На Донбассе купола церквей – тёмные. Гораздо темнее, чем в большой России, здесь.
Тёмное золото, будто бы замешенное с углём. Едешь на машине по Донецкой народной республике – и видишь: то здесь, то там вспыхивает тёмный купол.
Очень много разрушенных православных храмов. Наверное, надо пояснить, что стреляют по ним с той стороны – артиллерия, миномёты или танки Вооружённых сил Украины.
Порой храм стоит на открытом пространстве, его видно издалека, как единственный головастый цветок на поле.
– Это не случайное попадание, – говорит мне мой спутник. – Часто осмысленно били именно в храмы.
Если быть точным: только на территории Донецкой республики разрушено во время войны семьдесят православных храмов. Пусть кто-нибудь попытается доказать, что это случайное совпадение.
Мы выехали с утра в компании главы Донецкой Народной Республики Александра Захарченко в кои-то веки не по делам боевым, а с мирной целью – вручить ключи от новых квартир жителям Дебальцево: там возвели 111 новых, очень симпатичных, домиков.
Неожиданно звонят на мобильный заместителю главы, с которым мы едем в его потрёпанной «Ниве». Есть информация, что по дороге может быть покушение на главу. Убить Захарченко – безусловная мечта для многих.
Информацию тут же передали главе и его начальнику охраны. Надо было отменять поездку.
Через три минуты от Захарченко передали: нет, едем. Просто сменим маршрут.
Маршрутов всегда закладывается несколько, каким именно поедет глава, не знает до последнего момента почти никто, или вообще никто – потому что за минуту до выезда сам Захарченко может принять новое решение.
В этот раз решение его – парадоксально. Мы должны были ехать в Дебальцево, делая серьёзный крюк, – чтоб держаться подальше от передовой. Но Захарченко то ли забавляется, то ли доверяет своему чутью: и мы летим по трассе, которая проходит ровно по передку.
– Вон дом видишь? – показывает мне зам главы. – Там украинские снайпера сидят. А вон их позиции… Вон в той зелёнке они тоже есть…
Но здесь нас, похоже, вообще не ждали.
На улице – солнечный декабрьский денёк, всё кажется безоблачным и мирным.
Я смотрю на купола и вспоминаю, где уже видел этот тёмный свет.
* * *
Захарченко не курит только под капельницей. Когда нас познакомили – он не курил.
Раздетый по пояс, лежал на диванчике, в комнатке за своей приёмной. Рядом, за столом, сидели врач и медсестра, тихие и тактичные женщины.
Подкапывала какая-то животворящая жидкость, сразу из двух банок.
Разговаривая, Захарченко время от времени недовольно поглядывал на эти банки, ему казалось, что всё происходит слишком медленно.
Потом я заметил, что ему так кажется всегда: жизнь должна двигаться быстро – нестись с такой скоростью, чтоб трава склонялась по пути.
Наконец, его отцепили от склянок, он быстро встал и начал одеваться в свою почти неизменную «горку», которая, ничего не поделаешь, идёт ему куда больше костюма и даже парадного кителя.
«Горка» была выстиранная, опрятная, но явно поношенная.
– Ты всю войну в ней прошёл? – спросил я. Прилюдно я буду обращаться к нему на «вы»; в неофициальной обстановке на «ты».
– А по ней видно. Зашитая-перешитая, подряпаная, потёртая. Её от пота, и от крови стирали. Когда в меня пуля попала, мне распороли штанину; потом зашили. И в берцах в этих я тоже всю войну проходил. Вот заплатку на берцах поставили – наши мастера сапожники.
Последний раз Захарченко был ранен в ногу, пуля прошла над самой пяткой – он заметно прихрамывает.
«Надо же, – думаю, – оставил старые берцы».
Не очень понятно: ходить в прострелянных берцах – это суеверие, или, что ли, бравада, или ещё что-то; может, просто берцы жалко.
– Поменяешь форму?
– Конечно, одену новую.
– Когда войны не будет?
Захарченко вешает на ремень нож, он всегда с ножом, и, быстро подняв взгляд, секунду смотрит на меня: