около тридцати, как было тогда, а близко к семидесяти, но дом, в котором он живёт, по-прежнему полон загадок и опасностей…

Повесть "Лестница" в этом издании впервые печатается в первой авторской редакции. Именно в этом виде текст распространялся в ленинградском самиздате 70-х годов и был сокращен по требованию редакции при первой публикации в журнале "Нева" в 1980 году. В сокращенном виде повесть переиздавалась и в дальнейшем.

Иллюстрации Александра Яковлева

Роман «Плывун» стал последним законченным произведением Александра Житинского. В этой книге оказалась с абсолютной точностью предсказана вся русская общественная, политическая и культурная ситуация ближайших лет, вплоть до религиозной розни. «Плывун» — лирическая проза удивительной силы, грустная, точная, в лучших традициях петербургской притчевой фантастики.

В издание включены также стихи Александра Житинского, которые он писал в молодости, потом — изредка — на протяжении всей жизни, но печатать отказывался, потому что поэтом себя не считал. Между тем многие критики замечали, что именно в стихах он по-настоящему раскрылся, рассказав, может быть, самое главное о мечтах, отчаянии и мучительном перерождении шестидесятников. Стихи Житинского — его тайный дневник, не имеющий себе равных по исповедальности и трезвости.

Новая книга известного писателя и сценариста Александра Житинского, автора «Путешествия рок-дилетанта» и документальной книги «Виктор Цой. Стихи, документы, воспоминания», которая среди поклонников Цоя носит название «Библия «киномана».

Представляя вниманию читателя самый полный на сегодняшний день документальный материал, непубликовавшиеся свидетельства и уникальные кадры семейного архива, автор воссоздает картину жизни и творчества кумира миллионов от рождения до трагической смерти.