Человек не может выбирать себе наружность: с какой родился, с той и живи. Карие глаза не сменишь на голубые, как бы этого ни хотелось. Но зато человек имеет возможность выбирать более важную вещь — характер…
Хочешь быть настойчивым? С детства приучай себя не отступать перед трудностями, доводить дело до конца, это войдет в привычку, и, когда вырастешь, ты всегда и во веем будешь проявлять это великолепное качество — настойчивость. Я убежден, что человек может быть таким, каким он хочет, С. А. Лавочкин Почти ровесники События, без которых я не мыслю начала своего рассказа, произошли на рубеже XIX и XX столетий. О первом трубили газеты и журналы всего мира. Оно попало в объективы фотоаппаратов и кинокамер. Второе ограничилось рамками семейной хроники.
Событие, взволновавшее мир, — рождение самолета.[1]
И понадобилась четверть века, прежде чем между этими фактами установилась прочная, неразрывная связь — сын смоленского учителя занялся авиацией, сделал первые шаги к высокому званию конструктора.
Схоласты долго спорили о том, что появилось раньше: курица или яйцо?
Чтобы не уподобляться им, оговоримся сразу: ни самолет, ни конструктор Лавочкин не могут существовать в этой книге друг без друга. Вот почему мой рассказ более всего похож на веревочку, свитую из двух нитей. Я сам не знаю, чего в ней больше: фактов жизни человека или же рассказов о деле, которому он служил, которое очень любил…
Будущий генерал советской инженерно-авиационной службы едва научился ходить, когда в далекой Америке братья Уилбер и Орвилл Райт приступили к первым полетам. Несколько лет спустя, когда юный Лавочкин узнал азы грамоты, братья Райт научили свой самолет не только подпрыгивать, но и держаться в воздухе. Два почти ровесника — смоленский мальчик и машина, о которой мечтал мир, делали первые шаги навстречу ДРУГ другу.
«Когда я был маленьким, — написал Лавочкин в 1945 году в статье «Письмо незнакомому мальчику», — я очень любил придумывать. Мне всегда страшно хотелось мастерить: увидеть задуманное воплощенным в металл или дерево. Но иногда меня постигало страшное разочарование: великолепная моя идея иногда оказывалась положительно уродом. И тогда еще понял: мало придумать, еще надо осуществить. А теперь я вижу, как это важно — с детства приучать свои руки осуществлять то, что задумала голова».
Первые шаги Лавочкина не очень примечательны, но и самолет пока только зрелище — эдакий цирковой снаряд с бесстрашными воздушными акробатами, работающими перед огромной толпой высоко и без сетки. В «летающих этажерках» пока невозможно разглядеть ни будущих военных машин, ни комфортабельных лайнеров.
Никто не мог точно предсказать будущее самолета. Никто не пытался предсказывать жизненный путь Сани Лавочкина, в ту пору упрямо решавшего хитроумные арифметические задачи. Склонившись над разграфленной в клеточку тетрадкой, мальчик помогал купцам отмерить должное количество аршин, отвесить положенное количество фунтов и золотников, наполнить нужное количество мер. А тем временем люди, которые были старше его на какой-то десяток лет, с упорством, отнюдь не меньшим, решали гораздо более сложную задачу — они учили самолет летать.
Среди тех, кто укрощал строптивого, немало земляков Семена Алексеевича.
Смоленщина, впоследствии подарившая миру первого космонавта, и в те времена могла гордиться своими сынами. Среди пионеров воздуха — летчики братья Ефимовы, один из первых русских испытателей Глеб Алехнович, братья Дыбовские — летчик и инженер. Ученики Николая Егоровича Жуковского — конструктор исполинского самолета «Святогор» В. А. Слесарев и Б. Н. Юрьев, впоследствии академик. Пройдет несколько лет, и этим же займутся Лавочкин и его сверстники — будущий авиаконструктор Д. А. Ромейко-Гурко и большой специалист по прочности летательных аппаратов академик А. И. Макаревский.
Но Лавочкин еще далек от авиации, еще не знает этих людей. Он не успел решить другой, как ему кажется, не менее важной проблемы — какую профессию избрать, кем стать — актером или юристом?