Все прекрасно понимали, почему Римо Уильямс должен умереть. Близким друзьям начальник ньюаркской полиции признавался, что Уильямс – просто кость, которую кинули борцам за гражданские права.
– Где это видано, чтобы полицейского отправляли на электрический стул? Да еще из-за кого? Из-за какого-то торгаша наркотиками? Ладно, отстраните парня от службы. Ну выгоните в крайнем случае. Но стул?! Если бы этот тип не был черным, Уильямса не засудили бы.
Журналистам начальник полиции заявил:
– Это трагическое недоразумение. Уильямс всегда был у нас на хорошем счету.
Газетчиков на мякине не проведешь. Они-то знали, почему Уильямс должен умереть: он – просто псих. Да разве можно такого снова выпускать на улицу? Да как он вообще попал в полицию? Избил этого беднягу до полусмерти и бросал помирать. Только вот жетончик-то обронил, и ну вопить: все подстроено, это провокация! Хочет, чтобы его оправдали. Идиот!
Адвокат Уильямса тоже мог совершенно точно объяснить любому, почему его подзащитный проиграл процесс: чертов жетон. Никак не удавалось обойти эту улику. Вообще Уильямсу не надо было отрицать, что он избил этого типа. Но в любом случае судья не прав: электрический стул – это, знаете…
У судьи по поводу приговора сомнений не было с самого начала. Какие, в самом деле, могут быть сомнения – приказы не обсуждаются. Судья не знал, почему он получил такой приказ: в определенных кругах задавать вопросы не принято.
Лишь один человек представления не имел, отчего это приговор был столь скор и суров. Но раздумывать на эту тему ему оставалось совсем недолго: до 23.35. В 23.36 уже будет все равно.
Садя на койке в камере, Римо Уильямс курил одну сигарету за другой. Каштановые волосы на висках выбриты: сюда охранники приладят электроды.
Серые брюки – такие у всех заключенных в здешней тюрьме – разрезаны снизу почти до колен: на лодыжках тоже закрепят электроды. Чистые белые носки. На них кое-где следы сигаретного пепла. Пепельницей Римо перестал пользоваться еще вчера.
Он просто бросал окурок прямо на выкрашенный серой краской пол и смотрел как он дымится.
Время от времени охранники отпирали решетчатую дверь. Кто-нибудь из заключенных выметал окурки, а Римо выводили из камеры в окружении охранников.
Когда его возвращали на место, он не мог обнаружить даже следов того, что он, Римо, здесь курил, а на полу умирали окурки.
Никаких следов не оставит он здесь, в этой камере смертников. Железная койка не окрашена, даже инициалов не нацарапаешь. Можно разорвать матрац, но его заменят другим.
Были бы шнурки… Привязать что-нибудь куда-нибудь. Но шнурков нет. Висящую над головой единственную в камере лампочку не разобьешь, она упрятана в плафон со стальной сеткой.
Можно разбить пепельницу. Но не хочется. Можно нацарапать что-нибудь на белой эмалированной поверхности умывальника без горячей воды и затычки.
Но что нацарапать? Полезный совет? Что-нибудь на память? Кому? Зачем? О чем рассказать напоследок?
Может, о том, как делаешь свое дело, работаешь, тебя даже повышают по службе, а потом в твое дежурство в плохо освещенном проулке находят убитого уличного барыгу с твоим жетоном в руке? Медали за такое не дают… Никто не верит, что все подстроено, и в результате тебя ждет электрический стул.
И в камере смертников оказываешься ты сам, а не все эти урки, громилы, убийцы, барыги – мразь, паразитирующая на теле общества, вся эта сволочь, которую ты честно пытался сюда отправить. А общество, те самые хорошие и добрые люди, ради которых ты горбатился и не раз рисковал шкурой, в своем величии обращают на тебя царственный гнев.
Что тебе остается, когда вдруг выясняется, что посылать на электрический стул все-таки можно, да только судьи почему-то приговаривают не хищников, а тех, кто старался хоть как-то защитить слабого!
На умывальнике обо всем этом не напишешь. Что ж, закуриваешь очередную сигарету. Куришь. Окурок бросаешь на пол и смотришь как он дымится. Дымок струится и, поднимаясь от пола на метр, тает. Потом окурок гаснет. Но на очереди уже новая сигарета…
Римо поглядел на ментоловый огонек в руке, вынул ментоловую сигарету изо рта, поднес ее к лицу так, чтобы было видно, как красный огонек пожирает пахнущий мятой табак. Бросил сигарету на пол.