Мстислав, великий князь киевский по праву меча и родства, прищурясь глядел на клубящуюся Тьму.
– Держится Кромка? – спросил он не поворачивая головы.
– Держится. До времени.
Его спутник, широкий в плечах, но худой, будто высушенный, воином не был. В обычном понимании. Но страшились его более, чем самого грозного богатыря.
Имя его было – Черномор. Черная Смерть. Смерть многих. Неотвратимая и страшная.
Назвали его так печенеги. И – прилипло. И стало гордостью.
Как говаривал Олег Вещий, сначала наставник, а потом друг Черномора: «Мы, стражи, добро для Руси. И нам должно быть страшней тех, кто зло. Иначе как победить?»
Он был мудр, Олег Вещий. И жил в те времена, когда Тот, Который Есть Любовь, еще не пришел на Русь.
Иногда Черномору думалось: лучше бы и не приходил. Чтобы никто не усомнился: есть только один путь – большей силы и большего страха.
– Митрополит Михаил сказал: «Христос спасет», – без особой уверенности проговорил великий князь.
Черномор промолчал. Но Мстислав его и без слов понял.
Не Христос помог Мстиславу, когда тот умирал от волшбы брата. Брата, которого он пощадил там, на поле близ Листвена.
Черномор спас. Обратил проклятие на проклявшего – и перешла мучительная смерть с одного брата на другого.
Но правы и христиане, когда говорят: зло порождает еще большее зло. Сгинул во тьме Ярослав Хромец. И, захлебываясь кровавой рвотой, умирая той смертью, что была уготована Мстиславу, успел-таки ненасытный братоубийца выхаркать последнюю волю: «Я вернусь!»
И вот он возвращается.
Спасет ли Тот, Кто сказал: «Каждому воздастся по вере его»?
Но крепка ли вера в Него на Руси?
Черномор знал ответ. Была б крепка – не истончилась бы Кромка меж Явью и Навью и не полезли бы мертвые в мир живых.
К счастью для мира, не одной лишь людской верой жива Русь, но – кровью верных.
К счастью для Руси, но не для них.
– Кровь отворяет врата, кровь их и закроет, – сказал Черномор Мстиславу три месяца назад, глядя на закатное небо с дозорной башни киевского детинца. – Кровь богатырей. Призови их, чтоб были они с нами, когда настанет срок.
– А когда он настанет? – спросил тогда Мстислав.
– По Боянову стиху, беда придет после Купалина дня, – ответил Черномор.
– Скоро совсем, – проговорил великий князь Мстислав Владимирович, прозванный Храбрым, и поежился, будто стало вдруг холодно под собольим плащом.
– Скоро, – согласился Черномор. – Еженощно вижу его во сне.
– Брата моего? – спросил Мстислав.
– Нагльфар. Корабль мертвецов. Брат твой – тоже на его палубе. Вместе со своими нурманами.
– Мы убили их однажды! – жестко произнес Мстислав. – Убьем еще раз, если понадобится!
– Так и будет, – не стал спорить Черномор. – А пока вели гриди своей капищ более не жечь и жрецов старобожьих не бить. И другим не давать. К худу это.
– Я их и не бил никогда, – покачал головой Мстислав. – То отец мой и брат мой…
Он вспомнил брата своего Ярослава, его строгое лицо, дивно спокойное, когда Ярослав сказал ему там, на поле близ Листвена:
«Моя жизнь – в твоей власти, брат. И я ее принимаю».
– Я не пролил крови брата, – сказал Мстислав. – Я его простил. И смерть братьев наших ему простил.
– А другие – нет. Отец твой стол взял братоубийством! – по-вороньи хрипло каркнул Черномор. – Навлек проклятие на землю нашу и род свой. Вину его христианский бог на себя принял. Но что в том зачатому в ненависти? Не мог стать преданным сыном тот, кто зачат силком в ночь великой крови. По обычаю Ярослав был в своем праве: мстить за деда, за дядьев, за мать…
– Христос говорит иное, – вздохнул Мстислав.
– Ты веришь? – спросил Черномор.
– Не мне о вере судить, – качнул головой Мстислав. – Мне о людях заботиться. Я – великий князь, но в час беды все ли за мной пойдут? Север помнит Ярослава. Их кровь на клинках моей дружины. Север против юга, христиане против язычников… Нам и умертвий не надо, чтобы кровь лить в усобицах.
– С христианами я договорился, – сурово произнес Черномор.
– Ты? – Мстислав удивился.
Кем только не полагали Черномора: ведуном, колдуном, жрецом вышних… Иные даже – стражем Калинова Моста. Но уж христианином его точно никто не считал.