Человек больше войны
Продолжаем дискуссию “Литература и война” (“Знамя”, 2000, № 5)
Мир для нас стал шире войны, это несомненно. Появились новые смыслы — неожиданные и нормальные, рациональные и страстные, о которых мы раньше и не подозревали…
И когда все-таки заговорить о войне, то пройти мыслью как можно глубже в ее тайный смысл, как человек остается один на один с этим безумным чувством, что он может убить другого человека, побыть немного Богом, завладев правом на человеческие сроки. Если писать и читать сегодня о войне, то я хотела бы написать и прочитать о человеке, который счастлив, что не смог убивать. Прицелился в оптический прицел — и не выстрелил… Поймал мишень — и остановился… Но чем чаще включаешь телевизор, тем больше становишься дикарем. Я устала жить в эпохе “человека с ружьем”, меня разрушает мое время. Чтобы сейчас произнести: человеческое дело — смотреть на небо или дерево, сокрушиться по раздавленной божьей коровке или повторить вслед за классиком, что нельзя видеть дерево и не быть счастливым, — требуется большее мужество, чем поехать в Чечню или Косово… Недавно услышала от восемнадцатилетнего мальчишки: “Что, надеть эту глупую шинель, эти глупые сапоги и идти умирать? Не хочу умирать! Ни за нефть, ни за великую геополитику, ни за Родину. Ни за Отечество. Хочу просто жить. Любить. Встать на рассвете и выглянуть в окно: трамвайные рельсы блестят, утренние люди идут… Разве этого мало — просто жить? Жить!” И такая тоска в этих словах по нормальной жизни, по нормальной культуре, по нормальной истории. Но мы — люди культуры войны, культуры баррикад, культуры страданий, она цепко держит нас в своих нежных и хищных объятиях. Не отпускает. Поэтому молчать, не писать о войне — попытка вырваться из этого кольца…