Барсук

Мне бы следовало сказать себе «Опять он уехал», — а не «Опять все то же», — но «то же» означало кроме прочего, что я опять просыпаюсь одна и что опять ничего необычного не предвидится. Второй моей мыслью было: хорошо хоть, что тихо, не слышно гула самолетов и тарахтенья машин за окном, а тишина — это пляж и теплое море, которое к вечеру становится опаловым, и томительные обеды в гостиничном ресторане, и предобеденные часы на пляже с картами в руках, холодным виски в термосе, с мелкими пересудами и бесплодными ухаживаниями, ведь среди всех этих владельцев гаражей и магазинчиков, учителей и двух провинциальных докторишек не было ни одного человека, достойного внимания. И наконец, «то же» означало, что хоть я и порвала связь с миром, к которому принадлежу, моя жизнь протекает по-прежнему уныло. Тишина, море и безделье не только не успокаивали меня, наоборот, с каждым днем утомляли и раздражали все больше. Я опять лежу ногами к пустой кровати Луи, во рту — горьковатый привкус от выкуренных с вечера сигарет, голова гудит от коньяка и этого дурацкого бриджа. Вспомнилось, как в первые дни на море остальные члены нашей компании сочли нас чванливыми — по милости Луи, который не желал поддерживать никаких знакомств, со всеми был холоден и думал только о фракийских памятниках этой страны.[3]