Вершина Чогори была похожа на остров. Пустынный остров, окруженный океаном облаков. Иногда вершина исчезала в этом океане, ее окутывали волны беловатого тумана, сквозь которые не было видно ни неба, ни земли. А потом, когда туман исчезал, можно было увидеть чудо: днем — невероятно синий небосвод, ночью — бесконечность, в которой зажигаются сверкающие огни звезд.
Единственное здание астрономической обсерватории высечено прямо в скале: небольшая комната под блестящим прозрачным куполом. Здесь живут два человека. Каждые три месяца прилетает конвертиплан и сменяет наблюдателей. Жизнь здесь однообразна, и даже радио едва ли в состоянии скрасить ее.
Оба наблюдателя молоды. Гордону Бакстеру из Детройта и Сергею Аносову из Красноярска вместе нет и шестидесяти лет. Вот уже семьдесят пять суток как они на острове — семьдесят пять дней и семьдесят пять ночей. В Красноярске, как и в Детройте, два с половиной месяца — это не так много. Но здесь день кажется месяцем, месяц — годом, а три месяца — вечностью.
Они подружились, несмотря на различие характеров и на диаметральную противоположность взглядов на жизнь.
Сейчас Сергей спит. Бакстер следит за приборами. Регулирует орбитоскоп и записывает наблюдения в книгу. В тишине слышен только шорох калерона газа, циркулирующего между слоями купола и препятствующего его обледенению.
Бакстер потягивается и зевает, потом закуривает и смотрит в купол. Небо ясно. В бледном звездном свете другие вершины Каракорума, ниже Чогори, похожи на странный инопланетный пейзаж.
— Вот так должно быть и на Луне, — бормочет Бакстер. — Чертовски высокая гора! Вторая в мире. Ничего нет, кроме неба, утесов и льда. Бррр…
— Гордон, чем ты недоволен?
Голос Аносова заставил Бакстера вздрогнуть.
— А, я разбудил тебя? Уже три часа! Пора уже…
— Я выспался. Если хочешь прилечь…
— Что-то не спится… Знаешь, Сергей, я спрашиваю себя: почему именно мы двое очутились в этой пустыне?
Аносов улыбается уголком губ.
— Разве нас не привела сюда любовь к астрономии?
— Конечно, конечно! Правду сказать, я даже не надеялся, что мне удастся здесь работать. Столько было кандидатов. И все-таки выбрали меня! Это было невероятное счастье. В одной детройтской газете появилась статья:
«Гордон Бакстер на высоте 8600 метров».
Трудно описать тебе, что я чувствовал в тот день. Наконец-то у меня была «паблисити»! Ты, Сергей, даже не знаешь, что такое «паблисити»! Пока ее нет, ты даже не знаешь ее настоящей ценности. Стоит тебе впервые вкусить ее сладкой отравы, и начинает казаться, что без нее ты уже не можешь жить. Она делает тебя человеком, создает тебе индивидуальность. Без нее ты — ничто, одна из серых теней, составляющих массу.
Аносов отвечает с легкой иронией:
— Обо мне никогда не писали в газетах. И все-таки я живу как нельзя лучше и никогда не был какой-то частью бесформенной массы.
— Разве у тебя нет желаний, стремлений, честолюбия?
— Конечно, есть. Например, желание открыть что-нибудь новое в этом необъятном множестве звезд, что-нибудь дающее толчок творческим мыслям.
— А знаешь, чего хочется мне? Найти что-нибудь такое, что вызвало бы сенсацию на всем этом глиняном шарике. Репортеры, интервью, конференции, крупные заголовки в газетах…
Косой взгляд Аносова заставляет Гордона умолкнуть. Но через несколько мгновений он начинает снова:
— Я знаю, о чем ты думаешь, Сергей. Что я жаден к деньгам. Да, я люблю деньги! Много денег, без счета. Будь у меня несколько тысяч долларов, я бы бросил все дела и с первым же конвертипланом полетел в Сринагар. Оттуда я бы отправился в Карачи или в Калькутту и сел бы там на самый лучший корабль. Мне с детства хотелось плавать по морям. Говорят, что вода в них бывает разная. В одних морях она голубая и прозрачная, в других — черная, как смола, или зеленая, как бутылочное стекло, в-третьих — блестит как золото или серебро.
Аносов смотрит на него долго и как будто удивленно. Потом шепчет:
— И деньги тоже бывают разного цвета.
— Что ты сказал?
— Ничего. Я тебя понимаю, Гордон. Но, видишь ли, мне гораздо труднее объяснить, что привело меня на Чогори.