В ночи особняк напоминал скалящийся череп. Таращился провалами окон-глазниц, скрипел редкими досками-зубами на заколоченных окнах. Вокруг, запутавшись в ломаных тенях, шуршал и шелестел непомерно разросшийся сад. Старые яблони протягивали искореженные временем и ветрами ветви к холодной луне, а земля была усыпана гниющими яблоками, которые никому не были нужны. Откуда-то издалека, из Роутона, доносился надрывный собачий вой.
Сидя на толстом суку прямо над острыми пиками ограды, Алька ежилась от ветра. Если бы не знала, что особняк обитаем, не полезла бы ни за какие пряники. Слишком жутко, кровь стынет в жилах, кажется, что бродят по коридорам бледные призраки и выглядывают в окна, что на втором этаже и не заколочены.
И тем не менее Алька точно знала, что особняк не пустовал. Несколько дней она только тем и занималась, что сидела в придорожных кустах, наблюдая и делая определенные выводы. В особняке, что мрачно возвышался над старым садом в паре миль от Роутона, жил пожилой ниат и такая же пожилая ниата. Они не были богаты, если судить по протертому на локтях сюртуку мужчины и шляпе, вышедшей из моды, наверное, еще до рождения Альки. Старушка еще старалась прихорашиваться, но свежие воротнички, которые она пришивала к платью, тоже были безнадежно стары – собственно, как и их хозяйка. За особняком они почти не ухаживали, почему-то держали окна внизу заколоченными. Ниата в саду, где позволяло место, разбила небольшую грядку и растила там капусту и морковь. Собственно, уже и урожай собрала. Осень ведь.
Алька и сама не знала, на кой ей сдался особняк. Да и совесть неприятно царапала, цепляя тонким когтем чувствительную струну.
Впрочем, Алька не собирается пускать стариков по миру. Возьмет совсем немного, может быть, несколько серебряных ложек. На вырученные деньги они с Тибом спокойно перезимуют – ну, если будут очень скромно жить. А еще Тиб часто просил пряник, вон тот, какой мама часто покупала. Алька же не могла купить Тибу пряник в виде скачущего конька, отчего чувствовала себя последней дрянью. Обещала ведь, что будет заботиться о малыше. А получалось плохо.
Вот так и оказалась она ночью рядом с особняком. Сидя на толстом суку над острыми пиками чугунной ограды, Алька слушала ночь. Наверное, старики легли спать. А собак они не держали. Поразительная беспечность. И у нее все получится, как и в прошлый раз, как и в других домах. Алька была тощей и легкой, так что могла без особых усилий и пролезть в приоткрытое окно, и забраться по заросшей плющом стене. Последнее, как она подозревала, было наследием двуликости. Даже печать Надзора не вытравила из нее сущность проклятых крагхов. Да-да, тех самых, что жили за Пеленой и время от времени нападали, похищая и мужчин и женщин. Альке не повезло родиться двуликой. Да ей вообще мало в чем повезло.
Впрочем, можно сколько угодно сидеть на ветке и размышлять о несправедливости судьбы. Денег от этого не прибавлялось. И Алька решилась: аккуратно перебралась за ограду, повисла на руках и неслышно спрыгнула на землю. Под башмаком сочно хрустнуло раздавленное яблоко.
Она замерла, прислушиваясь. Пахло сыростью, землей, яблоками.
Не верилось, что все будет так просто.
Старики не держали собак, но это вовсе не значило, что они не пользуются иными охранными средствами. Гильдия артефакторов торговала недорогими артефактами на все случаи жизни, и Алька даже купила один такой, от грудной лихорадки, повесила на шею Тибу. Обещала вырастить мальчика, значит, вырастит.
Она крадучись двинулась к дому, обходя его, выискивая черный ход. Сбоку одно окно тускло светилось, наверняка там и была спальня стариков. Алька вздохнула. Несколько серебряных ложек – и она уйдет. Если бы не Тиб, все было бы куда проще. И ей легче. Хотя не факт. Тогда она все равно стояла бы перед выбором: воровать или продавать себя. А на работу тех, кто с печатями Надзора, не брали. Двуликих в Роутоне терпели, но при этом тихо ненавидели, шипели вслед «крагхово отродье». Хотя, если разобраться, двуликие не были полукровками. Это просыпалось само. Внезапно. У людей, которые не имели никакого отношения к тварям из-за Пелены.