Расколдованный круг
В огромной люстре, тускло поблескивавшей в теплом, ароматном полумраке, затеплился свет, и вскоре ее хрустальные подвески уже переливались множеством радужных огоньков. Темно-красный бархатный занавес разошелся в последний раз, открывая за спинами вышедших на авансцену артистов изысканную декорацию. В зале гремели аплодисменты, и Рита, восторженно оглядываясь на тех, кто сидел рядом с ней в ложе первого яруса, изо всех сил хлопала в ладоши. Ее отец, Геннадий Шерстнев, со снисходительной усмешкой складывал ладони; весь его вид словно говорил, что для того, кому доводилось посещать премьеры в Ла Скала и Парижской опере, одна из завершающих сезон постановок в Большом театре всего лишь занятное зрелище, не более того. Сестра Шура и вовсе кривила капризное личико в недовольной гримаске – в театр ее удалось заставить поехать только после того, как отец всерьез пригрозил младшей дочери, что, если она снова испортит семейный культпоход, о котором так мечтает мама, сурового наказания не миновать! Судя по всему, Шура всеми способами стремилась продемонстрировать деспоту-отцу, что, подчинившись родительской воле, внутренне она осталась ненавистницей театрального искусства. Кислый взгляд и брюзгливо оттопыренные губы сестры царапнули сердце Риты: в сердце девушки еще пела только что отзвучавшая волшебная музыка, и возвращаться на грешную землю не хотелось. Невольно Рита вздохнула, и сидевшая в соседнем кресле мать погладила дочь по руке. Рита с благодарностью взглянула на маму и, увидев на ее глазах слезы, навернувшиеся от сладкой печали, которую вызвала у Зои Шерстневой грустная история Чио-Чио-Сан, испытала то блаженное чувство, которое ощущает человек, осознавший, что он не одинок в этом мире.